Представитель уполномоченного по защите прав предпринимателей при президенте РФ в сфере интернета
Если смотреть на последние шаги РКН только через официальные формулировки, всё выглядит аккуратно. За пару недель ведомство начинает закручивать гайки, и под удар где-то попадают протоколы, в другом месте «по техническим причинам» начинают барахлить привычные сервисы. На этом фоне у части пользователей мобильных Госуслуг проявляется странный эффект, который называют багом, хотя ведет он себя как вполне осмысленная функциональность, когда приложение упирается и не хочет пускать внутрь, пока ты не признаешь над собой власть другого приложения, предназначенного для общения.
Я хорошо помню похожее на закате Советского Союза, когда, покупая колбасу, ты получал в «нагрузку» еще и консервы с «морскими водорослями». Не хочешь морской капусты — нет тебе и мяса.
Чтобы понять, что именно происходит, я каждый раз возвращаюсь к двум базовым опорам. Сенека учит не обманываться внешней благопристойностью формулировок, а Марр со Сталиным дают хороший пример того, как власть пробует переписать язык, а потом так же легко отменяет собственный эксперимент.
Николай Яковлевич Марр — советский академик, кавказовед и археолог. В 1920–1930-е гг. продвинул свое «новое учение о языке» в ранг фактически обязательной доктрины. В его учении язык объявлялся не общенародным явлением, а классовой надстройкой, подчиненной логике революции. Традиционное сравнительно-историческое языкознание клеймили как «буржуазное», кафедры и учебники переписывали под новую линию, несогласных лингвистов выталкивали на обочину.
В 1950 г. Иосиф Сталин опубликовал в «Правде» статью «Марксизм и вопросы языкознания», где объявил марризм антинаучной конструкцией. После этого вся система за считанные месяцы изменилась, и вчерашняя «единственно верная теория» превратилась в пример заблуждения.
С Марром все было красиво и по-советски прямолинейно. Человек много лет строил свою «новую теорию языка». Лингвистика превращалась из поиска истины в соревнование по правильности цитат. Пока в какой-то момент Сталин спокойно, хозяйским тоном не разъяснил, что товарищ Марр зашел не туда, что не надо путать идеологию с грамматикой. И все. Те, кто вчера клялись в верности «новому лингвистическом учению», на следующий день так же искренне объясняли, почему оно было ошибочным. Теория исчезла, язык остался. Народ как говорил, так и продолжал говорить.
Почему эта история кажется мне болезненно похожей на сегодняшние попытки управлять интернетом? Потому что интернет для нас сейчас выполняет примерно ту же роль, что язык для людей начала двадцатого века. Это не технология на периферии, а среда, в которой мы думаем, работаем, ругаемся, дружим, учимся. И когда над этой средой начинают проводить идеологические и технические эксперименты, очень легко скатиться в повторение марровской ситуации.
Важно сделать одну оговорку. Государство не просто может, а обязано у себя дома уметь контролировать любую технологию, которая способна наносить вред людям, экономике, безопасности. Как оно обязано уметь реагировать на преступления, происходящие в языке, в эфире, в печатном тексте.
Но одно дело — следить, чтобы по телевизору не звучали угрозы убийством и прямые призывы к насилию, другое — наказывать всех, кто думает иначе. Сейчас в цифровой сфере эта грань опасно размывается. Контроль над конкретным злоупотреблением подменяется вмешательством в саму архитектуру речи и связи.
В этой картине РКН оказывается в положении персонажа стоического трактата, на которого свалили взаимоисключающие требования. Ему велят одновременно выжечь напалмом всё, что раздражает — от Roblox до «подозрительных» звонков в WhatsApp, — но и не задушить при этом те же самые цифровые каналы, через которые проходят нефть, деньги, логистика, отчеты, международные расчеты.
Полностью перекрыть интернет нельзя, потому что вместе с нелояльностью уйдут и налоги. Оставить как есть тоже нельзя, потому что «что скажут?». В результате система вынуждена играть в марровщину на сетевом уровне, а потом каждый раз сталкиваться с тем, что жизнь все равно вылезает за пределы схем и рапортов.
Но самое интересное начинается, когда смотришь не на технологический слой, а на то, как это переживают люди. На бытовом уровне у нас формируется несколько довольно устойчивых паттернов. Одна часть аудитории устает и входит в режим выученной беспомощности: «Ну раз так, значит так, будем пользоваться тем, что осталось на поверхности». Горизонт сужается до Рунета.
Другая часть тихо уходит в цифровое подполье. Там рождается свой язык, инструкции, свои маленькие Сенеки, рассказывающие друзьям, как отличать внешнее от внутреннего, как прятаться так, чтобы не сломать свою жизнь и при этом воспользоваться всеми возможностями «фарцы» и «толчка».
Третья часть голосует ногами и кошельком, выводя свои проекты, компании, иногда и свои семьи в другие юрисдикции, где интернет пока еще немного больше похож на открытый воздух, чем на проходную с турникетами.
Если сложить эти три траектории, получается довольно сенековская картина. Последовательные действия по ужесточению контроля выращивают общество, в котором одни отказываются от ответственности и уползают в маленький уютный коридор, другие тратят силы на сопротивление и обходные тропы, третьи уходят, забирая с собой инициативу.
С этой точки зрения влияние нынешних решений РКН на «умы россиян» выглядит даже более серьезным, чем на протоколы. Интернет в головах перестает быть нейтральной инфраструктурой и окончательно превращается в политическое пространство.
И здесь снова пригодится Сенека. Он предлагал различать то, что от нас не зависит, и то, за что мы все-таки можем отвечать. Мы не можем прямо отменить решения РКН, не можем одним текстом, как Сталин, вычеркнуть из реальности какие-то протоколы или, наоборот, вернуть их. Но мы можем сохранять способность смотреть на происходящее как на временный эксперимент над средой, понимая, что язык, как и сеть, в длинной перспективе всегда умнее теоретиков.
Во что мы сами превратимся под действием этой цифровой погоды, уже зависит от нас. Останемся ли мы людьми, у которых при виде очередного «баг-обновления» в Госуслугах автоматически включается внутренний режим «ничего не могу, от меня ничего не зависит», или все-таки научимся относиться к этому как к неприятному, но внешнему неудобству, легко исправляя ситуацию при помощи зонта и продолжая дальше строить свои модели смысла и общения.
Больше новостей читайте в нашем телеграм-канале @expert_mag
