Из ЛГУ его вышибли за распространение антисоветских листовок, нынче он преподает в этом самом учебном заведении. Он родился в Киргизии, был чемпионом по прыжкам в высоту среди юниоров, а теперь философствует в Питере. В издательстве "Амфора" в серии "Наша марка" вышли две его книжки, при том что "Амфора" - не то издательство, что специализируется на выпуске специальной философской литературы. Да Александр Секацкий вовсе и не философ. Он скорее идеолог, человек идеи, а не теории или профессии.

Секацкий - один из тех, кого охотно и много читают и слушают современные российские беллетристы: автор нашумевшего романа "Укус ангела" Павел Крусанов - друг и почитатель этого философа. И это объяснимо. Беллетристы любят четкость в запутанных вопросах. Александр Секацкий - четок. Я, например, не знаю, какую позицию следует занимать думающему человеку по поводу завершившейся американо-иракской войны, а Секацкий знает.

Он - убежденный сторонник бисмарковского афоризма: "Исторические вопросы решаются не голосованием, а железом и кровью". Куда как любопытно в связи с этим послушать его рассуждения, философствования человека, написавшего вместе с друзьями письмо к Путину с предложением решить вечно актуальный для России вопрос о проливах Босфор и Дарданеллы.

Само предложение встраивается в совершенно определенную традицию русской идеологии. "Константинополь должен быть наш!" - лозунг почвенников, антизападников, антиамериканистов - евразийцев, одним словом. Казалось бы, человек, принадлежащий к этой политической, идеологической традиции, должен расстраиваться по поводу убедительной победы США в Ираке, а вот поди ж ты: Секацкий не только не расстроен, напротив - глубоко удовлетворен.

В поисках трансцендентного

- Вы были инициатором письма Владимиру Путину группы литераторов в газете "Час пик". Речь там шла, кажется, о необходимости захватить Босфор и Дарданеллы. Вы это серьезно? До Дарданелл ли, когда чуть ли не каждую неделю детские учреждения горят? Может, сначала с ними надо навести порядок, а уж потом - в международном, так сказать геополитическом, масштабе?

- Нет. Государству всегда должно быть дело до "Босфора и Дарданелл". Это - метафора. В письме, которое подписали и я, и Павел Крусанов, и Вадим Назаров, и Владимир Рекшан, речь шла о необходимости трансцендентных ценностей для государства. Когда у государства есть трансцендентные ценности, тогда и детские учреждения не горят. Босфор и Дарданеллы были такой ценностью для России, как для Советского Союза - мировая революция.

Государство, у которого нет таких ценностей, обречено на гибель. Такие ценности есть у американской цивилизации, есть они и у англосаксонской. Именно они определяют направленность и силу исторического движения. Наличие ценностей, которые превышают ценность комфортной человеческой жизни, создает жизнеспособное общество и сильное государство. Если таких трансцендентных ценностей нет, то мы сталкиваемся с мерзостью запустения и тихой деградацией. Об этом мы и писали в своем письме, взяв "Босфор и Дарданеллы" в качестве метафоры - не к мировой же революции нам апеллировать?

- Но Босфор и Дарданеллы - ценность не трансцендентная, а скорее географическая. Мне кажется, что гораздо больше трансцендентного в обеспечении нормальной комфортной жизни каждому, чем в захвате чужих территорий.

- Требование Босфора и Дарданелл не привязано строго к географическим и геополитическим реалиям. Это такое стремление к последнему морю, которым были одержимы Чингисхан и его нукеры. Ну а здесь - стремление к Царьграду, к восстановлению огромной православной родины. В какой мере оно связано с реальным географическим приобретением - спорный вопрос. Это (повторюсь) трансцендентная ценность, вроде того, чтобы "землю крестьянам в Гренаде отдать".

Мне-то кажется, что достижение нормальной, по крайней мере не голодной, жизни для каждого человека - задача техническая, которая должна быть решена специалистами, но она не может выступать в качестве декларируемой цели государства. Это в высшей степени достойная и важная вещь, но она не может находиться на государственных скрижалях, которые пусты не бывают. Что может быть прекраснее благосостояния граждан? Ради Бога! Но когда та или иная держава только это ставит своей целью, она перестает быть субъектом исторического процесса. Становится чем-то вроде нынешней Голландии.

- Есть ли у вас идеал общества или идеальное общество представляется вам настолько недостижимым, что говорить о нем вы считаете нелепостью?

- Я сомневаюсь, что существует какой-то вневременной идеал общественного устройства, годный для всех. Существуют, конечно, яркие, достойные внимания примеры общественного устройства. Но вряд ли им можно подражать. Они выросли, а не были выстроены. Для меня это в первую очередь греческий полис. Все ранние демократии, включая, конечно, и американскую, утверждающую себя с помощью Библии и кольта. Запорожская вольница - уникальное сочетание достойной жизни и ценностей, которые лежат за пределами повседневности.

- Однако американцы в Ираке как-то обошлись без всяких трансцендентных ценностей - стратегией, тактикой и вооружением.

- Вы ошибаетесь. Одним профессионализмом, одним вооружением ни в какой войне не победить. Без энтузиазма и у американцев в Ираке не обошлось. Вообще, любая проверка на прочность государства есть проверка на то, существуют ли в обществе надличные трансцендентные ценности. Государство - как гарант трасцендентности. Во Франции не было таких ценностей в 1940 году, и она проиграла Гитлеру. А в Советской России в 1941 году такие ценности были.

- Давайте все же уточним, что такое трансцендентное - сверхъестественное, что ли?

- Нет-нет. В нашем политическом случае это ценности, за которые можно отдать жизнь. Если считается, что ничего важнее этой жизни нет, то мы как раз оказываемся в ситуации, которая характерна для Европы современной целлюлоидно-плюшевой эпохи. Ценности могут быть самыми разными - "воля Аллаха", "освобождение Гроба Господня", да просто вопросы чести! Конечно, важно, какие это ценности, но с точки зрения высвобождения социальной энергетики они равнозначны. Никакое благосостояние не способно так мобилизовать общество, как государственная надличная ценность.

Государство и личность

- Позвольте один длинный вопрос в связи с государством - гарантом трансцендентности. Я спрячусь за авторитетное имя. В своей книге "Рассуждения аполитичного" времен Первой мировой войны Томас Манн, стоявший тогда на шовинистической позиции, так рассуждал о немцах: мол, немец, настоящий немец, никогда не поверит в то, что его назначение - целиком раствориться в государстве; если же это случится, если немцы забудут, что человек не только социальное, но и метафизическое существо, Германию и Европу ждет трагедия. Как вы к этому сбывшемуся прогнозу относитесь?

- Прав, конечно, великий писатель Томас Манн, но "дьявол таится в мелочах". Дело ведь не в том, что мы нечто признаем целиком, а нечто - целиком отринем. Дело в соблюдении тонкой грани, которую нельзя переступать ни в ту, ни в другую сторону. Тяжелее всего соблюсти грань, меру, правда? Разумеется, нельзя забывать о том, что Ницше называл "человеческим, слишком человеческим" - дружба, любовь, опыт предательства, дом, семья. Но коль скоро мы выстраиваем иерархию ценностей от земли до неба, то в ней не должно быть пустых полочек, иначе вся иерархия рухнет. Есть в историческом опыте, в государственном инстинкте линия, где все ценности встроены в правильную иерархию и где человеческой жизнью жертвуют, если приходится, не потому, что она дешева, а потому, что она - дорога. Таков греческий полис. Такова американская демократия в лучшие свои периоды. Причем речь идет именно об инстинкте, поскольку за исключением Кеннеди не было в Америке политиков, которые могли бы четко выразить то, чему они следуют. Но инстинкт-то у них верен! Если не землю в Гренаде, то нефтяные скважины под Багдадом кому-то отдать.

- Нефтяные скважины - вполне материальная, вовсе не трансцендентная цель. Между тем, судя по тому, как дружно иракский народ кинулся громить офисы партии БААС, цели войны, сформулированные президентом Бушем, - "освобождение от преступного режима Саддама Хусейна" - были не так уж ложны. Все-таки нефтяные скважины или "освобождение от преступного режима"?

- Ни то, ни другое. Речь идет о защите западного мира, западной христианской цивилизации от набирающего силу мусульманского экстремизма. Конечно, это теснейшим образом связано с 11 сентября. Не потому, что Саддам Хусейн поддерживал террористов (были режимы, которые их больше поддерживали), а потому, что дала сбой мания компромиссов и переговоров всех со всеми. Стало ясно, что человеческое, слишком человеческое стремление к миру и полюбовному согласию начинает отдавать капитуляцией перед варварством. Это была демонстрация силы. Буш этого не понимает. Но в том-то и сила Америки, что при ничтожном уровне осознания своих действий и неточности, а порой и неверности формулировок, чаще всего эта цивилизация следовала правильному, точному государственному инстинкту. Талибы, Саддам - я уверен, сейчас еще кто-то последует. Это - правильно. Всякая демократия тогда чего-то стоит, когда она умеет защищаться.

Корни антиамериканизма

- А как вы в таком случае оцениваете российский антиамериканизм? Откуда это широко распространенное ощущение, что наш естественный союзник - Ирак, а не Америка?

- Для России это неудивительно. Речь здесь должна идти даже не об имперском самосознании, а об имперском самочувствии. Иметь возможность уничтожить Америку - это последнее святое, с чем расстанется имперское самочувствие России. А такая возможность существует до сих пор. Она не отслеживается в самосознании, но присутствует в самочувствии. В инстинкте. Понятно, что мы не сможем создать сносную жизнь гражданам и такого комфорта, как в Америке, не добьемся, но вот уничтожить их мы сможем всегда. Пока это сознание остается, оно играет свою роль. Поэтому российский антиамериканизм меня нисколько не удивляет. Меня удивляет европейский антиамериканизм. Но и в России, и в Европе была допущена очень серьезная политическая ошибка, связанная с излишним популизмом, с излишним стремлением потворствовать мнению толпы, которая сегодня вопит одно, завтра - другое. Это же не удар по Югославии, это удар по растущему, крепнущему мусульманскому фундаментализму, и здесь Россия - естественный союзник Америки.

- Простите, я не ослышался: вы действительно назвали "святым" ощущение, что можно уничтожить Америку?

- Святым в том смысле, что это - последний и самый стойкий элемент имперского самочувствия. А если нет этого самочувствия, то нет и нас, как наследников этой формы исторической консолидации. Да, я очень люблю эти строчки Мандельштама: "Свое родство и скучное соседство мы отвергать заведомо вольны". Вольны-то мы вольны, но как отвергнешь? Как мы можем зачеркнуть пройденный путь? Все эти струнки антиамериканизма, на которых играет, скажем, фильм "Брат-2", - они не фальсифицированы. Они - сущностны! Едва ли не каждый из нас может сказать американцам: "Да! Вы во всем нас опередили, а все-таки есть у нас такая возможность. Есть у нас красная кнопочка - и уж с ней-то мы не расстанемся!"

- Но это же чудовищное ощущение! От него как-то избавляться надо. У американцев такого нет при всей их имперскости.

- Есть. Просто это ощущение спрятано в сердцевине имперского самосознания, и, пока империя на подъеме, оно не проявляется. Помните сказку про Хоттабыча? Он пообещал, что выполнит любое желание того, кто его освободит. Кувшин с Хоттабычем выудил Волька. И волшебник исполняет все его желания. А брат Хоттабыча слишком долго был в заточении, разозлился на своего медлящего спасителя и пообещал его убить. Последнее проявление гибнущей мощи - Танатос, зов смерти. Когда мощь исчезает, последнее, что в ней остается, - способность уничтожать, попытка погибнуть на свой лад.