И то сказать, почему за чтением этой научной книжки поневоле вспоминаешь бурлескный и печальный фильм Кустурицы? Не из-за совпадения же названий? В конце концов, целый роман написан "Андеграунд" и посвящен тому же самому явлению - неподцензурной литературе позднего социализма и ее писателям... Но ведь нет, маканинский текст вспоминается во вторую очередь, а в первую - фантасмагория странного веселого и смелого режиссера. Как-то в тон финальным словам его шедевра сами собой выговариваются слова по прочтении и во время чтения (повторюсь) сугубо научной книжки - "Был такой город - Ленинград". Впрочем, мне-то кажется, что эта наукообразность - не более чем стилистический прием. Иначе ведь и не расскажешь о веселых и смелых людях, не впадая в ненужную сентиментальность. Между тем, человек, написавший книгу о ленинградской неофициальной литературе, знает толк в сентиментальности. В противном случае разве завершил бы он свое введение словами: "Дань почтения тем, кто весело и смело прожил не самое беззаботное время"?

Собственно говоря, главный, если угодно - сюжетообразующий прием Савицкого - сочетание подчеркнутого наукообразия с живыми a propos, то житейскими, бытовыми, а то и литературными, беллетристическими. После всевозможных "эксплицитностей" и "демифологизаций" вдруг читаешь: "...это исследование можно сравнить со специальной экскурсией по музею, которая иногда чересчур отвлекается на описание обивки стен и вида за окном, зато дает возможность заглянуть в запасники и закрытые фонды" - и душу тебе "обдает как бы весною". Метафора музея - замечательная метафора. Ее стоит развить. Дело в том, что автор книги попал в простреливаемую зону, в опасную зону современности, которая на глазах превратилась едва ли не в античность. Помните, этот дивный анекдот про зоологический музей, по которому водят школьников? После всевозможных динозавров и саблезубых тигров детишки видят чучело... кошки. Изумленный детский голос: "А кошка тоже умерла?" Еще недавно самиздат и его писатели были актуальны, и вот теперь они - история. Чуть ли не древняя история.

Найти верный тон в разговоре о таких явлениях - труднее всего. Савицкий находит. Его странное наукообразие и житейские, а то и метафорические a propos - очень подходят той странной литературе, о которой он пишет. Он учел замечание Эллиота насчет того, что для лучшего понимания литературной ситуации нужно исследование не великих писателей, но хороших писателей второго ряда. Они-то ведь и создавали литературную среду, в которой стали заметны великие. О том в самом начале своего исследования Савицкий и пишет: "Некоторые ключевые имена, сведения о которых легко почерпнуть из справочных изданий, даже не будут упомянуты, и на переднем плане окажутся те, кто до сегодняшнего дня оставался в тени великих". Савицкий один только раз нарушает это правило, когда начинает писать об Андрее Битове и о его "Пушкинском доме". Битов - вовсе не андеграунд. Он не лучше и не хуже, он просто - другой.

Между тем, инаковость, несхожесть - одна из тем книги Савицкого. Ему нравится, когда под одним и тем же названием таятся разные явления. Он замечательно, со вкусом, толком и расстановкой доказывает, что западный underground и советский андеграунд обозначают вовсе не одно и то же. Однородное, идеологически и эстетически, западное литературное подполье - очень дальний родственник (если вообще родственник) советского литературного подполья, где "в одной литературной компании мирно уживались футурист, заумник, конструктивист, битник, автор драматических поэм о древнерусской истории, поп-артист, романтический гений и его пересмешник, увлекающийся Козьмой Прутковым". Правда, порою, анализируя происхождение андеграунда и его разнообразие, Савицкий увлекается слишком сложными объяснениями вместо простых и совершенно естественных. Во-первых, они лежат на поверхности, а во-вторых, уж очень публицистичны. Но право же, это ведь не значит, что неверны! Цензурный и идеологический гнет - вот что объединяло в одну компанию гения и его пересмешника. В подполье отсекалось все сколько-нибудь необычное и оригинальное. Писатель поневоле становился политизированным. Уж на что маргинал Венедикт Ерофеев, и тот поступал в какие-то институты, и - кто его знает в иных общественных обстоятельствах - может быть, он стал бы классным филологом?

Но Савицкий слишком увлечен парадоксом, чтобы удовлетвориться простыми объяснениями. Чаще всего это увлечение помогает ему. Как великолепно он проанализировал главный парадокс неоавангардистов андеграунда 60-70-х, таких как Леонид Чертков или Владимир Эрль, собиравших и изучавших русский авангард начала ХХ века: "Перед нами поразительное сочетание анархизма и консерватизма. Это тем более удивительно, что авангард по определению не совместим с сохранением и архивизацией". Ну, разумеется - те, кто сбрасывал Толстого и Пушкина с парохода современности, дождались исторического насмешливого возмездия: их колесный пароход был восстановлен, как свидетельство прошлого. А иногда дружба с парадоксами подводит Савицкого. В главе "Смыслы абсурда" он до того увлекается тезисом о правдоподобии и достоверности рассказов Довлатова как о литературном приеме, как об условности, что не замечает самого в них удивительного. Оказывается, Сергей Донатович, в самом деле, почти ничего не придумывал. По крайней мере, та история, которую излагает Савицкий, мало чем отличается от истории, которую рассказал Довлатов в восьмой главке своего "Компромисса". Одно дело, когда Гоголь слышит историю про чиновника, которому коллеги по службе купили ружье, и сочиняет душераздирающую "Шинель", и совсем другое, когда Довлатов называет доярку, переписывающуюся с Брежневым Линдой, а не Лейдой.

Впрочем, дело не только в любви к парадоксам (интересно в правдоподобных довлатовских историях обнаружить вымысел), но и в обилии материала, который организовать куда как трудно. Исчезнувшую Атлантиду ленинградского андеграунда Савицкий пытается восстановить с поражающим тщанием. Еще и поэтому его книжку интересно читать с любого места. Да хоть с аннотированного указателя! К примеру: "Хеленукты" - неоавангардистская литературная группа. Лидер - Владимир Эрль. В нее входили ВНЕ (псевдоним поэта и фотографа Виктора Немтинова. -Ред.), Дм. М. и Александр Миронов. Действовала с 1964 по 1970 год. После распада группы эстетику Хеленуктизма продолжает развивать В. Эрль". Я и слыхом не слыхивал о такой группе, а, судя по цитируемым текстам, ее стоило бы знать. Или - "Испанское правительство" - религиозно-философский кружок, организованный в середине 1960-х годов философом-йогом А. Уманским... Представлял себя как якобы подлинное испанское правительство в изгнании"... Или - "Орден Нищенствующих Живописцев", в который входил один из замечательных питерских поэтов - Роальд Мандельштам. ("В переулке моем булыжник, словно маки в полях Моне" - чтобы такое увидеть и написать, нужно, в самом деле, сначала быть живописцем, потом - поэтом.)

Савицкий любит тех, о ком пишет. Это подкупает. В той традиции, в которой он работает, открытая эмоция не в чести, предпочтительнее сухое, квазинаучное изложение. Это - правильно. Сдержанной, скрытой эмоции веришь больше, чем взрывчатому чувствоизвержению. Как там учил Станиславский? "Хороший артист плачет на первой репетиции, на генеральной - он сдерживает слезы".

Никита Елисеев

Савицкий С. Андеграунд. История и мифы ленинградской неофициальной литературы. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 224 с.