Начну с картины молодой художницы Алисы Геннадиевой «Саломея». Краски на ней разбросаны эдакими шероховатыми буграми и очерчивают женскую фигуру в развевающемся от быстрого движения платье. Под мышкой у женщины зажато сверкающее блюдо. Самое настоящее блестящее блюдо, оно инкрустировано, вделано в картину и становится ее центром. Вокруг этого блюда разворачивается весь подразумеваемый сюжет. Головы Иоанна Крестителя у Саломеи нет: она еще не заработала награду, но блюдо уже захватила. Вдруг понадобится?

Красиво

Отчего я начал описание ежегодной выставки живописи, декоративно-прикладного искусства и фотографии в Манеже с этой картины? В ней очевидно стремление современных художников к странноватому, но юмору вкупе со стремлением сотворить из живописного холста не то инсталляцию, не то аппликацию. Вот и прекрасная художница Ирина Бируля испортила этим стремлением прекрасную работу «Пробуждение».

Ирина Бируля – отличная театральная художница. И даже холст ей хочется превратить в объемный макет декорации. «Пробуждение» была бы самой красивой, самой изящной картиной на выставке. Я издали ее увидел и был поражен. Слоистый, даже какой-то ребристый туман, нежно-белая, розоватая поволока, сквозь нее видно огромное белоколонное здание и черные росчерки деревьев. И впрямь пробуждение: пелена сползет, исчезнет вместе с этим привидившимся во сне зданием, а может быть, когда исчезнет пелена, здание и голые черные деревья останутся; они будут, конечно, не такие красивые, как во сне, но… художница все испортила. Подходишь к картине ближе и обнаруживаешь, что белизна оплотневает, материализуется и в буквальном смысле слова свисает с нижней рамы застывшей белой краской.

Мысль очевидна: сны – материя искусства; то, что в жизни сон, в искусстве плотное вещество, строительный материал, но воплощена эта мысль уж больно неаппетитно – вспоминается убежавшая из кастрюли манная каша или нечто подобное. Обидно. Была бы самая красивая картина выставки, а так самая красивая картина выставки – небольшое полотно Георгия Ковенчука «Зима в Стокгольме».

Кажется, Георгий Ковенчук старше всех художников, работы которых здесь выставлены, – он родился в 1933-м. У него получилась великолепная, энергичная картина. Девушка в черном идет сквозь белый снег под круглым черным зонтом, засыпанным снегом. Вдали – мост, на мосту – красный автобус и черная точка пешехода. Сочетание цветов почти плакатное, но оно не режет глаз. Оно выполняет одну из главных задач искусства – обнаруживает яркую красоту в неброской повседневности. Снег, зонтик, девушка, но – бог ты мой, как это красиво!

Плакатность и юмор

Современное искусство всегда на шаг от плакатности, карикатуры, гротеска. Вот картина Дорварда Акопяна «Победитель»… Серый булыжник, черная фигура маленького человека с белой головой и красное знамя. Плакатная картина, но не плакат, поскольку в плакате очевидны мораль, назидательность, вывод, а в этой картине – никакой тебе назидательности, только точно переданное ощущение одиночества, заброшенности, потерянности. Бывают басни с не вытекающей из их содержания моралью – их называют притчами. Вот и картина Дорварда Акопяна – такая живописная притча про победителя нацизма.

Торжество нефигуративных работ, поп-арта, абстрактного искусства – какой тут ожет быть сюжет в живописи? А вот поди ж ты! Сюжетность впускают в свои полотна даже непрофессиональные художники, сюжетность проникает даже в такие по определению бессюжетные жанры, как натюрморт

Карикатура, гротеск по нынешним временам неудивительны, естественны даже в скульптуре. Совершенно великолепен мраморный «Павел I» Роберта Лотоша. Истуканистость соединена в нем с какой-то трогательной недоделанностью, с каким-то инфантильным рыцарством. Но это – откровенный, явный гротеск, а есть ироничные, насмешливые скульптуры. Например – «Интеллектуал» Геннадия Корнилова. Небольшой бюст из шамота и дерева: настоящий интеллектуал с презрением и недоверием косится на обступившую его со всех сторон действительность.

Без юмора и иронии в нынешнем искусстве никуда. Устроители выставки это знают и кое-где самим размещением картин создают комические, иронические сюжеты. Три картины – «Портрет Георгия Васильева» Анатолия Заславского, «Воспоминания о Дионисии» Владимира Видермана и «Гроссмейстер» Рашида Доминова – хороши сами по себе, но вместе создают дивный сюжет. Гроссмейстер, в чалме и восточном каком-то обмундировании, стоит, окаймленный пустыней, над шахматной доской, прижав палец к губам, думает. Георгий Васильев на полотне Заславского задрал голову к небу, тоже думает, а между двумя задумавшимися мужиками помещена абстрактная композиция Видермана, очертаниями и сочетанием цветов напоминающая икону Дионисия «Иоанн на Патмосе». Полное впечатление, что и Георгий Васильев на картине Заславского, и гроссмейстер – в недоумении: что за сине-красная загогулина между нами поместилась, к чему бы это и что она означает?

Сюжет

Казалось бы! Торжество нефигуративных работ, поп-арта, абстрактного искусства – какой тут может быть сюжет в живописи? А вот поди ж ты! Сюжетность впускают в свои полотна даже непрофессиональные художники, сюжетность проникает даже в такие по определению бессюжетные жанры, как натюрморт. «Натюрморт» Сергея Шнурова – одна из самых умело сделанных сюжетных картин, которые я когда-либо видел. Но прежде надо объяснить, как Сергей Шнуров попал в натюрмортщики.

По левую сторону выставки расположена экспозиция жанровой фотографии «Решающее мгновение», по правую – картины и инсталляции рок-музыкантов и артистов. Таким образом, профессиональная живопись оказывается сжата профессиональной, но не живописью, и живописью, но не профессиональной. Очень плодотворное сжатие. Но я не об этом. Я о натюрморте Сергея Шнурова. О сюжете, спрятанном в этом натюрморте. На первый взгляд, какой тут может быть сюжет? Обычная стилизация под классический голландский натюрморт: серебряный кубок, серебряный столовый ножик, смятая скатерть, лимон со срезанной кожурой, кожура, свисающая спиралью, – фирменный знак такого рода натюрмортов. Картина притемнена: во-первых, чтобы придать ей больше старинности, во-вторых, чтобы не была так заметна спиралью завитая кожура лимона. Здесь необходим высочайший профессионализм, притемненность картины удачно и умело скрывает его нехватку, извинительную для рок-музыканта.

На второй взгляд, замечаешь, что на картине рядом с архаичными, тяжеловесными предметами классического натюрморта XVII века расположена современная утварь – мобильники, ноутбук, но они выглядят столь же тяжеловесно и архаично, как и серебряный кубок. И не противоречат общему тону и строю картины. Кроме того, они окружены невероятным количеством черных проводов, шнуров. Конечно! Картину-то нарисовал Шнуров, значит, там должно быть много шнуров!

И, наконец, на третий взгляд, видишь на белой скатерти красные пятна. Она, оказывается, не просто смята – в нее, смятую, засунут серебряный ножик. Так вот оно что! Это не простой натюрморт! Это – место преступления: тут только что кого-то зарезали столовым ножиком и, кое-как вытерев улику о скатерть, дали деру. Молодец Шнуров! Чтобы в натюрморт впихнуть детектив, который не сразу заметишь, это надо уметь… Браво!  

Брависсимо

Но больше всего мне понравились работы другого дилетанта – миниатюры артиста и режиссера Сергея Дрейдена. Небольшие картинки снабжены текстом, который читаешь с не меньшим интересом, чем рассматриваешь нарисованное. Пожилой человек припоминает мир своего детства, страшные и смешные события. Он не просто воспроизводит вещный, материальный мир, но и свое тогдашнее восприятие этого мира. Подобную штуку провернул в «Амаркорде» Федерико Феллини.

Дрейден так и пишет в предуведомлении к выставленным работам: де, снять нечто подобное «Амаркорду» у меня сил не хватит, а вот нарисовать миниатюрки и написать поясняющие тексты, сделать эдакую книжку с картинками – это возможно. Книжка может получиться вполне замечательная и «амаркордистая». В картинках и текстах Дрейдена есть главная мысль феллиниевского «Амаркорда»: детство обладает такой самодостаточностью, такой автономностью, что его не может испоганить и самый диктаторский, и самый тиранический режим.

Мысль, может, и спорная, но человечная и очень для художника плодотворная. Мир 1940-х годов увиден глазами маленького мальчика, а нарисован и описан пожилым человеком – на этом столкновении зиждется эффект картинок и текстов Дрейдена. Я слышал, как милая девушка, подойдя к миниатюрке «Ночь под Рождество», сказала своему спутнику: «Ой, погляди, как красиво!» На что спутник мрачно ответил: «Да ты „телегу“-то почитай, – красиво…»

«Телега» и впрямь впечатляющая: «Декабрь 1949. Скоро Новый год. В нашей квартире обыск. Под утро НКВД уводит „врага народа“, моего отца. Мама подходит к окну, отдергивает штору, на улице тихо, снежно, светят электрические лампы – день рождения вождя. Мне снится учительница Павла Андреевна в платье с кружевным воротничком и пятерка по чистописанию». Картинок – 12. Послевоенный двор, послевоенные похороны, песочные горы на набережной Робеспьера, театр Таирова, в котором отец Дрейдена был завлитом, матросы, марширующие в баню с узелками белья под мышками, изображены и описаны иронично и нежно. Брависсимо!    

Петербург-2005. Ежегодная выставка живописи, прикладного искусства и фотографии