Наш город грехов значительно пестрее американского. Вернее сказать, это не то чтобы совсем город. Это вовсе и не город, хотя и грехов. Это - деревня. Наш город грехов - это деревня. Спивающаяся, нищая, но... вот тут, знаете ли, парадокс - талантливая. Во всем своем спивающемся, грязном, холодном безобразии - талантливая. Собственно, из-за этого фильм Ильи Хржановского по сценарию Владимира Сорокина и огреб такое количество призов. Почва российского искусства, родина его банальностей, его комиксов - деревня.

После сеанса

Выходишь на улицу вместе с покрасневшими и посмурневшими интеллигентами (а другие зрители этот фильм и не смотрят) и думаешь, глядя на Фонтанку: "Как хорошо! В тюрягу тебя не гребут, в стену на полном ходу на своей машине ты не врезаешься, в грязной, холодной деревне среди постоянно пьяных старух ты не живешь, из хлебного мякиша, разжеванного их беззубыми ртами, кукол не лепишь... Вообще - живешь! Сейчас вот пива купишь... Хорошо..."

В этом, наверное, и заключается терапевтическая функция разоблачительного, безжалостного искусства, эстетики безобразного. Выбираешься из всех и всяческих кошмаров и облегченно вздыхаешь: фуух, живой, свободный, здоровый, сытый, что еще надо? Киношку хорошую посмотреть? Ну, ты, друг, мещанин и обыватель, чистоплюй, отворачивающийся от суровой правды жизни и бескомпромиссного воображения художника.

Зрители, посмотревшие режиссерский дебют Ильи Хржановского "4", послушавшие диалоги Владимира Сорокина, брели с такими поникшими головами, что делалось как-то неудобно, неловко делалось за свое ироническое отношение ко всему тому, что творилось на экране в течение двух с половиной часов. Вообще, таких благодарных зрителей, как интеллигенты, - поискать. Видно было, что проняло. Видно, что шли и думали: и какие же мы все свиньи, и как деревня спивается, и как зыбка и ненадежна человеческая судьба. Сегодня ты настройщик роялей, а завтра - опущенный зэк; сегодня ты на своей машине, завтра - в могиле; словом, думали на темы, предложенные фильмом.

Четвертый (-ая)

И то сказать, может, это моя авторитарная натура такая? Будь бред (и не стесняющийся того, что он - бред) подписан какой-то другой фамилией, я, может быть, и нашел бы толкования и объяснения увиденному и услышанному. Ну, скажем, Сокуров... Нет, вовсе не похож. Сокуров - медленный и тихий. А здесь все грохочет, гремит и мелькает. Не фильм, а кинематографическая скороговорка.

Джармуш? Тоже не годится. Джим Джармуш любит своих героев, а Хржановский вместе с Сорокиным истово своих персонажей ненавидят. Да и за что их (нас) любить? Совершенно не за что... Душан Маккавеев? Пожалуй, наш гиньоль ближе всего к маккавеевским этюдам. Вот буде фильм "4" подписан звонкой фамилией, я всенепременно нашел бы что сказать хвалительное, все бы недоумения рассеял. Ну, к примеру: почему фильм называется "4", а главных героев трое? И прокручено на экране три истории, а не четыре?

Может быть, потому, что в самом начале фильма пьяненький настройщик роялей (Сергей Шнуров) напропалую врет в ночном баре: вот, мол, я - ученый, генной инженерией занимаюсь, выращиваем мы клоны, то бишь дубли... Давно уже выращиваем. Самые удачные клоны-дубли - не тройки, не двойки, а четверки... После чего одна из собутыльниц настройщика, московская проститутка, едет в родную деревню хоронить свою сестру-близняшку, и зритель, с нехорошим таким чувством причастности к скверной тайне, видит: у проститутки четыре сестры, четыре близняшки. Так, может, настройщик проврался до истины? Может, сам того не зная, выболтал гостайну? И впрямь - выращивают...

То, что для американцев - черно-белые комиксы, для нас - разоблачительная литература. Американцев за душу цепляет рассказ о честном полицейском, против которого весь "город грехов" во главе с преступными сенаторами и священниками; нас цепляет рассказ о талантливой девушке, погибшей в осенней грязи среди пьяных, безобразных старух...

Нет, это все - ложные объяснения. Историй-то и в самом деле только три. Про московскую проститутку (Марина Вовченко), поехавшую хоронить свою сестру; про настройщика, ни за что ни про что посаженного в узилище и там опущенного; про оптового торговца мясом (Юрий Лагута), разбившегося насмерть на пригородном шоссе. В начале фильма все трое случайно встречаются в ночном баре и врут друг дружке. Один рассказывает про генную инженерию; другой - про то, что снабжает президента питьевой водой; третья - про то, что рекламирует и распространяет особый японский прибор, увеличивающий работоспособность.

Где же четвертый? Или четвертая? А четвертый (-ая) - сам зритель. Ты по ту сторону экрана, тебе все эти истории рассказывают, но твоя-то история - в запасе. Твоей истории ни режиссер, ни сценарист не знают, но ты-то ее знаешь. Ты смотришь и слушаешь со стороны, недовольно фыркаешь: чушь какая-то! - как в начале фильма насмешливо фыркал каждый из слушающих вранье собутыльника. Три персонажа, четвертый - зритель. Вот и выходит: "4". Разве не к четвертому, не к зрителю, обращен тост оптового торговца мясом, подводящего итог всем рассказам: "Выпьем за то, чтобы каждый занимал то место, для которого предназначен"?

Найдется ли в России, в мире человек, который с полной уверенностью скажет: "Да! Вот это - то самое место, для которого я предназначен". Нет... У каждого есть некоторые возражения против своего... распределения. "А зря", - сообщают четвертому Хржановский и Сорокин. Поглядите-ка, какие места предназначены этим троим. Тот, кто полагает, что хорошо бы ему быть генным инженером, турманом летит в тюрьму; тот, кто мечтает о работе в администрации президента, ракетой врезается в стену; та, что считает себя классным рекламным агентом, не то чтобы попадает на всю жизнь, нет, она просто видит то место, из которого вырвалась когда-то, для которого была предназначена... А это - пьяная, холодная, грязная деревня.

Банальности

И про деревню эту монструозную тоже можно придумать толкование, истолкование, объяснение. Почему с таким кайфом, с таким наслаждением рассказывается и демонстрируется то, чем занимаются жители деревни? А чем занимаются жители деревни в фильме Хржановского по сценарию Сорокина? Беззубые старухи разжевывают хлебный мякиш и сплевывают жеванину в огромный чан. Потом из этого материала сестра московской проститутки лепит смешных, обаятельных кукол. Решила как-то помочь старушкам, принялась жевать вместе с ними - подавилась и умерла.

А это, знаете ли, символ современного искусства... Ведь про все уже рассказано, все уже показано, что ни скажи, что ни покажи, непременно вляпаешься в цитату. Материал современного искусства - жеванина. Причем жеванина, выплюнутая беззубыми старческими ртами, а ты, художник, преодолевая брезгливость, знай лепи из этой глины кукол. Начнешь сам производить необходимый тебе материал - непременно подавишься и умрешь...

Можно и так. А можно и по-другому. Как бы ни жаловались российские люди на то, что скверно обошлась с ними история (войны, революции, реформы, цари, большевики, демократы), ей-ей, никто в их бедах, кроме них самих, не повинен. Завистливые, вечно пьяные, грязные, и единственное, что они умеют, - это пить и жевать. Из выплюнутой ими массы можно слепить что-то смешное и обаятельное, но лепить будет кто-то другой. Не они. Когда этот другой (-ая) помрет, им просто нечего будет делать. Они разучились что-либо делать.

Такой вот оскорбительный вывод имеет место в фильме. Вернее сказать, эмоциональная доминанта фильма. Основная эмоция - угораздило же меня родиться в такой страшной стране с умом и талантом. Когда подставляешь все эти толкования и объяснения, внезапно соображаешь: но ведь это - банальности. Обидные, неприличные, но... банальности. Ну кто не знает, что деревня спивается? Кто не знает, что в милиции и в тюрьмах беспредел? Кто не знает, что по российским дорогам ездить опасно?

Весь фильм - собрание банальностей, бывших в свое время актуальными и опасными откровениями. Со времен Солженицына и "деревенской прозы" мало кого удивишь российскими ужасами. Однако ж Хржановскому удивить удалось. Концентрацией этих ужасов на небольшом таком двухчасовом пространстве? Весьма возможно. В этом отношении его фильм напоминает "Город грехов" Фрэнка Миллера и Роберта Родригеса.

То, что для американцев - черно-белые комиксы, для нас - разоблачительная литература про то, как спивается народ, как из гибнущей деревни бегут в город молодые и там, в городе, становятся (всхлип) проститутками. Американцев за душу цепляет рассказ о честном полицейском, против которого весь "город грехов" во главе с преступными сенаторами и священниками; нас цепляет рассказ о талантливой девушке, погибшей в осенней грязи среди пьяных, безобразных старух...

Старухи

Здесь - парадокс, удивительный парадокс искусства, ибо именно эти старухи из деревни Шутилово обеспечили фильму какой-никакой, а успех. Артисты играют ни шатко ни валко. Текст, который им приходится произносить, деревянный, выдуманный, не оживляет даже мат. Попервости в зале вспыхивает смех (в основном девичий), когда с экрана раздается: "Трам-та-ра-рам", но потом как-то приедается, привыкается. Даже девушки не реагируют на смачную шутку: "Что-то х...ево мне..." - "Е...шься редко..."

А вот старухи, которые играют самих себя, плачут на могиле, поют советские песни, пьют, жрут свинину, жуют хлебный мякиш, дерутся, скандалят, спят, раздеваются до нижнего белья, вываливают из бюстгальтеров груди, в общем, черт-те что вытворяют, - вот они, несомненно, талантливы. Рядом с ними молодые артисты поражают редким занудством, скукой, неправдивостью. Это - один из самых поразительных фокусов Хржановского и Сорокина. Если и есть что-то удачное в их фильме, то только благодаря тем, о ком им хотелось сказать: среди этих монстров жить невозможно. Они - вечно пьяные, грязные, ленивые. Но эти-то монстры и придают фильму настоящую убедительность. Не знаю, трудолюбивы они или нет, но то, что талантливы и артистичны, - это точно.