Одно время в искусстве был популярен прием аллегории. Изображенные на полотне люди, животные, предметы могли олицетворять изобилие, любовь, благочестие или, напротив, человеческие пороки. Смысл картины было невозможно понять, не зная шифра. Сама по себе, без прилагающихся к ней объяснений, картина для непосвященного в ее язык выглядела слишком натуралистично. В литературе аллегория наиболее полно выразила себя в таких жанрах, как притча или басня. Как художественный прием аллегория не породила шедевров в искусстве и обычно выполняла прикладное, дидактическое, моральное (обличение социальных пороков) или развлекательное значение и была близка фольклору, низовому народному творчеству. В аллегории символ теряет свое ассоциативное многообразие и полноту, сужаясь до конкретного значения, обнаруживая два плана - буквальный и переносный. Причем буквальный смысл подчинен переносному.

Последняя картина Ким Ки-дука "Натянутая тетива" выполнена как аллегория. Если всем понятно, что, например, женщина с завязанными глазами и весами в руках олицетворяет собой правосудие, то что олицетворяет старик, сначала стреляющий из лука, а потом играющий на нем, как на скрипке, остается только гадать. Что и начинает делать добросовестный и доверчивый зритель. О картинах Ким Ки-дука распространено мнение как о глубокомысленных восточных притчах. Но их художественная ценность не столько в этом. Режиссер нашел необычный способ подачи сюжета и своеобразную, присущую только его картинам, эстетику. Действительно, опуская диалоги, он привлекает внимание к движению, пластике и мимике. В "Пустом доме" молчание героев делает их загадочными, затрудняя толкование их поступков, намекает на некую тайну, недоступную непосвященным. В "Натянутой тетиве" персонажи все так же упорно молчат, а пустоту заполняет музыка.

Режиссер допускает лишь незначительные, не проясняющие сюжетную путаницу, реплики второстепенных персонажей, произнести которые вполне мог бы и зритель, например: "Старик точно с ума сошел!". И правда, сам привез мужиков на баржу (пустил козлов в огород), и сам же теперь недоволен, что они заигрывают с его пассией: гонит их взашей, стреляя как по мишеням. Сию реплику можно отнести не только к главному персонажу, но и к тому, кто его выдумал. Подобных нестыковок у Ким Ки-дука немало. Логика повествования явно хромает. Но это как раз для аллегорической передачи смысла не важно. Не важно, как и почему вдруг на барже старик и девочка наряжаются в традиционные корейские наряды во всем их пышном убранстве, чтобы справить свадьбу по всем законам корейской обрядовости. А после акта дефлорации, аллегорически изображенного посредством пущенной в небо, а затем попавшей точно (или не совсем) в цель стрелы - на белоснежном подоле выступает огромное кровавое пятно.

Для режиссера здесь важно другое - переносный смысл. Например, то, что брак представляет собой союз двух первоэлементов мира: темного, женского и светлого, мужского. Красный, желтый, зеленый цвета представляют в фильме молодость, а белый - старость и смерть. Или то, что петух символизирует начало новой семейной жизни, а курица - символ плодородия. А большое пятно крови хоть и не соответствует действительности, зато вполне отвечает традиционным мифам, которыми темное патриархальное сознание окружило сей интимный акт. Именно так формировалось невежественное общественное мнение (преимущественно в Средние века), когда после первой брачной ночи прилюдно вывешивались окровавленные простыни.

В "Натянутой тетиве" Ким Ки-дук превращается в абсолютного волюнтариста. Режиссер, как нетерпеливый ребенок, по собственному своеволию двигает и убирает фигуры, пренебрегая не только правилами игры, но и разрушая красоту шахматной партии. Подтверждением тому случай на съемках. Идея превращения лука в музыкальный инструмент не давала Ким Ки-дуку покоя. И хотя практически она неосуществима, Ким все равно "озвучил" свою задумку. Когда мы видим на экране старика или девочку, играющих на луке, на самом деле мы слышим корейскую скрипку.

Я не сторонница реализма в искусстве, но только в том случае, если его отсутствие не бросается в глаза. Картина не должна превращаться для зрителя в ребус под названием "Что же этим хотел сказать режиссер?". А наоборот - провоцировать вопрос: "Какие новые переживания и смыслы она открывает мне лично?".

Сказанные Ким Ки-дуком в интервью слова о том, что в "Натянутой тетиве" сталкиваются прошлое и современность, направляют мысли зрителей в тривиальное русло: старик олицетворяет ценности патриархального прошлого, юноша из Сеула - будущее. А что символизирует юная героиня (превращающаяся то ли в "девочку с плеером", то ли в женщину)? Переход Кореи к современности или, напротив, окостенение в традициях? Автор предоставляет зрителю решать самому. Добавленное же им в качестве эпиграфа поэтическое: "Натянутость обладает сильным и красивым звуком. До самой смерти я хочу жить натянутым, как тетива лука" - при всей банальной конкретности сцены дефлорации стрелой не оставляет смущенному зрителю никаких иносказательных шансов.