Обе столицы влюблены в Евгения Гришковца - обыкновенного парня, который косолапой походкой выходит на сцену и, слегка картавя, рассказывает о повседневных переживаниях. То, что кажется нам неловким, несуразным и совсем не предназначенным для чужого слуха, Гришковец помещает в центр внимания искусства.

Сегодня Гришковцом заинтересовались самые престижные театральные продюсеры и фестивали. Петербург сразу вспомнил, что впервые Евгений Гришковец появился на фестивале моноспектаклей "Монокль" в театре "Балтийский дом". Тогда его непосредственность списали на провинциализм; при этом подчеркивалось, что обаятельный филолог со спектаклем "Как я съел собаку" приехал из Калининграда. Теперь ясно, что провинциализм - часть имиджа Гришковца, подчеркнуто нестоличного человека, который убежден, что искусству нет дела до объективной реальности. Остается выяснить, почему в качестве интерьера для погружений в себя Гришковец выбрал один из самых загадочных городов России - Калининград.

- Ты переехал в Калининград из Кемерова сознательно?

- Да, я искал где жить. Приехал в Калининград. Мне там понравилось. И я там живу. Никаких других причин. Только хороший климат, намного лучше, чем в Питере. Только море, намного лучше, чем Финский залив. И совсем другое качество жизни.

- В чем это проявляется?

- В укладе. В качестве жилья. В Питере, например, я часто захожу в старые квартиры со старинным паркетом. И в этих квартирах среди антикварной мебели я нахожу много несчастных людей. Почему? Да потому что они живут как в музее. В музее жить невозможно, эта антикварная мебель - неудобная, плохая, и паркет давно пора сменить. А в Кенигсберге от древности ничего не осталось - ее разбомбили англичане в 44-м году, - но осталось много удобного немецкого жилья, построенного в конце XIX - начале XX века. Это хорошее человеческое жилье. Кроме того, там красивое побережье. Что мне еще надо? Больше ничего и не нужно.

- Калининградцы на наши "юга", конечно, не ездят?

- А зачем? Какой смысл им ехать в Сочи, где дорого и некомфортно, если у них есть свое море. Оно хоть и не теплое, но инфраструктура гораздо более удобная. Я тут разговаривал со знакомыми, которые родились и всю жизнь прожили в Калининграде, так для них поездка в Берлин гораздо более привычное дело, чем в Москву или в Питер. Само пространство им ближе. Когда они проезжают по пригородам Берлина, они видят из окон машин приблизительно то же, что видят, проезжая по своему городу.

- Калининград так похож на европейский город?

- Нет, не совсем. В нем есть и чудовищные спальные районы и дурацкий Ленинский проспект, застроенный пятиэтажками - правда, с черепичными крышами. Но пригороды Берлина тоже не очень красивы. В общем, они здорово похожи по настроению, атмосфере и внешнему виду.

- А вообще Калининград год от года как-то меняется? В каком направлении? Кто заинтересован в этих переменах?

- Перемены происходят, но они не связаны ни с зарубежными инвестициями, ни с руководством области. Руководство это абсолютно бездарное. Но город, тем не менее, меняется: исключительно силами отдельных людей, которые имеют частный капитал и хотят, чтобы город менялся. Например, таких супермаркетов, ресторанов и кафе, как в Калининграде, нет ни в Питере, ни в Москве. Низкие цены и сервис - там это уже просто в порядке вещей. Никаких грандиозных программ развития города, которые никогда не выполняются, там нет. Все как-то ближе к человеку, к его повседневным проблемам. Качество жизни, суть ее, уклад зависят как раз от этого.

- Есть ощущение, что связи с Россией в последнее время ослабляются?

- Нет. Туда ежедневно приходят два битком забитых поезда из России, а также прилетают три самолета из Москвы и один из Петербурга. Для полумиллионного города Калининграда это очень много. Как могут быть ослаблены связи с Россией? Это российский регион.

- В последние годы твое пребывание в "удобном" Калининграде резко сократилось, ведь так? Вот, в Риге тебя приняли как своего. Кстати, как ты себя чувствовал в Риге?

- Конечно, я в Риге чувствовал себя значительно хуже, чем в Таллине и Вильнюсе. Мне кажется, причина - в той глупой политике, которую проводит правительство Латвии по отношению к своему русскому населению. А бизнес там все равно русский - бессмысленный, китчевый, неуютный, как и вся Рига. По сравнению, скажем, с Вильнюсом, который чудесный, в котором есть какая-то нежность. В Риге мне сейчас меньше нравится, чем где бы то ни было в Прибалтике.

- На днях по ОРТ крутили ролик театрального проекта по твоей пьесе "Город" с Юлией Меньшовой. Ты становишься модным, обрастаешь проектами?

- Я не обрастаю проектами. Все это происходит помимо меня. Я написал книгу год назад - пожалуйста, берите и ставьте.

- Было время, когда ты сам считал, что "Как я съел собаку" - исключительный проект. А теперь ты все-таки решил стать "человеком-театром" - брать интересующие тебя темы и сочинять свои монологи.

- В ближайший год новых работ не появится. Я сделал два спектакля - "Планета" и "Дредноуты". Сказал то, что хотел сказать. Очень устал.

- 10 марта на ОРТ - премьера фильма Александра Адабашьяна "Азазель" по самой популярной серии детективных романов про сыщика Эраста Фандорина. Роль убийцы Ахимаса - твой дебют в кино. Тебя впечатлила эта работа?

- Да. Мне там все понравилось. Это как бы не мой текст, не моя жизнь, поэтому это для меня - отдых. Но пока говорить о киноопыте рано, роль-то крошечная. Я просто посмотрел, как делается кино. Может быть, мне бог даст когда-нибудь самому фильм сделать, но для этого мне надо побыть внутри, понять, как там все происходит.

- В твоем последнем спектакле "Планета" на сцене появился еще один человек, московская актриса Анна Дубровская, - значит ли это, что тебе понадобился партнер, или просто любовь - такая тема, на которую одному рассуждать невозможно?

- Я хотел показать на примере Ани, что академическая актриса может делать то, что делаю я. Для этого надо быть просто спокойным, хорошим, внимательным, главное - открытым человеком. Она же сама сочинила тот текст, который произносит. Я просто не смог бы придумать женскую историю.

- Можно сказать, что ты обнаружил некий метод, который позволяет, говоря о своем, выходить на всечеловеческое?

- Я не говорю о методе - говорю о том, что все больше и больше нужно, чтобы на сцене было человеческое содержание, а не какие-то технологии.

- Как же все-таки получается, что ты говоришь об очень конкретных, личных вещах, а человек слушает твою историю, как свою?

- Мы убираем некоторые частные детали - как раз те, которые могут быть разными у разных людей. Это в кино человек может смотреть историю про кого угодно. А в театре люди хотят слушать только про себя. Вот недавно, когда рушились небоскребы в Нью-Йорке, это завораживало, но все время приходилось напрягаться, чтобы понять, что это не кино, что там на самом деле гибли люди. А вот когда в Москве дома взорвались, на экране телевизора были видны клочки обоев на стенах - это было жутко, безобразно... и просто.

- Но здесь ведь очень легко уйти в сентиментальность, которая превратит трагедию в мелодраму. Ты никогда не перешагиваешь эту грань, хоть и называешь себя "новым сентименталистом"...

- Ну, это проблема вкуса - она и в искусстве существует, и везде. А вообще у меня принцип такой: главное - не бояться рассказывать о том, что ты действительно чувствуешь, о тех мелочах, которые тебя на самом деле волнуют. Я предполагаю, что я - нормальный человек и в зал пришли нормальные люди. А значит, их волнуют те же проблемы, хоть они и стыдятся иногда в этом себе признаваться. И еще: не надо пытаться смотреть на жизнь со стороны, надо просто жить.