Какие эпиграфы подобрать к этой выставке? Может, слова Христа: "Где двое соберутся во имя Моё, там я - между вами"? А может, дивную шутку Генриха Гейне: "Добродетель бывает одна - для порока нужны уже двое"? А может, просто - "Двое сбоку - ваших нет"? Последнее мне нравится больше. В этом присловье есть некая тайна, энергия, просторечие и даже авантюрный сюжет.

Выставка в павильоне Бенуа Русского музея должна нравиться искусствоведам и не нравиться художникам. Она - литературна, сюжетна, едва ли не басенна. Хотя почему - "едва ли не"? Она именно что басенна - ведь завершается она моралью. Пусть мораль эта и вопросительна. В последнем зале выставки висит одна-единственная картина, подсвеченная так театрально, что даже трудно на нее смотреть. Не знаешь, как встать, чтобы не бликовали краски под ярким, чуть ли не прожекторным светом.

Этак высвечена знаменитая, хрестоматийная картина Николая Ге "Что есть истина?". Аккуратно подстриженный, очень упитанный, тщательно выбритый, хорошо вымытый Понтий Пилат спрашивает у оборванного, худущего, заросшего, грязного, всклокоченного какого-то Христа: "Что есть истина?" Согласно Евангелию от Иоанна, Христос не дает ответа на этот вопрос. Просто - молчит. Дескать, что тебе, волчине позорному, говорить об истине, когда истина стоит перед тобой, а ты ее не видишь?

Выставка сформирована не по хронологическому ("Двое в русском искусстве XVI, XVII и тому подобное веков"), не по тематическому ("Двое враждующих, любящих, дружащих, спорящих и т.д."), не по стилевому ("Двое в иконописи, классической, романтической, реалистической, модернистской, соцреалистической, далее - везде"), но по прихотливо-сюжетному, импрессионистическому, настроенческому принципу. Финал выставки призван ответить на вопросы посетителя: "А почему вот так расположены картины?.." А... думайте, ищите сюжет в расположении картин, скульптур и рисунков сами, не то будете, как вот этот представитель древнеримской властной вертикали: "А что есть истина?" Так тебе и скажи.

Поэтому искусствоведам и должна нравиться эта выставка. Можно растолковывать непонимающим, а можно и самому придумывать толкования. Почему, например, выставка, закончившаяся вопросом Пилата к Христу, начинается тремя иконами? Справа налево - "Богоматерь Одигитрия Грузинская", Новгород, XVI век, "Борис и Глеб", Ср. Русь, XVI век, и "Чудо Георгия о змие", Новгород, XVI век. Да потому, разумеется, что устроители выставки с ходу объясняют посетителю, каких "двоих" они увидят на выставке; каких двоих изображали чаще всего в России: двоих любящих (Богоматерь и Христос), двоих дружащих (Борис и Глеб), двоих враждующих (Георгий и змий).

Между прочим, в результате обнаруживаешь, каких "двоих" не было в русском искусстве. Традиционно не было. Не было - "Каина и Авеля". На выставке ни одной картины на этот сюжет. Не было - "Пьеты" ("Оплакивание Христа"). На выставке есть всего одна такая скульптура, правда, замечательная - "Пьета" Александра Игнатьева 1988 года. "Богоматерь с младенцем" - есть. И счастья материнства сколько угодно, а оплакивания погибшего ребенка - нет. Не было - "Возвращения блудного сына": на выставке всего одна современная работа - картина братьев Смолиных, Александра и Петра, 1994 года. И наконец нет "Адама и Евы". То есть одно огромное полотно висит: "Адам и Ева" Евгения Вахтангова. Но это - такая... экспериментальная современная работа. Кстати, легко поддающаяся пересказу: два багровых силуэта (мужской и женский), между ними такое же багровое дерево с зелеными-зелеными яблоками. Ровно посередине картины - огрызок. Видно, что Ева кусала мелко и часто, а мужик, Адам то есть, хрумкал редко, но мощно. Я даже подумал, что стоило бы переименовать картину: "Надоело - не доели", или "Не сори в раю", или "Огрызок".

Конечно, было бы интересно проанализировать, каких "двоих" и почему чаще всего изображали в русском искусстве, а каких вовсе не изображали, но сейчас - речь о другом. Речь о выставке. Таким дилетантам, как я, доставляет удовольствие разгадывать шарады, составленные устроителями выставки, и прочитывать некую фразу, некое высказывание, получившееся в результате расположения картин, рисунков, скульптур.

Вот всего одна сторона, одна стена одного зала: рисунки и картины, расположенные там, складываются в любопытнейший, противоречивый сюжет, в амбивалентное такое высказывание. Начинается высказывание с гениального и резкого, как "Нате!", этюда Павла Федотова 1851 года "Игрок, сидящий за столом. Игрок, разминающий спину".

Некий обалдуистый офицерик демонстрирует пустые свои ладони, а над ним нависает, разминая спину, отодвинув стул, сладко потягиваясь, выигравший. Выигравший - без головы. Сама судьба нависает над бедолагой. Он-то думал, что проиграл другому офицеру, а проиграл он безликому, безжалостному року. Тема рока, сюжет судьбы, раздавившей маленького человека, вздумавшего выиграть, сорвать куш, развивается далее таким образом: рядом с "Игроками..." расположена иллюстрация Александра Бенуа к "Медному всаднику".

Маленький, обезумевший от ужаса человечек стремглав удирает от огромного черного всадника. Иллюстрированы, изображены те самые строчки, которые в свое время вычеркнул Николай Первый: "Бежит и слышит за собой, / Как будто грома грохотанье, / Тяжело-звонкое скаканье / По потрясенной мостовой!" Еще один проигрыш року, стихии, нечеловеческой мощи. Тут-то устроители (скорее - составители) выставки и устанавливают хрестоматийную картину Николая Ге "Царь Петр допрашивает Алексея Петровича в Петергофе".

Вот - маленький человек, просто-человек, который не в силах выдержать даже взгляда воплощенного государства, вочеловеченной власти, - Алексей Петрович, и вот воплощенное государство, человек-власть - Петр Первый. Исход столкновения - предрешен. Раздавит. Запытает насмерть. Фатум обретает лицо, но не становится от этого более человечным. Победивший рок индивидуализируется, но проигравшему человеку от этого не легче. А, собственно, всегда ли вочеловеченная власть давит человека в ничто? Новый вопрос - и новый ответ.

Маленький эскиз Ге к той самой картине, которой завершается выставка, - "Что есть истина?". Победа упитанного властелина, Пилата, над худым бродягой, Христом, мягко говоря, сомнительна. Тема проигрыша судьбе, начатая эскизом Федотова, преобразуется в победу над судьбой, несмотря на гибель, на кажущееся поражение. Чтобы завершить, закончить этот сюжет, поставить все точки над всеми "i", за "Христом и Пилатом" Николая Ге следует иллюстрация Михаила Врубеля к "Моцарту и Сальери". "Сальери, сыплющий яд в бокал Моцарту", дескать: "Ну и что? Ну и где его, завистника, победа? Где его торжество?" Однако и этого кажется мало для того, кто составил картинами эдакий замысловатый сюжет. Последняя точка - картина Ильи Репина "Отказ от исповеди". Финал. Сюжет противостояния человека судьбе себя исчерпал.

Подобные сюжеты можно "разматывать" в каждом зале; расшифровывать (повторю) расположение объектов искусства, как детективный роман, который автор оставил распутывать самому читателю, не объяснив, кто же убийца. Но мне понравилось не только это. Больше всего на выставке мне понравилась не расшифровываемая, не пересказываемая, удивительная картина Николая Евграфова, погибшего в блокаду от голода: "Любовь в городе" второй половины 30-х годов. Совершенно таинственное и волшебное полотно, нимало не похожее на работы учителя Евграфова - Павла Филонова: жесткие, словно бы сдирающие кожу с мироздания. У Евграфова - такой странный, такой зыбкий, счастливый полет, что... Да сходите и посмотрите.

Санкт-Петербург