Как там было написано в рецензии на фильм "Медвежий поцелуй"? "Мы - не деловитые американцы: еще и четырех месяцев не прошло, как сошла лавина в Кармадонском ущелье, а они уже..." - не помню, что-то они такое не то сделали в связи с пропавшим без вести Бодровым-младшим, что-то такое оскорбительное для тонкой души рецензента. То ли дело русские люди! Четырех месяцев не прошло после той самой лавины, а книга про "Последнего героя" - вот она! Как там Владимир Ильич Ульянов-Ленин говаривал по другому поводу? Очень своевременная книга! По всему видно - пробный шар. Бумага - серая, газетная; фотографии - не слишком качественные. Проверка рынка - раскупят? Маркетинг, блин... Разведка боем. Мы ж не деловитые американцы. Мы - деловитые русские.

Текст. Это самое важное. Текст - несмотря на визуализацию нашей цивилизации - был и остается важнейшим из всех элементов искусства в книге. Пока, по крайней мере. Текст - отличный. Автор, талантливый питерский кинокритик Михаил Трофименков, взялся решить задачу нетривиальную: доказать (не для читателей - это-то пустяк, а для себя самого), что в фильмах, прославивших Бодрова-младшего, в "Брате" и "Брате-2", ни синь порох, ни ксенофобии, ни воинствующего шовинизма. А если какие-нибудь элементы... мм... фашизоидные и проскользнули в тот или иной фильм, то это - исключительно вина (или заслуга?) общества и государства, в которых и про которые снимались картины.

Подобные задачи, не решаемые в принципе, любил решать Честертон. То есть он не то чтобы любил! Он был вынужден их решать. Он был вынужден суметь совместить в своей душе французскую революцию и католицизм, Максимилиана Робеспьера и Фому Аквината. У Честертона получалось не всегда верно, но всегда - интересно. То же можно сказать и о книге Трофименкова. Она прежде всего интересна.

Я прочитал ее за один вечер, не потому, что она легковесна, - вовсе нет. В книге, конечно, полно всяких историй... Ну... вроде того, как отец Бодрова, режиссер Сергей Бодров, проиграл свой первый американский гонорар (50.000 долларов) в Лас-Вегасе и был вынужден выполнить срочный заказ: написать сценарий для Стива Бушеми и Энтони Куинна. Или история про то, как, уже став популярным артистом, Сергей Бодров-младший написал и защитил диссертацию на тему "Архитектура в венецианской живописи Возрождения". Или история съемок фильма "Связной" и лавины в Кармадонском ущелье, которая изложена Трофименковым сухо - так, как и положено излагать современные трагедии. Но, несмотря на обилие таких подробностей, книга не ими только интересна. В ней есть - проблема. И проблема - непростая.

Дело ведь не просто в славе Сергея Бодрова-младшего, хотя всякая слава заслуженна. Нет случайных слав. Дело в том, что ему удалось стать символом поколения и символом состояния общества. Немногим артистам это удается. Михаил Трофименков цитирует критика Сергея Лаврентьева, сравнившего Бодрова-младшего и его Данилу Багрова со Збигневом Цибульским и его Мацеком Хельмицким из фильма Вайды "Пепел и алмаз". Сравнение опасное, потому что найдутся ведь и среди гипотетических читателей книги Трофименкова люди, которые смотрели "Пепел и алмаз", но оно верно вот в каком отношении: конечно, Бодров стал для своего поколения и своей страны тем же, чем стал для своего поколения и своей страны Збигнев Цибульский.

Другое дело, что для одних знаком поколения становится обреченный на гибель и поражение террорист; для других - удачливый киллер. Ну, так это какая страна, какое время - такие герои. Времена не выбирают - их умело отражают. А вот с кем действительно стоило бы сравнить Бодрова-младшего и Данилу Багрова, так это с Жераром Филиппом и Фанфаном-Тюльпаном. Это сравнение кажется страннее, необычнее, нелепее предыдущего, но оно вернее.

В Фанфане было то самое сочетание детскости, улыбки, обаяния, хрупкости и... готовности к убийству, какое привлекало в Багрове. Такой губастенький, а вломит - мало не покажется. Фанфан-Тюльпан со шпагой и с детской незащищенной такой улыбкой - прямой аналог Багрова с обрезом на плече и все с той же детской... ну да, ну да... Сами убийства изображены в развеселой французской комедии так же легко, как и убийства в фильмах "Брат" и "Брат-2". Умер-шмумер - вышел весь. Убили - ну, туда ему и дорога.

Если же кто вспомнит легкость Фанфана-Тюльпана и - что ни говори - тяжеловесную приземленность Багрова; великолепное остроумие фильма Кристиана-Жака и... "кровь и почву" фильмов Балабанова, то... ну, что сказать? Какова почва - таковы и тюльпаны. К тому же сравнение Бодрова с Жераром Филиппом работает на концепцию Трофименкова. Она очень любопытна, эта концепция. Не сказать, что она так уж оригинальна, но в приложении к кинематографу - пожалуй, да! Любопытна. Все-таки Трофименкову надо объяснить, каким образом киллер, человек с обрезом, стал знаком поколения.

А это так! Помню, как я с полным потрясением наблюдал за молодыми людьми, горячо обсуждавшими вопрос: похож "брат" в Балтдоме на настоящего Брата или не похож? Все мои жалкие возражения, мол, фильм... того... фашизоидный, были отсечены сразу, с ходу - без разговоров. Ну, когда для поколения своим становится парень с автоматом (Збигнев Цибульский), парень со шпагой (Жерар Филипп) или парень с обрезом (Сергей Бодров-младший)? Вопрос на засыпку - когда?

Да, так какая же концепция у Трофименкова, да еще такая, что позволяет сравнивать Цибульского и Жерара Филиппа (в особенности Жерара Филиппа) с Бодровым-младшим? На первый взгляд, концепция может быть такой: как и у Збигнева Цибульского, как и у Жерара Филиппа, у Бодрова - оказалась четко прочерченная линия судьбы, драматургия жизни. Эти артисты недаром стали знаками поколения. Они не просто что-то такое играли. Они что-то такое проживали. На экране что-то происходило важнее просто роли. Спрашивается - что? Придется вернуться к трофименковской концепции и сформулировать эту концепцию покороче, попровокативнее. Речь идет о проигравшей войну стране; речь идет о поражении, которое никто (или почти никто) поражением не называет. Однако - поражение налицо.

Ну ладно с Польшей 1945 года - такое сравнение проходит. Польша освободилась от фашизма, чтобы получить коммунизм. Герой фильма "Пепел и алмаз" - польский парень, раньше стрелявший в фашистов, теперь стреляет в привезенных из России коммунистов. Стрельба его - абсолютно бессмысленна, бесперспективна. Сила ломит и соломушку. Мацек получит случайную пулю в живот, погибнет на свалке, суча ногами, воя, вызывая невероятную симпатию у зрителя. Когда у Вайды, снимавшего фильм в коммунистической Польше, спросили: "Что ж это такое, а? Террориста - жалко! Хорошо ли это?", Вайда ответил гениально: "Против Мацека - все и все: страна, история, органы госбезопасности, правящая партия, должен же за него быть хоть кто-то? Пусть этим кем-то буду я". Нет, что ни говори, а при таком раскладе Мацек Хельмицкий мало похож и на Данилу Багрова, и на Фанфана-Тюльпана. Но все же, все же... почему - поражение? При чем здесь поражение?

Хорошо, назовем это не поражением, а чем-то иным, не таким оскорбительным для нашего тонкого слуха, скажем - изменившимися правилами жизни. Вот тут и вспомнится Франция Жерара Филиппа. Он и его поколение были свидетелями того, как сначала по их стране от Рейна до Атлантики прокатились немецкие войска, а потом - от Атлантики до Рейна прокатились англо-американские войска. Не в том дело, что англо-американцев встречали с воодушевлением, а немцев - без особого; а в том дело, что правила жизни дважды полностью поменялись. Население, приспособившееся жить по одним правилам, сталкивается с тем, что жить надо уже совсем по другим. Вот тогда и появляются хрупкие юноши, нервные, губастые, или в очках, или со странной такой печальной улыбкой - и в руках у юношей... в лучшем случае... шпага. В худшем - обрез или автомат.

В главе "Охота на брата" Трофименков возражает ругателям фильма "Брат" и в полемических целях вспоминает фильм Луи Малля "Лакомб Люсьен". Лучше бы он этого не делал, поскольку фильм Балабанова и роль, сыгранная Бодровым, попадают в малоприятный контекст. Я бы с удовольствием процитировал Трофименкова, поскольку он хорошо пересказал хороший фильм, но места нет. Вкратце: фильм о трагедии коллаборационизма. Только человек приспособился к новым порядкам... и вдруг... бац! Порядки поменялись - и прав оказался не он, а его сосед, которого повесили. Но он-то, приспосабливающийся человек, не виноват! Он вообще - из деревни! Он ничегошеньки не знал. Политики что-то напутали, к войне не подготовились или там войну развязали, а он - отвечай?

Вот это - самое верное сравнение. Конечно, никакой не Мацек из "Пепла и алмаза" должен вспоминаться, когда смотришь фильм "Брат". Какой же Мацек? Мацеки в Грозном к терактам готовятся. Данила Багров - это, в лучшем случае, лихой авантюрист и анархист Фанфан, а в худшем - несчастный полудурок Лакомб, который влип в историю, попал, понимаете, на работу... в гестапо. Бывает. Другое дело, что фильм Луи Малля заканчивается трагически, как и положено великому фильму великого режиссера, а фильмы "Брат" и "Брат-2" увенчаны хэппи-эндами. Ну, так...

Трофименков из двадцати трех глав своей книжки семь посвящает этим фильмам, справедливо полагая, что если и был сюжет у судьбы Сергея Бодрова-младшего, то связан он с этими двумя фильмами. Страшноватый сюжет. Почти как сюжет "Медвежьего поцелуя", последнего актерского фильма Сергея Бодрова-младшего. Трофименков и эту историю недурно пересказал: "Современная сказка, действие которой кочует вместе с цирком по Швеции, Германии и России, вызывает ассоциации с "Обыкновенным чудом" Евгения Шварца. Ее, эквилибристку Лолу, танцующую на трапеции, сыграла Ребекка Лилльберг. Его, медведя-оборотня Мишу, - Сергей Бодров. Его превращение в человека не окончательно. Чтобы не вернуться больше в звериную шкуру, он должен по меньшей мере год никого не убивать. Но убить придется, защищая любимую девушку от насильников... Лола привозит медведя в Россию и выпускает на волю. В ненужные и чужие ему снежные просторы".

Здесь всякие ассоциации возможны, и не только с "Обыкновенным чудом". В конце концов "Красавица и чудовище" - сюжет распространеннейший. От "Аленького цветочка" Аксакова до "Превращения" Франца Кафки вспоминается наше все - медвежье и чудовищное.