У древних стен Кирилло-Белозерского монастыря, как и положено на лубочной картинке, сидит усохший старик в заскорузлом рубище. Рядом пасется корова, неподалеку в солнечной траве ловит кузнечиков вертлявая дворняга. "День хороший! Солнце у нас редко светит, все чаще дожди", - улыбаясь, приветствует пришлых журналистов старик. "Караганов Федор... Алексеевич", - добавляет он, запнувшись на отчестве, словно по старой крепостной привычке. Корова подбирается к старику с тыла и, нисколько не смущаясь, облизывает его морщинистую шею. Федор Алексеевич достает из кармана кусочек хлеба, который мгновенно отправляется в пасть коровы. Корова млеет. Вслед за ней руки старика преданно лобызает псина. У Федора Алексеевича для каждого питомца припасено отдельное лакомство - и дворняге достается кусочек колбасы. Неслыханная щедрость, чтобы не сказать расточительность, для современного деревенского пенсионера. Старик улыбается - в его улыбке угадываются и гордость, и сознание собственной значимости, и твердая уверенность в нерушимости той идиллии, что разливается веками под стенами монастыря и частью которой он себя мыслит.

Мнение пенсионеров из белозерской деревушки на удивление точное. Кирилловские (посадские!) - народ добрый, милый, искренний, но тем не менее закрытый. Отчужденность от прочего мира, впрочем, понятна - она предопределена историей. Удивительно другое. Их почти нисколько не интересует жизнь монастыря. Нет, с горсткой местных монахов, отвоевавших у государства кусочек родной обители, они не враждуют и даже дружат. Но вся их жизнь поневоле подчинилась некоему, уже советскому, укладу и оказалась замкнута на самой себе. Монастырь с туристами, доходы от которых перетекают в основном в карманы приезжих из Вологды и Череповца торговцев, - сам по себе, а они - сами по себе.

Кириллов, насчитывающий не более 15 тысяч жителей, почти весь деревянный. Чуть ли не единственные каменные строения - ухоженное здание местной администрации, почерневшие дореволюционные торговые ряды, служившие при Советах местным клубом, а также стоящая в лесах гостиница "Русь". Да еще автовокзал. На площади перед клубом, как в стародавние времена, развалы с челночным товаром - китайской и турецкой одеждой, обувью, игрушками и прочей полезной дребеденью. За "прилавком" одни женщины. Все местные, все - матери-одиночки, все мотаются за товаром в Москву. В ответ на вопрос, есть ли у них "крыша", долго смеются: "Да какая тут мафия! Кому мы нужны? Сами подумайте, от кого нас "крышевать"?! Разве что вон от дяди Миши..."

Дядя Миша вырастает перед нами, как по мановению волшебной палочки, - огромный косматый мужик с хитрой и добродушной улыбкой. Бывший электрик кирилловского клуба, он слывет местным кулибиным. За то, что чинит проводку, радиоприемники и телевизоры, "челночницы" снабжают его необходимым инструментарием и расходными материалами.

"Ты, Люб, - по-свойски обращается дядя Миша к одной из торговок, - телефоны те привезла мне? Нет? А жаль. Я тот телефон усовершенствовал, он у меня теперь на пять километров берет. Наталия моя в лес по грибы, а я с ней из дому прямиком переговоры веду. Делов-то! Это ж технология! Он у них на пару сотен метров брал, а я ему такую штучку впаял, что он у меня теперь на пять километров берет. В чистом виде мобильный аппарат!"

Высшие силы

Они живут трудной, почти невозможной жизнью. Грех сказать, но внешне эта жизнь напоминает репортажи CNN из современной африканской деревни, успевшей рудиментарно усвоить ценности колонизаторов. Кирилловцы уже знают (благодаря телевидению), что есть другая жизнь на этом свете, что их страна неровен час удвоит ВВП, но они по-прежнему озабочены совсем другими радостями и бедами. Единственное, что их действительно тревожит и волнует, о чем они просят нас рассказать, - наркотики, которые появились в городе. Они не знают, кто их привозит и откуда, но уверяют, что кирилловская молодежь уже предпочитает их водке, то есть тому несчастью, что сгубило их мужей и разрушило их семьи. "Водка - она, конечно, тоже беда, - заключает Любовь, - но все ж с водкой мы хоть как-то рожали, а с наркотиками теперь вовсе вымрем".

Судя по пропагандистским стендам, вывешенным в здании администрации, в районе пышным цветом цветет частное предпринимательство - главным образом лесозаготовки и фермерство. Цифры выглядят не очень правдоподобно, но им почему-то веришь. По сравнению с областной Вологдой здешняя жизнь смотрится как добротная телега на фоне раздолбанных "Жигулей". Едет тихо, никуда не поспешая, но мерно, уверенно и с чувством собственного достоинства.

"Вот она, Мария, вся моя надежда, - кивает Федор Алексеевич на льнущую к его рукам корову. - И кормит, и поит меня. А от меня что? Забота да ласка. У меня и сад есть яблоневый, и огород - картошку садим, так и живем". Ветеран медленно крестится, долго протягивая руку от плеча до плеча, и на прощание вспоминает высшие силы: "Бог нам не поможет - так, может, хоть спасет".

Кириллов - Вологда - Санкт-Петербург