Что пройдет, то будет мило. Никуда не денешься. Ностальгия по советскому охватывает уже и тех, кто не успел побывать в буче, боевой и кипучей. Иное дело, что оно, советское, разное: одним и тем же названием покрываются едва ли не враждебные явления. "Это чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым, человечьим общежитьем", - советские стихи. И "сначала - моя Россия, все остальное - потом!" - тоже советские стихи.

Русский конструктивизм и сталинский неоклассицизм - советская архитектура, воплощенная часто одними и теми же людьми. И если уж продолжать чертежи по воздуху: в одном том же советском человеке - разные люди. Лазарь Хидекель, гениальный юноша, неуемный фантаст, чертивший планы и эскизы аэрогородов в 20-е годы, и маститый советский архитектор, брякнувший на место церкви Святой Елизаветы тяжеловесный комод кинотеатра "Москва" в 30-е - один и тот же человек. И они - разные люди.

Впрочем, на выставке "Неизвестный Ленинград. 20 шедевров архитектуры конструктивизма", что открылась в Инженерном доме в Петропавловской крепости, эскизов Хидекеля нет, как нет и эскизов самого фантастичного и самого нереализуемого ленинградского архитектора-конструктивиста Якова Чернихова, прославившегося уже после смерти. Вот странность! Начинать разговор о выставке с того, чего на ней нет, а не с того, что на ней есть. Да-с, русский конструктивизм провоцирует на рассуждения под лозунгом: "То, чего не было, но могло было быть".

Петр I и конструктивизм

Выставка открыта недалеко от самого удачного, самого реализованного конструктивистского сооружения Петербурга (ох, что мне будет от историков архитектуры), я имею в виду Петропавловский собор. Недаром из всех зданий нашего города именно его отметил и заметил современный американский архитектор Эрик Мосс, ныне, кажется, здесь уже подзабытый (а ведь какой скандал вокруг него гремел, сверкал и переливался!).

Мол, много красивых домов в городе, но по-настоящему сильная архитектура - одна: Петропавловский собор. Русские конструктивисты мечтали о такой именно архитектуре, сильной, динамичной, строгой, экономичной. Без вычуров, лепнины, украшательства.

Инженерный дом, в котором проходит выставка, расположен по правую руку от шемякинского Петра. При мне молодая женщина потрогала длинные бронзовые пальцы памятника и насмешливо спросила у своего спутника: "Это что, инопланетянин? Пришелец?" Насмешники - хорошие пророки; женщина попала в точку. Именно это и хотел изобразить Шемякин: при всей своей укорененности в эту землю (Петр сидит совсем недалеко от гуляющих, словно один из нас), он - какой-то инопланетянин, пришелец. Другой.

Как я вовремя услышал эту насмешку! Перед самым входом на выставку архитекторов-конструктивистов. Они ведь тоже, при всей своей укорененности в нашу почву, производят впечатление чего-то инопланетного, пришельческого. Вдавливая свои фантазии в землю, они получали какой-то странный продукт, право слово, странный...

Немного насмешки

Немного насмешки в теплый сентябрьский день никогда не помешает. Во-первых, почему "20 шедевров"? Я пересчитал: экспонатов (то есть - эскизов и планов) всего шестнадцать. Во-вторых, в число экспонатов входит, например, эскиз киоска работы архитектора Николая Митурича. Киоск - веселенький, пестренький, лихо скособоченный, как кепка фабричного франта, но... не Пантеон, нет, совсем не Пантеон. В-третьих, а это уже посерьезнее, здесь может и слеза пробиться: называть шедеврами архитектуры планы и эскизы - чересчур смело, чересчур общо.

Шедевр архитектуры воплощен не на бумаге, а на улице. Значит, надо было назвать выставку по-другому: "Двадцать невоплощенных шедевров", или рядом с эскизами и планами повесить фотографии конструктивистских зданий. Допустим, эскиз стадиона "Красный Путиловец" Александра Никольского, рядом - фотография этого сооружения. Сооружение не сохранилось, но фотография-то нашлась бы. Издали же в каталоге выставки "Карту строений архитектуры конструктивизма в Санкт-Петербурге". 26 объектов с точными адресами. Вполне могли бы найтись фотографии этих памятников архитектуры.

Скажем, присутствует на выставке экспонат: "Мастерская Григория Симонова: "Проект школы на улице Ткачей"". Почему бы не ляпнуть рядом фотографию школы на проспекте Стачек, построенную по проекту Григория Симонова? Или - проект одной из четырех крупнейших фабрик-кухонь, построенных в 1928-1931 годах по проектам Армена Барутчева, Исидора Гильтера, Иосифа Меерзона, Якова Рубанчика. Нынче - Кировский универмаг. Вполне можно было поместить снимок.

Гладко было на бумаге, да пошли писать овраги...

Впрочем, как раз с фабрикой-кухней был у меня связан случай, который сегодня помог мне понять, почему рядом с эскизами не выставили фотографии конструктивистских зданий. Не тот эффект бы получился. Позвольте, расскажу. Итак, давным-давно, в 1980-м, что ли, брел я по Большому проспекту Васильевского острова вместе с иногородним приятелем, знатоком и ценителем архитектуры.

Неподалеку от Дворца культуры имени Сергея Мироновича Кирова мой приятель резко тормозит и смотрит. Я тоже смотрю - черт его знает, может, по той стороне улицы слон прошел или топ-модель протопала. Нет. На той стороне - жуткое, обшарпанное, словно зубами акулы обгрызенное, здание неопределенного цвета, скорее зеленого, чем какого-либо другого, как будто акула его еще и недопереварила. И вот на этот-то ужас смотрит мой приятель влюбленными глазами, как на топ-модель или на белого слона.

Что за притча? Это, оказывается, была одна из тех самых фабрик-кухонь, построенных в 1928-1931 годах архитекторами-конструктивистами. Сейчас-то ее прибрали и расфуфырили, как невесту, а тогда... бррр. Я попросил объяснить, что он нашел хорошего в этом кошмаре. Он объяснил: это - шедевр. Прорыв в будущее. Прекрасны простые формы - цилиндр, куб, параллелепипед, их гармоническое сочетание. Прекрасна не скрытая конструкция, а открытая, явленная. У кариатид и атлантов - напряжены мускулы, но это дутые мускулы, не они держат балкон. Прекрасно истинное, а не дутое напряжение материала, материи. Он еще красивее говорил, так что я понял его. Но с той поры понял и еще кое-что. Для того чтобы напряжение материала было прекрасно, нужно, чтобы и сам материал был прекрасен; если он сыплется, ржавеет, оседает, скособочивается, обнаружить в нем прекрасное сможет только глаз специалиста.

Вот он, специалист, знаток, ценитель, замрет рядом с какой-то обшарпанностью и замызганностью, поскольку сквозь нее увидит легкий, динамичный эскиз; увидит замысел здания и душу дома. Что же до простых обывателей, то они в лучшем случае равнодушно скользнут глазом, в худшем - поморщатся, ибо всегдашняя беда всех утопических проектов не миновала и конструктивистский: гладко было на бумаге, да пошли писать овраги.

Парадокс и трагедия русского конструктивизма

Разглядывая черно-белые, такие красивые, такие стремительные, карандашные эскизы зданий конструктивистов, примостившись у видеомагнитофона, чтобы посмотреть четыре передачки про это прославленное во всем мире течение, я попытался сформулировать парадоксальную трагедию русского конструктивизма.

Официальный архитектурный стиль молодой советской республики в 20-е годы, конструктивизм был предан анафеме в 30-е, но это - поверхностный слой трагедии и парадокса. Конструктивистские достижения, идеи молодых архитекторов прижились на Западе, а сюда, на свою родину, вернулись в 60-70-е - постаревшими, скукожившимися, так же отличающимися от себя в молодости, как новостройки в Купчино отличаются от фантастических эскизов конструктивистов 20-х годов.

Это уже ближе к самой сути парадокса и трагедии русского конструктивизма. Добавим еще странностей: конструктивисты претендовали на архитектуру для масс и массовое искусство. А оказались создателями архитектуры для ценителей; для тех, кто в непритязательных фабричных постройках, жилых домах, гаражах и водонапорных башнях сможет разглядеть смелость и изящество замысла. Самые фантастичные из конструктивистов претендовали на диалог с космосом, а на выставке, посвященной их работам, - пусто.

Если кто из посетителей и задерживается у черно-белых карандашных набросков домов и кварталов, то всенепременно у проекта неизвестного архитектора - дом-коммуна на две тысячи человек. И то - разглядывают не планировку (сверху дом должен был быть похож на распластанную лестницу), а забавнейшие надписи на эскизе: "кабины для холостых", "кабины для женатых", "изолятор" (как и положено изолятору, он где-то под лестницей).

Надо полагать, что если кто из холостых или женатых разбуянится не в меру и вылетит в коридор с воплем: "Убью, сволочь! Изувечу, как мартышку!" - его сей же час в изолятор. На это тоже обращаешь внимание в проектах и эскизах конструктивистов: мир - прозрачен, просматриваем, ясен. В нем нет тайн и укромных уголков. Уюта в этом мире тоже нет. Это мир... не казармы, нет. Для казармы он уж слишком... стеклянен. Это мир чуть накрененного общего полета.

Для архитектурного воплощения этого мира нужны другие материалы, другие навыки работы и технологии, чем те, которые были в России в 20-х годах. Русский конструктивизм был преждевременен, как любая революция, потому и победил не там, где появился на свет. Здесь его ждало поражение. Недаром гений русского конструктивизма Константин Мельников, очутившись в 1928 году во Франции, частенько чертил на песке, на берегу океана. Потом рисунки слизывало волной, а Мельников весело говорил: "Мои эскизы хранит Атлантика". Он был гением. Он понимал трагедию течения, к которому принадлежал. Сформулируем ее еще раз: "То, чего не было, но могло бы быть".