Так вышло, что ваш покорный слуга и корреспондент оказался включен в состав жюри литературной премии "Букер - Открытая Россия". Премия вручается каждый год за лучший русский роман. Нынешнее жюри состоит из пяти человек: писатель Владимир Войнович (председатель жюри), писатель Андрей Дмитриев, критик Леонид Быков, создатель замечательных анимационных фильмов Гарри Бардин, ну и я некоторым образом.

Собрались в Москве 1 июля, составили лонг-лист из 39 произведений (в предварительном списке их было 60), пообедали в ресторане гостиницы "Золотое кольцо" и расстались до 6 октября. Тогда из 39 оставим шесть, а уж 2 декабря решим, кто из российских финалистов будет осчастливлен русским "Букером".

То ли дело "Учитель немецкого" иркутского писателя Федора Боровского. Пожилой человек, он лишь недавно начал писать. Такое случается. Не то чтобы его книга немыслимо хороша, умела, мастеровита, как триллер Петрушевской, но она подкупает этой, как ее... человечностью. Тщательно описан нищий быт послевоенного сибирского городка. С такой же тщательной сентиментальностью - дружба еврейского мальчишки и пленного немца. В конце повести немца случайно убивают. Ничего вроде особенного, но шмыгаешь носом, поскольку... жалко человека. Жалко хороших людей, влипших в такую скверную историю, как история ХХ века.

Это ощущение ХХ века как истории чрезвычайно скверной, враждебной человеку, великолепно передано в книжке Владимира Лазариса "Белая ворона". Вряд ли она войдет в шорт-лист - не шедевр беллетристики, но читать ее интересно. "Белая ворона" - романизированная биография. Набоков в "Даре" издевается над подобным жанром: "идиотские "биографи романсэ", где Байрону преспокойно подсовывается сон, извлеченный из его же поэмы". Но поскольку главный герой книги не Байрон, не Дюма, не Пруст, а несчастный невезучий графоман, умудрившийся за свою недолгую жизнь связаться последовательно с сионистами, британской разведкой, арабскими националистами, иерусалимским муфтием и наконец с нацистами, то по прочтении открывается масса серьезного, поучительного и печального... Получилась адвокатская речь на страшном суде истории.

Был такой - Азиз Домет, родившийся в конце XIX века в Иерусалиме, писавший напыщенные драмы в стихах и прозе по-немецки, мечтавший только об одном: придумывать и писать красивые пьесы, а получается так, что его самого разыгрывают, как пьесу. Он слеп, как щенок, потому и связывается с политиками диаметрально противоположных убеждений, а в конце жизни - просто со злодеями. Поступает он так не из авантюризма или беспринципности, а по глупости, по причине полной дезориентированности в политическом пространстве.

Даже такой, как он, - разве не достоин адвокатской речи? Даже его нелепая, бестолковая жизнь - разве достойна забвения? Этот гуманистический пафос мне близок, хотя сама по себе романизированная биография, повторюсь, - ничего особенного. "Биографи романсэ" как "биографи романсэ", но уж больно "щепку в водовороте истории" жалко...

"Толстожурнальная" проза

Противоположный человеческий тип явлен Леонидом Бородиным в его "автобиографическом повествовании" "Без выбора", напечатанном в трех номерах редактируемого им самим журнала "Москва". Тут уж никакой щепки в водовороте истории. Тут бойцовские качества того, кто претендует на роль творца истории, - не больше, не меньше.

И не без оснований претендует. Видный писатель почвеннического направления, антисоветчик и антикоммунист с хорошим, почти полувековым стажем, в течение многих лет - узник советских концлагерей, талантливый писатель и мужественный человек вспоминает всю свою жизнь от детства в позднесталинском СССР до - что уж - старости в постперестроечной России.

Один из участников русской националистической организации ВСХСОН, получивший свой первый срок еще в 60-х, кого только не вспоминает Леонид Бородин: украинский поэт Василь Стус, погибший в советском концлагере, художник Илья Глазунов, писатели Юлий Даниэль и Андрей Синявский, генерал КГБ Филипп Бобков. Незаменимый материал для историка русского ХХ века. Удивительна интонация мемуариста. Она - печальна. "Жизнь по определению не может быть счастливой, если она рано или поздно (и очень часто тяжко) кончается... Говорил, кажется, уже, что нравится кем-то сказанная фраза: "Так прожил я жизнь, которую всю сам для себя выдумал". Увы! Красивая фраза, не более. Куда точнее и суровее другая, всем известная: "...чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы"".

На этом месте поневоле хмыкнешь: "Дожили! Антикоммунист Николая Островского сочувственно цитирует. Последние времена настают..."

Нет, нет, автобиографическое повествование Леонида Бородина мне так же чуждо, как и триллер Петрушевской (по другой, правда, причине). Не могу их не уважать, но не мое это. Чуждое мне искусство.

А вот что отозвалось во мне со всей возможной благодарностью, так это "Быть Босхом" Анатолия Королева - роман, опубликованный во втором номере журнала "Знамя" за этот год. Не знаю, войдет ли он в шорт-лист премии, поскольку я всего только одна пятая часть жюри, но... понравилось! А может, и нехорошо, что мне эдакое понравилось? Не знаю...

Были ведь уже и "Записки из Мертвого дома" Достоевского, и "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, и "Колымские рассказы" Шаламова, даже "Зона" Довлатова была. Вот, пожалуй, "Быть Босхом" Королева ближе всего (как это ни странно) к довлатовской "Зоне".

Не стилистически, нет: Анатолий Королев, в отличие от Довлатова, любит барочную пышность. Здесь какая-то идейная, что ли, близость. Тема уж больно довлатовская. Интеллигент по окончании филфака университета отправляется служить два года в дисбате воендознавателем. Вокруг него - убийства, изнасилования, тупость среднего начальства, жестокость мелкого начальства, а он знай себе пишет роман... о Босхе.

Поскольку о Босхе почти ничего не известно, то воендознаватель не держит Пегаса за копыта. Такое придумывает про Босха и его фантасмагории - Эдгар По курит, Гофман отдыхает. Время от времени интеллигент очухивается от игры воображения и принимается себя корить: ну что же я за дерьмо такое? Вокруг меня настоящие, подлинные страдания, а я тут всякие инфернальности про позднее средневековье выдумываю.

"Кто пожалеет этих баб и этот народ жалостью XIX века? - думаю я сейчас и тогда. - Где художник, который кинется рисовать "Прачек" или тройку детей, тянущих вдоль монастырской стены обледеневшую бочку воды на салазках? Где "Кочегар" или "Смерть переселенца"? Где столовые для голодных, которые построил граф Толстой, где лечебницы, открытые на деньги разночинца Чехова? Кто напишет зэков за решеткой вагона с сочувствием Ярошенко? Почему ты спятил на Босхе и Джойсе, лейтенант? Один твой дед - алтайский шахтер, другой - уральский крестьянин..."

Вопрос какой-то неправильный - народолюбивой прозы в России всегда хватало, хватает и будет хватать: Солженицын, компания "деревенщиков", будь то Астафьев, Распутин или нынешний молодой писатель Олег Павлов, - но нерв времени передан верно. И ответ подразумевается: после сокрушительнейшей революции во имя равенства такое расплескалось, что лучше уж и не бередить по новой тему справедливости.

Поупрекав себя за социальное бессердечие, лейтенант вновь принимается за роман о Босхе, потом сталкивается с очередной армейско-тюремной тупостью, идиотизмом, жестокостью, опять корит себя за примиренческое отношение к свинцовым мерзостям окружающей действительности, и... все начинается сызнова. Ей-ей, совсем недурная книжка с настоящим мучительным, "черным" комизмом, внятным для всякого современного думающего интеллигента.

Финал

Ну-с, не ожидал, никак не ожидал. Из длинного списка я выбрал отнюдь не лучшие тексты, а просто-запросто - характернейшие, задевшие меня за живое. Они - интересны. А в списке еще есть исторический роман Василия Аксенова "Вольтерьянцы и вольтерьянки"; первый и довольно удачный роман известного артиста и драматурга Евгения Гришковца "Рубашка"; остросюжетный роман "Все поправимо" Александра Кабакова, автора перестроечного бестселлера "Невозвращенец".

Есть там роман о Сизифе. Алексей Ковалев взял вот и написал роман "Сизиф" с психологией, философией и чудесами, как и положено роману о мифическом герое. Томас Манн с тетралогией "Иосиф и его братья", конечно, Алексею Ковалеву кланялся, но... в школе беллетристики можно списывать. Вовсе не плохой, строгий роман получился у Алексея Ковалева.Да там и еще есть недурственные вещи, вроде романа известной писательницы Дины Рубиной "Синдикат" или романа дебютантки Ирины Лукьяновой "Давно и неправда". Вот так всегда: начинаешь за упокой, дескать, мертва птичка Божия, а кончаешь за здравие - птичка-то еще ничего... Трепыхается, порхает и свиристит.