Мариинский театр показал "Сказки Гофмана" Оффенбаха - вторую премьеру сезона и первую за многие годы французскую оперу, спетую действительно на французском языке.

Пожалуй, французский прононс и является главной удачей спектакля, вернее, новым достижением труппы - те, кто слышал предыдущую "Кармен", его оценят. В остальном удивляться особенно нечему: дорогая и добротная постановка демонстрирует щедрость главного спонсора театра Альберто Виллара, конкретное мышление художника Джованни Агостинуччи и скромную фантазию режиссера Марты Доминго. Спектакль чрезвычайно нагляден, доходчив, стремится нравиться зрителю сказочным реализмом - роскошью костюмов, многоцветием и правдоподобием декораций. Здесь плавают под круглой луной по венецианским каналам натуральные гондолы, голубки размером с орла заглядывают через стеклянную крышу в бедную мансарду, огромные щелкунчики с недобрыми улыбками следят за неудачными любовными похождениями своего автора.

Избранная версия оперы обстоятельно распутывает все фантасмагории гофмановских фантазий и оффенбаховских текстовых неувязок (как известно, композитор умер, не закончив партитуры, и с тех пор персонажи находятся в поисках автора и редактора). Но если предыдущие петербургские "Сказки Гофмана" в театре "Зазеркалье" (1998) распирало от находок - удачных и не очень - режиссера Александра Петрова и рискованных провокаций художницы Натальи Клеминой, "Сказки" Мариинского театра академичны, пристойны, адресованы и детям, и взрослым, понятны наперед и слегка скучноваты. Точно так же их ставили лет двадцать назад в Ковент-Гардене (где муж постановщицы пел Гофмана), так же можно поставить их и в другом месте с другой командой.

Глупо было бы сетовать на то, что сказки не гофмановские. Французские либреттисты еще в 40-е годы прошлого века превратили смятенные фантасмагории немецкого романтика в собрание занятных любовных историй про девушку-заводную куклу, больную певицу, гибнущую от собственного пения, несчастного поэта-неудачника, каждый раз терпящего крах, едва успев полюбить. Оффенбах озвучил эти сумасбродства в традициях Опера-комик: в меру сентиментально, в меру комично, порой драматично, снабдив превосходными кантиленами и выигрышными ансамблями. Однако он предполагал, что всех трех возлюбленных Гофмана будет петь одна певица. Появляясь в разных ипостасях - куклы, куртизанки, певицы, - она воплощает недостижимый и ускользающий идеал. "Черного человека", преследующего поэта, также должен исполнять один артист - не случайно все четыре злодея появляются на сцене на один и тот же лейтмотив.

В Мариинке не стали озадачиваться подобными коллизиями, поручив все роли разным артистам. Марта Доминго "опускает" метафорический уровень спектакля так же, как французские сценаристы - первоисточник. Это понимаешь с первых тактов увертюры, когда из бочек в клубах пара на сцене появляются полуодетые дети. Банные ассоциации обманчивы: маленькие танцовщики призваны незатейливо изображать шаловливых духов вина и пива. Так же трогателен и Эпилог: запойный Гофман усилиями его Музы переносится в горние выси, где его окружает сонм почитателей таланта в белых одеждах и т. д.

Музыкальный уровень премьеры определяют удачи солистов - в диапазоне от первоклассного пения звезд труппы Анны Нетребко, Златы Булычевой, Геннадия Беззубенкова, Сергея Алексашкина до претенциозного дебюта студентки Академии молодых певцов Светланы Трифоновой и сносного, но неровного пения Виктора Луцюка. Они отвлекают от неуклюжих оркестровых темпов Джанандреа Нозеды, берущего партитуру штурмом, от грузных хоров, еще не ставших по-оффенбаховски опереточными - легкими, прозрачными и азартными.

Постановка объявлена копродукцией Мариинской и новорожденной Оперы Лос-Анджелеса. Художественные руководители театров - Валерий Гергиев и Пласидо Доминго - принимали премьеру из Царской ложи. И остались довольны.

Санкт-Петербург