Журналисты любят экспертов и «как бы экспертов». Первых, наверное, любят меньше, вторых – чуть больше. Потому что общение с первыми требует знания темы и определенной собственной профессиональной подготовки, со вторыми – только внимания и соблюдения неписаных норм травоядного общежития. Любят за то, что и у тех и у других можно занять мыслей, за сложность словесных конструкций, являющуюся свидетельством несомненной компетентности, и за многое другое. Но главное – за то, что у некоторых экспертов всегда есть ответ на любой вопрос. Готовность или неготовность дать комментарий по любому событию, вне зависимости от собственной информированности, и есть, кстати, критерий отличия эксперта от «как бы эксперта» – честный специалист не скрывает ограниченность своих познаний. Но, увы, в быту полезнее, да и в общении приятнее именно «как бы эксперт». Такой специалист, уверенно гадая на политической или любой иной кофейной гуще, делает туманные, а потому и вполне безопасные для всех выводы. Или смело реконструирует ход событий, понимая, что никто проверять и перепроверять корректность его рассуждений, скорее всего, не будет. Ни коллеги, соблюдающие корпоративную этику, ни тем более сами журналисты. А из-за чего, собственно, как не из-за нехватки времени/желания/возможности докопаться до сути явления обращается корреспондент к эксперту?
Логично предположить, что из такой как бы экспертной деятельности произрастает как бы журналистика. Которая, в свою очередь, служит питательной средой для других как бы экспертов – откуда как не из средств массовой информации можно черпать в любых количествах собственную компетентность. Получается почти биологическая замкнутая цепочка, обеспечивающая существование обоим видам.
Безусловно, вопрос наличия или степени этой самой «какбысти» надо рассматривать применительно к каждому конкретному случаю, поэтому я никак не хочу одним махом очернить все уважаемое экспертное сообщество Казахстана. Но думаю, очень многим журналистам знакомы мудрецы, которые подобно Ходже Насреддину не боятся быть уличенными в невежестве, ибо знают, что в некоторых спорах «побеждает всегда тот, у кого лучше привешен язык».
Интересным для меня было узнать, что извлечения из статей со ссылками на как бы экспертов используются при подготовке отчетов и прогнозов в организациях солидных или мнящих себя таковыми. Другими словами, находятся люди, которые всю эту игру в аналитику, экспертность и журналистику принимают всерьез настолько, что готовы изменять свои планы в соответствии с рекомендациями сторонних и зачастую безразличных и безответственных наблюдателей. Хотя насчет серьезности восприятия можно опять сослаться на классический текст. Несмотря на сильные подозрения в мошенничестве и невежестве, проверка чужой компетентности чревата не всегда приятными последствиями, так как «подозрение не есть уверенность, можно и ошибиться». Но вот о собственном крайнем невежестве некоторые, как и тот мудрец, прекрасно знают, и спорить не осмеливаются. Все бы ничего, но вот как бы решений принимать обычно не получается – ведь такое вторжение в окружающую жизнь уже напрямую отражается на реальной действительности, чем и обнаруживает свою относительную ценность.
Есть от чего впасть в пессимизм. Правда, один исследователь социальных систем как-то указал мне на очень оптимистический в такой ситуации факт. (Целиком и полностью принимаю на свой счет собственные замечания о нехватке желания и возможностей при разборе сути явлений. Но тем не менее...) Игра во что бы то ни было есть неотъемлемая часть обучения и самообучения. По мере освоения правил игры ее участники все больше и больше превращают ее из деятельности непродуктивной, хотя и занимательной, в деятельность все менее условную и более продуктивную. Ведь вживание в социальные роли происходит на начальных этапах и в форме игры.
При таком раскладе, чем серьезнее играющие относятся к участию в игре, тем им же лучше. Сторонний умник, указывающий участникам на незначительность и легкомысленность их деятельности, поступает не то чтобы непедагогично, а просто-напросто глупо. Он не только обидит играющих, но и может в зародыше убить возможность развития ситуации, которое бы привело к возникновению осмысленной деятельности. В общем, поголовная сознательность на отдельных этапах развития общества может быть не только бесполезна, но и опасна.
Кстати, известный теледеятель Владимир Рерих не раз указывал на опасность разрушения мифов, чем проявил себя как нестандартный для нашей страны мыслитель. Ну или, как минимум, человек образованный и не ленящийся изучать зарубежные достижения. Собственно, эта идея принадлежала не только, безусловно, весомому в стране журналисту. Этнографы и социологи давно подметили необходимость существования для нормального функционирования общества ряда незыблемых представлений. Господин Рерих призывал только к осторожности в обращении с массовым или групповым сознанием. Причем делал это вполне профессионально, приводя в качестве ярчайшего примера поведение средств массовой информации в перестроечное и постперестроечное время.
Разделить оптимизм упомянутого исследователя мне мешало только одно наблюдение из области житейского опыта. Все, как известно, играли во врачей, в водителей, в «войнушку», но не все потом стали медиками, шоферами или военными. Да и как определять ту грань, которая отделяет игру от деятельности, направленной на внешний результат? Притом что само определение игры, а тем более приведенное здесь, очень неточно и спорно.
Есть ли у страны время на игры в любых областях, пусть даже таких «несерьезных», как журналистика и общественная мысль, которые есть не что иное, как необходимая рефлексия самого общества. Это можно проверить только экспериментально. Но такой опыт нам дорого обойдется.
