Последнюю премьеру режиссера Андрея Могучего показывают в той же 91-й репетиционной комнате, которую прославила "золотомасочная" теперь "Школа для дураков" по роману Саши Соколова. Прежде чем быть окончательно окрещенной "Пьесой, которой нет", новая работа переименовывалась многажды. Три месяца назад Евгений Гришковец - знаменитый автор-исполнитель собственных определенно-личных монодрам "Как я съел собаку" и "Одновременно" - сам представил этот проект под названием "Что-то хорошее". В результате затея стала мыслиться как нечто неопределенно-личное, но определенно интригующее. Во-первых, его материальной базой послужил ежегодный грант президента фестиваля "Балтийский дом" Андрея Ловягина, выигранный Могучим и Гришковцом в конкурсе заявок на предыдущем форуме. Во-вторых, актеры - из сонма народных и заслуженных: Эра Зиганшина, Наталья Попова, Вадим Яковлев и Роман Громадский. И, наконец, в-третьих: самым хорошим событием, когда-либо объединявшем этих вполне самостоятельных художников, по сей день остается легендарная "Чайка" - последний спектакль руководителя театра Геннадия Опоркова, поставленный им незадолго до кончины в 1982 году.

Проблема, впрочем, обозначилась столь же быстро. Гришковец не видел "Чайки" - ни той, первой, ни восстановленной десять лет спустя в прежнем актерском составе. В результате чеховская пьеса превратилась в повод для чайных посиделок с драматургом. Этот сущностный момент запечатлелся в одном из названий: "Чай как повод", в котором каждый посвященный мог расшифровать ту самую "Чайку".

Надежду увидеть "Чайку" двадцать лет спустя, хотя бы "как повод", подогревали и высказывания актеров после возобновления 1992 года, вроде: "По Опоркову, никто никого не "играл". Каков ты есть - вот сегодня - таков и твой герой. Такого возраста. Такого настроения. Менялся возраст, характер артиста - менялся и персонаж. Поэтому спектакль оказался таким живучим". Однако когда актер вынужден рассказывать о себе со сцены, все равно необходимо как-то решать проблему персонажа. Иначе спектакль превратится в авторский вечер. Искренний, естественный, непосредственный способ существования в спектакле необходимо обосновать - это главная проблема любого режиссера, которому придет в голову поставить драматургию Гришковца (кстати, сборник его пьес "Город" только что вышел в одном из столичных издательств, так что подобные идеи вполне могут возникнуть). У самого Гришковца-автора-актера эта проблема снимается в первые минуты. В "Собаке", скажем: когда он перед началом действия объявляет, что вот сейчас он "уйдет и вернется только через полтора часа, а все это время на сцене будет персонаж" - это не просто заигрывание со зрителем. Действительно, через минуту в другой футболке и светлой матросской робе перед нами возникает "человек, которого нет и уже никогда не будет" - тот невозвратимый "Женя", который прямо из детства со всеми его безусловными муками и радостями попал на Русский остров. Попытка воскресить этого человека, но уже только как персонажа, - и есть содержание постановки.

Попытка воскресить героев чеховской "Чайки" Аркадину, Заречную, Тригорина и Шамраева в новой актуальной ситуации, очевидно, могла бы стать идеальной сутью современных поисков "чего-то хорошего" с участием - соответственно - Зиганшиной, Поповой, Яковлева и Громадского. Подтверждение тому - самые пронзительные мгновения действия "Пьесы, которой нет": непроизвольное цитирование подлинной "Чайки" - неважно, дословное, мимическое или интонационное. Но создатели спектакля решили от "хорошего" искать чего-то еще лучшего - каждый в своем прошлом. Каждый отправился в свой "потерянный рай". И там в самом деле затерялся. Три глотка ледяного пива ранним утром после грибного леса, едва вынырнув из слоистого тумана - так выглядит рай Громадского. Ну чем не чеховский управляющий Шамраев? А Зиганшина с упоением вспоминает, как от ее "Сулико", исполненной на маленькой скрипочке, рыдали каждый выходной сильно выпившие отцовские друзья. Ну чем не "детство Аркадиной"? Но перед нам, увы, не Шамраев, и не Аркадина. И - что еще печальнее - не Громадский с Зиганшиной. А "Зиганшина" и "Громадский" - прожженные знаменитости, немилосердно напрягающие нервы и связки в ударных и обкатанных "номерах", привыкшие подавать реплики друг другу, а зрителю - повод для аплодисментов. Правда, трудно их упрекнуть. Потому что когда вам приходится делится самым сокровенным - читать стихи сына (не Кости Треплева, а своего собственного, шестнадцатилетнего) или исповедоваться на тему страха (не перед Аркадиной, а перед собственной женой), а режиссер не выстроил для вас надежную броню "персонажной" логики, наготу приходится прикрывать тем, что есть под рукой: привычным актерством. Ведь надо же как-то спасаться от рокового вопроса, которым поделился со мной перед премьерой Вадим Яковлев, и который не может не мучить каждого из сидящих в зале (если отбросить нечистоплотное желание сунуть свой обывательский нос в личную жизнь артистов): с чего вдруг? С чего вдруг мы должны это выслушивать?

Санкт-Петербург