С Восьмым марта! 7 марта 2002 года в Москве произошли два литературных события, срифмовавшихся, что ли? откликнувшихся друг другу эхом? В одном конце Страстного бульвара московскими властями были поставлены памятные знаки в честь двух самых успешных российских писателей - Дарьи Донцовой и Александры Марининой; в другом конце Страстного бульвара, в Музее Пушкина, Академией российской современной словесности (АРСС) была вручена самая большая литературная премия России - премия имени Аполлона Григорьева (25.000 долларов) - писательнице Марине Вишневецкой за повесть "А.К.С. Опыт любви" из цикла "Опыты".

Тенденция

Это называется: с Международным женским днем вас, дорогие женщины! Оциничься я до последней газетно-журнальной степени, я бы обязательно пошутил как-нибудь вроде того, что получить 25.000 долларов за "Опыт любви" означает поставить... ну очень заковыристый опыт. Можно было бы еще предупредить Росбанк, в шестой раз дающий деньги на премию имени Аполлона Григорьева, что имя Аполлона Григорьева, замечательного поэта и критика, не вылезавшего из кабаков и долгов, лучшие свои статьи написавшего в долговой яме, - обязывает. Получи автор "Цыганской венгерки" ("О, говори хоть ты со мной, гитара семиструнная! душа полна такой тоской, а ночь такая лунная...") такую сумму, он бы охулки на руку не положил: Москва сгорела бы от праздника, который от радости бы учинил.

Но я буду серьезен. Я буду спокоен, как пульс покойника. Московские власти, ориентирующиеся на вкусы широкой читательской публики, и критики, собравшиеся в АРСС для того, чтобы поддерживать серьезную литературу, без которой и бульварная обульварится до полного безобразия, наградили женщин-писательниц. Тенденция, однако, как говаривал мудрый чукча. Не думаю, что эта тенденция связана с тем, что Восьмое марта было на носу. Дело обстоит значительно интереснее. Женщины начинают первенствовать в российской литературе.

Женское дело

Мужчины делают дело или бездельничают, а женщины пишут или читают книги? Возможно такое объяснение. Грубо-социологическое, сексистское. А возможно и такое, специфически-литературное: новые бытовые условия возникли и утвердились в России. Не катастрофическое отсутствие быта, каковое имело место после большевистской революции, а новый быт. Мужчины, в силу некоторых особенностей, не так внимательны к нему, женщины в этом отношении - зорче, внимательней. Им сподручней описывать быт. Они его и описывают.

Быт в литературе естественнее всего смотрится в детективах и сентиментальных мелодраматических историях. Их просто не напишешь вне быта. Маринина и Донцова пишут детективы, а Вишневецкая написала сентиментальную, ну просто навсхлип и навзрыд, историю про женщину, которая любила сначала деревенского жлоба, потом преуспевающего архитектора, потом крупного бизнесмена, а потом (не суп с котом) - потом она полюбила Бога. (Я ж про то и твержу: заковыристый опыт любви!)

О межполовой близости

Однако кроме Марины Вишневецкой олауреаченными Аполлоном Григорьевым, АРССом и Росбанком оказались еще два писателя - Сергей Гандлевский за роман "НРЗБ" и Андрей Геласимов за повесть "Жажда". Сейчас объясню, в чем здесь дело. Правила литературной премии имени Аполлона Григорьева составлены несколько... мм... казуистически. Лауреатами премии считаются все три писателя, вышедшие в "финал", то бишь в шорт-лист, но 25.000 долларов получает один. В точности по "Звероферме" Оруэлла: "Все животные - равны, но некоторые равнее". - "Все лауреаты - лауреаты, но некоторые - олауреаченней".

Наличие в шорт-листе Сергея Гандлевского и Андрея Геласимова немного рушит мою, что ни говори, стройную концепцию оженствления, феминизации русской литературы. Но - ей-ей - ненамного рушит, поскольку красивый, изысканный роман Сергея Гандлевского и подчеркнуто неэстетичный, написанный простыми предложениями текст Андрея Геласимова в чем-то очень важном похожи на сентиментальную историю, можно сказать, родственны той, что рассказана Мариной Вишневецкой.

Кончилась совершенно определенная литературная эпоха, если угодно - эпоха Виктора Пелевина. Все узоры и вычуры литературной фантазии выработаны. Все цитаты процитированы, все намеки - пронамечены. Приходит время минималистской прозы без закидонов - эстетических и этических. Вместо двусмысленной или многосмысленной притчи приходит время басни с ясной моралью, едва ли не с нравоучением. Вишневецкая очень хорошо это поняла, недаром на вручении ей Григорьевской премии, стесняясь и робея (женщина!), все же произнесла слова о времени буржуазного нравоучительного, квазиреалистического романа в России.

Писатели или рассказчики?

Любопытно, что литературная исчерпанность вычурной, игровой литературы совпала с ее исчерпанностью (если так можно выразиться) социологической. Появился новый читатель, который ориентирован на другие истории - на простые истории. Когда-то Сергей Довлатов отлично классифицировал всех прозаиков: одни прозаики - писатели: Фолкнер, Толстой, Достоевский; другие - рассказчики: Чехов, О'Генри, Куприн. Писатели философствуют, размышляют о природе, погоде, Боге; рассказчик рассказывает истории.

Нынче время не писателей, но рассказчиков. А самые лучшие рассказчики (взахлеб и надолго) - женщины. У Вишневецкой рассказывание истории про хорошую любвеобильную женщину, вокруг которой все мужики такие... свиньи, что довели до хосписа - умирать, и только до одного дошло, какую бабу теряет, - органично, как органична и прелестна была ее стеснительность во время вручения главного приза. А вот, скажем, филолог Андрей Геласимов, изучавший ориентальные мотивы в творчестве Оскара Уайльда, сознательно и умело выработал минималистский стиль рассказчика, а не писателя.

Кажется, главной своей задачей он считает поймать ритм фразы, попасть в ритм современной русской речи, овладеть тем, что может быть названо живым языком. Ведь самое главное в теперешней литературе то, что пишут сейчас не так, как люди говорят. А если писатель делает попытку приблизиться к современной разговорной речи, то несется такой мат, что святых выносить не надо. Святые убегают сами.

Геласимов (филологическая выучка сказывается) на редкость деликатно пользуется такого рода лексикой. Минимум жаргонных словечек - "типа", "байда", "бабло", но у читателя возникает полное ощущение иной, ненормативной речи. Вообще, проза Геласимова заслуживала бы восхищения, если бы литературный эксперимент не был поддержан беззастенчивой политической спекуляцией. Не то чтобы я против того, чтобы о чеченской войне писали те, кто на этой войне не был, но... просто не по себе делается, когда умелой филологической рукой бестрепетно переделывается проза "потерянного поколения" и советских фронтовиков, а чтобы читатель не расстраивался после всевозможных ужасов - пришпандоривается хеппи-энд.

Не трагедия

Сергей Гандлевский. Кстати, женский ход. Достаточно уже читатели навсхлипывались, покуда читали книжку, чтобы еще под занавес их расстраивать. Другой лауреат премии Аполлона Григорьева, поэт и прозаик Сергей Гандлевский (чей роман "НРЗБ" вошел в шорт-листы всех литературных премий, но ни одну не получил) этой милой особенности лишен. При том что пишет Гандлевский на редкость красиво, умеет вести захватывающее сюжетное повествование, не умеет он не расстраивать читателя. Может быть, дело здесь в том, что тот быт и тот мир, который описывает Гандлевский в "НРЗБ", не сконструирован им, как сконструирован в повести Геласимова "Жажда", а прожит и пережит?

"НРЗБ" рассказывает о нравах московской литературной и окололитературной среды времен позднего застоя. Исторический роман с точностью психологических и бытовых характеристик, с острым сюжетом, с не менее острой ненавистью к жандармам, которым шпионов бы ловить, а они за поэтами охотятся. На кошках тренируются. Своей непремированностью Гандлевский может гордиться. Разве можно за боль и трагедию получить хорошие деньги?

Гандлевский не может стать настоящим рассказчиком, хотя история в "НРЗБ" и сентиментальна, и сюжетна. Гандлевский слишком писатель, чтобы быть премированным сейчас. Он чересчур печально и пессимистично смотрит на мир, чтобы кто-нибудь согласился: "А! Давайте этому зануде выдадим 25.000. Поощрим его пессимизм!" История, которую изложил Сергей Гандлевский в "НРЗБ", не так легко поддается пересказу, как те, что рассказали в "Жажде" Геласимов и в "Опыте любви" Вишневецкая.

Одно дело, когда, даже обгоревший в бэтээре, бывший солдат находит свою любовь, как в "Жажде" Геласимова; или когда даже умирающая от рака женщина не ропщет и счастлива оттого, что вот и муж ее любит, и дочка (а такая казалась оторва), как в "Опыте любви" Вишневецкой. И совсем другое, когда преуспевающий современный литературный деятель готов по щекам себе надавать за искалеченную жизнь, за нереализованный талант, как в "НРЗБ" Гандлевского. Для одних и чеченская война, и смертельная болезнь - не трагедия, а другой и в личном преуспеянии обнаружит "трещину, прошедшую через все мироздание".

Рассказчица Вишневецкая

Август Бебель, немецкий слесарь, рабочий-парламентарий, был литературно одарен. Во всяком случае, он создал такую словесную формулу, которой вот уже больше ста лет пользуются для самых разных эстетических и идеологических целей. Рассуждая о социализме, Бебель сказал, что тот обращен ко всем, кто с человеческим лицом (mit menschlichem Antlitz, ja?). Знать он не знал, как его формула обернется в ХХ веке, сначала "социализмом с человеческим лицом" в Чехии, теперь вот "капитализмом с человеческим лицом" в журнальной статье.

Вишневецкая в своей повести "Опыт любви" как раз и дает вариант "капитализма с человеческим лицом". Она очень тонко почувствовала, насколько литературно истоптано изображение "нового русского", "продвинутого" бизнесмена блатным в доску чуваком, доном Корлеоне из "Крестного отца". Над ее "Опытом любви" просто видится какой-нибудь эпиграф вроде "Богатые тоже плачут!". Преуспевающая адвокатесса и нефтяной магнат - тоже люди с проблемами, внятными любому другому человеку.

Оба из деревни: одна в советское время закончила Московский энергетический институт, другой - Губкинский нефтехимический. У нее - нелады в семье, у него - почти такие же. Адюльтер, подсвеченный политическими разногласиями, межфирменной конкуренцией и болезнью, - такого на российской почве еще не было. Да вот и стало. Не знаешь, радоваться ли этому обстоятельству или огорчаться. Уж больно похожа повесть Марины Вишневецкой на поздние "соцреалистические" произведения с любовью.