Северо-Запад
"Я начинаю понимать, что юность, цветение юности стоит немногого. Но это вовсе не значит, что я с приятностью ожидаю старости. Остается лишь одно: смерть мгновенная, вездесущая, всегда стоящая рядом. По-моему, это единственная подлинно соблазнительная, подлинно захватывающая, подлинно эротическая концепция". Так говорил японский писатель Юкио Мисима, и, как выяснилось, не просто говорил. В 70-м году прошлого века он публично лишил себя жизни посредством харакири.
Российский театр, в последние пару десятилетий вынужденный сам искать свой предмет, вполне закономерно стремится к ритуалу, к действию, наполненному священным смыслом, уводящим за рамки повседневного. Но право говорить о таких категориях, как любовь и смерть, приходится доказывать каждый раз заново. Так что зрелому режиссеру Владимиру Туманову, чьи эксперименты по очищению современной драматургии от физиологического мусора выдержали самую строгую критику, пришлось снова сдавать экзамен.
Пряную восточную экзотику Туманов сводит к минимуму. Готовый ритуал японской театральной традиции - ни классической (театр но), ни площадной (театр кабуки) - режиссер не пожелал использовать в качестве страховочных ширм. Нет на сцене и самих ширм. Специфически японские атрибуты сконцентрировались в двух персонажах - мужчине и женщине, в характерных японских париках и костюмах. Но полномочия экзотических героев ограничились ролью слуг просцениума. А собственно ритуал Туманов поручил актерам. В отсутствии логики его не упрекнешь: мастерство артистов Малой драмы способно оправдать самые невероятные психологические метаморфозы героев. В "Надгробии Комати" безобразная вонючая старуха на скамейке героиня Галины Филимоновой представлена типичной рязановской клячей. Да и Поэт - Леонид Алимов, именующий ее осквернительницей любви, вовсе не герой-любовник.
Владимир Туманов решил изобразить реальность тяжелыми, вязкими мазками однозначно-пошлых актерских жестов, рассчитывая на то, что в таком бедламе любое истинное чувство автоматически чудом покажется. Но удельный вес пошлости оказался невыносимым грузом для трепетно тонкой материи чудесного. Так что если в начале обеих новелл и былая красавица Старуха, и трепетный семидесятилетний Ромео выглядят замечательными чудаками, то после превращения актеры, покинутые режиссером, невольно топят мисимовских героев в физиологии. Актер Алимов пыхтит, изображая постигшую его Поэта невероятную страсть: только смерть и спасает от очевидных проявлений геронтофилии. Встретишь любовь - убей себя.
