Александр Сокуров снял уже третий фильм про великого мира сего. И совершил тем самым один из самых удивительных и уморительных кульбитов в истории кино и истории искусств: в пору всемерных разговоров про усиление властной "вертикали" он, по-ученому говоря, десакрализовал власть. И все бы ничего, кабы десакрализация не шла у него таким эксцентричным, оскорбительным для власти путем. Как ни странно, путь этот подсказан кондовым, официозным советским кинематографом. Фильмами "Ленин в Октябре" и "Ленин в 1918", где человечность "самого человечного человека" подчеркивалась так настойчиво, что непредубежденный и неподготовленный зритель не мог не задаться вопросом: "Что ж это за придурок по экрану мечется? И почему с ним все так носятся?"

Придурки

Властители ХХ века в трилогии Сокурова "Молох" - "Телец" - "Солнце" выглядят так, что им впору придется наименование: придурки. Иное дело, что сам Сокуров по-разному относится к своим героям - с брезгливым пониманием к Гитлеру в "Молохе", с жалостью к Ленину в "Тельце", с сочувствием к Хирохито в "Солнце", но это разное отношение не отменяет того несомненного факта, что все трое изображены Сокуровым... придурками.

В этом и состоит главный поворот темы, предложенный Сокуровым: на экране властители - люди, от которых зависели судьбы мира, а зрителя не покидает ощущение, что это - ничтожества, которых несет история. Они - не властны; они - подвластны. Гитлер - своим комплексам, Ленин - разрушительной болезни, Хирохито - поражению и вторжению чужой, чуждой силы в привычный ему мир.

Один из парадоксов

Парадокс в том и состоит, что когда Сокуров изображает просто людей, или, скажем так, простых людей, то они у него загадочны и монументальны - будь то контуженный красногвардеец Никита из "Одинокого голоса человека" или сын, хоронящий отца, из "Круга второго". Когда же он принимается изображать вершителей судеб, всякая монументальность и загадочность исчезают.

Сокуров - таинственен и замкнут, как и герои его фильмов про "простых людей", потому и нельзя со стопроцентной точностью сказать, понимает ли он, что снял кинематографическое трехчастное рассуждение на тему парадокса апостола Павла: "Нет власти кроме как от Бога..." Мало кто замечает, что апостол Павел сформулировал здесь именно парадокс, требующий продолжения: "...поэтому то, что не от Бога, то и не власть, пусть бы и обладало всеми атрибутами власти". Об этом и снимает свои три фильма Сокуров. Причем именно "Солнце" позволяет достроить триаду, чуть ли не гегелевскую; позволяет понять, что Сокуров снял свой вариант "Трудно быть богом", то бишь - не нужно быть богом, скверно и неверно быть человеку богом.

Первая ступень триады, "Молох" - фильм о маленьком, измученном комплексами человечке, который рвется стать богом; ну и становится - только это бог смерти, бог человеческих жертвоприношений - "Молох". Вторая ступень, "Телец" - фильм о несчастном, полубезумном старике, из которого на пороге его смерти делают бога. Сокуров в названии фильма вспоминает библейскую историю о том, как во время отлучки Бога люди сделали себе его заместителя - тельца. Вот и из Ленина сделали такого же "Тельца", словно бы говорит Сокуров. И завершающая ступень: "Солнце" - фильм о человеке, которого воспитывали в сознании того, что он - бог, живое, воплощенное, вочеловеченное Солнце. Он и вел себя до определенного времени как живой языческий бог: учинял войны, завоевывал страны, заставлял людей умирать за себя. И только в момент жесточайшего поражения понял, почувствовал, что никакой он не бог. Признал поражение, сдался на милость победителей - отказался от своей божественности. Не решился в безвыходной, безысходной ситуации заставлять гибнуть свою страну, свой народ.

Символы Сокурова...

Его символы просты, как и его мысли. Хирохито у Сокурова если и приближается к богу, то в тот именно момент, когда сам для себя отрекается от своей божественности; когда ночью проговаривает текст отречения, который ему надо произнести по радио. Первое условие капитуляции Японии, предложенной американцами, - отречение императора не от власти, но от "солнечной, божественной природы".

Американская прагматика соединилась здесь (как обычно у американцев) с изощреннейшим социально-психологическим этюдом на тему модернизации архаического общества. Прагматика - очевидна. Фанатизму японских солдат будет нанесен сильнейший удар, лишь только их бог перестанет быть богом. Что же до изощренности этюда, то сами посудите: возможно ли в условиях теократии развитие современного модернизированного общества? Но то, чего Кромвель и Робеспьер - один в Англии, другой во Франции - добились казнями королей, Макартур решил бескровно и изящно. Бог сам сказал, что он - не бог.

Однако этот вопрос не так волнует Сокурова, как ситуация самого Хирохито, который в миг отречения оказывается ближе к богу, чем в иные мгновения своей жизни. Сокуров изображает это очень просто и сильно. Хирохито подходит к окну и долго-долго смотрит на огромный круглый диск Луны. Он (этот диск) и в самом деле похож на огромное холодное солнце... И тут только соображаешь, что луна-то светит отраженным светом солнца. Человек, отрекшийся от своей божественности, переставший быть вочеловеченным Солнцем, в этот момент рифмуется с настоящим Солнцем, от которого светит Луна.

Впрочем, можно и по-другому истолковать эту сцену: Хирохито понимает, что всегда был не богом-солнцем, а светящейся отраженным светом луной. Или так: отрекшись, он стал, как луна, - холодным, мертвым солнцем. Солнцем мертвых называл славу Наполеон. Швырнувший со своего стола прочь статуэтку Наполеона, согласившийся на поражение, Хирохито смотрит на мертвое солнце, солнце мертвых - луну и вспоминает все то, что и надлежит в такие минуты вспоминать про Наполеона, славу, Бога и погибших...

А можно отринуть вообще все аллегорические и символические толкования: человек, совершивший самый серьезный поступок в своей жизни, смотрит на Луну. Почему бы ему на нее не посмотреть? Это и само по себе поэтично. Недаром сценарии Сокурову пишет поэт Юрий Арабов, знающий толк в многозначности образа.

Японцы и американцы

Эта многозначность сильнее всего срабатывает в первой встрече Хирохито с американцами. Император выходит в сад, где его ждет машина, чтобы везти к главе оккупационных сил генералу Макартуру, и видит, как американские солдаты ловят императорского ручного журавля. Нет, не то, что вы подумали! Они не собираются ощипать, зажарить и съесть водоплавающее - это же сытые американцы. Просто от избытка сил, веселого жлобства им хочется поймать такую пушистую, красивую, величавую и одновременно смешную, нелепую, чуть ли не игрушечную птицу. Хочется ее помять, потрогать, подержать... Она совершенно беззащитна, медлительна, даже как-то неуклюжа при всей своей грациозности.

Слышно, как один солдат говорит другому: "Райская птица!", на что тот отвечает: "Да кто тебе сказал, что это райская птица?" Но зритель не может не согласиться с первым солдатом: да, такие птицы водятся только в раю. Вовсе не разноцветные, не пестрые, а беспомощные и в то же время могущественные.

Удивительным грациозным и женственным движением журавль выскальзывает от солдат, и солдаты оставляют его в покое. В этот-то момент замечаешь, что маленький Хирохито ведет себя с нелепой грациозностью, как и журавль. Он так же смешон и величав. Потом он встретится с Макартуром и с такой же могущественной беспомощностью ускользнет от генерала. Тут-то и соображаешь, что вот эта самая "ловля журавля в императорском саду" - куда более широкий символ, чем символ взаимоотношений Макартура и Хирохито. Это символ взаимоотношений побежденной Японии и победителей-американцев.

Япония выскользнула. Признавшая поражение, подписавшая капитуляцию, пережившая оккупацию, она стала одной из самых сильных держав мира. Но для Сокурова не это важно. Ему важно подчеркнуть разность двух встретившихся миров: странного "журавлиного", архаичного японского императорского и жлобистого, хамоватого, современного американского.

Придется повториться: что ни говори, а "Солнце", последняя часть трилогии, свидетельствует: Сокуров снял свой вариант "Трудно быть богом". Главную "стругацкую" тему - вторжение современной цивилизации в цивилизацию иную, архаичную, более чем средневековую - он решает по-своему, отдавая дань столь естественному для всех современных европейских интеллектуалов антиамериканизму. Антиамериканизм Сокурова - мягок, неназойлив, но он имеет место. Макартур, американские солдаты, американские фотокорреспонденты - просто веселые жлобы рядом со странным, нервным, нелепым императором Хирохито, живым богом, готовым отречься от своей божественности.

Чаплин и Гитлер

Эту противоположность великолепно играют, да нет - даже не играют, а... делают что ли? - американский артист Роберт Доусон (Макартур) и японский артист Иссей Огата (Хирохито). Первые слова, которыми генерал встречает Хирохито: "И вот этот сморчок решал судьбы мира?" - могут быть поставлены эпиграфом ко всем трем фильмам: "И вот эти сморчки решали судьбы людей?"

Но различия все же есть... Недоумение генерала: "Как, вот этот нелепый, смешной человечек, похожий на Чаплина, и есть всесильный император; это его считают богом, это по его приказу началась самая кровопролитная и жестокая война в Азии?" - постепенно перерастает в симпатию, едва ли не уважение. Чаплин здесь - важная тема. Иссей Огата точно и деликатно подчеркивает чаплинские черты своего героя. Чаплин так же важен для образной системы фильма, как и полная луна в ночь отречения; статуэтка Наполеона, сброшенная со стола; журавль, ускользнувший от американских солдат. Чаплин - единственно возможная альтернатива чванству властителей, воображающих себя богами.

Чаплин - рефрен фильма. Хирохито рассматривает семейный альбом, потом принимается разглядывать фотографии киноактеров - и дольше всего смотрит на Чарли. Долистывает альбом до конца, находит еще две фотографии: Гитлер с Гинденбургом. Потом Макартур спросит у переводчика: "Кого мне напоминает этот император?" Ответ возникает сам собой: или Чаплина, или Гитлера. Иссей Огата удивительно умело воспроизводит как эксцентрическую пластику одного, так и взнервленность другого. Но все ж таки он - "Чаплин", а не "Гитлер", поэтому американские фотокорреспонденты, снимая императора, радостно кричат: "Чарли! Чарли!" Поэтому Хирохито спрашивает после съемки: "Неужели я похож на этого актера?"

Ну да - похож... Судьба предоставила ему возможность быть похожим или на Гитлера, рвущегося в боги, или на Чарли Чаплина - маленького человека, в слабости которого - сила. Сам того не зная, Хирохито выбирает похожесть на Чаплина. Это путь Солнца - не Молоха и не Тельца - готовность к поражению; к тому, чтобы быть смешным, нелепым, жалким. По крайней мере так интерпретируют Хирохито Иссей Огата, Александр Сокуров и Юрий Арабов.

Может, они и правы. Одна из последних фотографий Хирохито, дожившего до 1989 года - император в Диснейленде: сухонький старичок рядом с развеселой маской Микки-Мауса, - очень подходит последнему фильму трилогии Александра Сокурова, снятому на такую очевидную и простую тему: "Люди - не боги".