Ровно 10 лет назад, заполночь, брели мы с отцом по Невскому проспекту на Исаакиевскую площадь - защищать цитадель ленинградской демократии, Ленсовет. Народу на улице было мало, а тот, что был, в основном шел в обратном направлении, от Ленсовета. Впрочем, попадались и попутчики, с некоторыми - коллегами по университету - отец здоровался. Дошли. Меня, человека робкого десятка, площадь напугала и своей пустотой - едва ли там набиралось пять тысяч человек, - и активностью некоторых групп, которые с решимостью обреченных строили баррикады на танкоопасных направлениях и разливали "молотов-коктейль". В ту ночь решимости погибнуть во имя русской демократии я не пережил, хотя и не быть на площади тоже не мог - так вот и промаялся. Страшновато было - ждали нападения. Небольшой армейский опыт подсказывал, что не дай бог они явятся разгонять, а мы начнем сопротивляться - костей будет не собрать. Но с утренней усталостью пришло облегчение - не разогнали, пронесло. Тем временем огромный город выспался, не зная особых страхов. Потом был бесконечный митинг, потом объявили, что мы победили. Задним числом соображаю, что победили довольно буднично. А потом началось то, что началось.

Кажется, сейчас стало принято признавать итоги последнего десятилетия для России неутешительными. Приводятся известные аргументы: держава распалась, население бедствует, промышленность в упадке, управление всеми системами страны не только выстроено, но даже задумано неудовлетворительно. Между тем, нынешнее знание о сделанных после 1991 года ошибках (а действительно, сделано немало мелких глупостей, которые, как говорил философ, бывают хуже больших) как бы умаляет значение, исторический смысл произошедшего в те августовские дни. Мне перипетии путча 91-го года представляются чудовищно оттянутым, но прямым продолжением февральских и октябрьских событий 1917 года в Петрограде. Начатая прадедами социальная революция в России, одна из фаз которой, правда, растянулась на семь с лишним десятилетий, завершалась на наших глазах.

Итак, итоги отложенной, но все же свершившейся революции представляются горькими. Среди главных обвинений против реформаторов, нет, даже против всего нашего времени и нашего народа, - отсутствие какого бы то ни было перспективного плана реформ. Мне же кажется, что, во-первых, отсутствие конкретного плана действий самым благотворным образом повлияло на прожитое нами десятилетие, главный результат которого в том, что революция, завершившись, перешла в эволюцию. Впрочем, оговорюсь, счастливое состояние tabula rasa все-таки несколько преувеличено, кое-какой план, пускай слишком материалистический, у нации был, и он успешно осуществляется - качество благосостояния значительной части народа растет, хотя и прячется от официальной статистики и налоговой полиции.

Во-вторых, хорошо, что плана не было, поскольку, задуманный подпольно - а как могло быть иначе? - он мог получиться только уродливым, катакомбным, а учесть предстоящие, как сейчас модно говорить, "вызовы времени" все равно не мог. Зачем же винить интеллектуальную часть общества в преступном легкомыслии? Конечно, распространенные протестные хобби 70-х - 80-х годов, вроде увлечений восточной эзотерикой, православием, карате и чтением толстых журналов, не способствовали выработке глубокой стратегии по тысяче тысяч вопросов, которые встали перед победителями в августе 91-го года. Недостаток радикализма в реформах также можно понять (а значит, простить): за советские десятилетия наш народ почти лишился таланта к организации безвластия, способности к разрушению как к творчеству. Дурно ли это?

Нет-нет, мне обидно, когда мои товарищи по той ночи на Исаакиевской, многие из которых были смелее меня и готовы были жертвовать собой ради чего-то пускай неопределенного, но несомненно светлого, признаются банкротами. Конечно, к ним (и ко всякому русскому реформатору) можно отчасти отнести слова Федора Тютчева: "О жертвы мысли безрассудной, // Вы уповали, может быть, // Что станет вашей крови скудной, // Чтоб вечный полюс растопить! // Едва, дымясь, она сверкнула // На вековой громаде льдов, // Зима железная дохнула - // И не осталось и следов". Но все-таки следы остались. Тогда были мы и они. Теперь эта грань стерта. Остались только мы.