Все же он, худо-бедно, герой русской классической литературы. До чего же интересно посмотреть, поглядеть, каким был на самом деле тот, кого Пушкин изобразил веселым и беззаботным гением. «Выпьем за союз двух сыновей гармонии… Нас мало избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов…» Впрочем, если внимательно читать маленькую трагедию про Моцарта и Сальери, то очень скоро обнаружишь, что Моцарт там не такой уж веселый и беззаботный. У Пушкина он взнервлен и закомплексован не меньше завистника Сальери.

Стрекоза и муравей

Последним российским юбилейным подарком в год Моцарта стало «Полное собрание писем», толстенный томяра, выпущенный издательством «Международные отношения». Все письма с 1769-го по 1791 год. Судя по этим письмам, Пушкин нимало не исказил образ Моцарта. Попал в точку. Да, он таким и был. Он хотел казаться веселым, легким, беззаботным, бездельным, а был трудягой, нервным, издерганным, едва ли не истеричным.

Если обратиться ко всем знакомым образам, ну, скажем, из басен дедушки Крылова, то можно сформулировать так: он был Муравьем, по-черному вкалывающим с семи лет до самой смерти, а старался казаться «негодной к работе и борьбе» нежной Стрекозой. Вся его веселость, сквернословие, шуточки и каламбурчики на грани усталости, отчаяния, замотанности, так что протяни руку, швырни яд в его кружку, он и не заметит, а если и заметит, то с облегчением выдует пойло: ну и хорошо, ну и ладушки, хоть высплюсь раз в жизни по-человечески.

Он ложился спать в 24.00, вставал в 6.00. Письма писал перед сном. Отсюда милые особенности орфографии и пунктуации, аккуратно воспроизведенные переводчиками. Заглавные буквы он ставил не в начале предложения, а где хотел. Фамилии и имена неприятных ему людей писал со строчных. Изобретал собственные знаки препинания, вроде двойных тире или двоеточий с вертикальными линиями. Его письма нимало не удивят нынешних читателей, привыкших к эсэмэскам и посланиям по электронной почте.

Да, да, в стилистическом отношении письма Моцарта напоминают не то современное быстрое электронное письмо, не то прозу верного и небездарного ученика Джеймса Джойса, старающегося воплотить текучий, изменяющийся поток сознания, не стесняющегося самых грязных тем, с умелым удовольствием применяющего обсценную лексику, если использовать научный оборот.

Мальчишка и девушка

Сознаемся, не без этого. Хватаешь книгу с некоей надеждой: сейчас по-чи-та-ем, сейчас узнаем, как матерится величайший композитор. Всякий, кто прочел книжку о Моцарте Георгия Чичерина, помнит, как наркоминдел советской республики, гомосексуалист и музыковед (перед смертью признавшийся: «У меня были только революция и Моцарт»), темпераментно восклицает: мол, филистеры пришли в ужас от «грязных шуток» Моцарта в письмах к кузине, а для нас это – бесценное свидетельство его революционности, бунтарства et cetera.

Всегда интересно прочесть такого рода революционные свидетельства. К сожалению, здесь несколько разочаровываешься. Шутки Моцарта посвящены только одному: кал, зад, порча воздуха. Фрейдист-психоаналитик заметил бы, что Моцарт находился в анально-оральной, мальчишеской фазе. И был бы не так уж неправ. В самом деле, Моцарт был мальчишкой, когда писал эти письма. Знаете, есть в мальчишеском возрасте такая пора, когда скажешь слово «говешка» и просто сгибаешься пополам от смеха.

Нет, есть очаровательные места, вроде «герцогини Толстожопель и графини Обоссуньи», но в целом: «Лижи дерьмо! Ешь дерьмо! Куси дерьмо! Оно хорошо!» Конечно, мило и пикантно, что такими шутками Моцарт забивает под завязку письма к девушке, которая ему нравится, но все-таки порой начинаешь чувствовать себя филистером. 

Музыкальная машина

В советское время издали «Избранные письма» Моцарта, аккуратнейшим образом удалив из них все «дерьмо» и всякие «подпускания», в постсоветское время издательство «Аграф» выпустило письма Моцарта с одними только… ну да, ну да. Теперь же эпистолярное наследие Моцарта вышло в полном объеме без купюр. Получилось в точности по Гегелю: тезис – Моцарт без сквернословия, антитезис – сплошное сквернословие Моцарта, и наконец синтез… Зато благодаря этому «синтезу» начинаешь понимать, что помимо мальчишества влекло Моцарта к скатологическим остротам. Разумеется, самая обыкновенная усталость. Он работал как мастеровой, как ремесленник, и ругался он соответствующим образом. Но есть и еще одно вульгарно-материалистическое и одновременно мистическое объяснение его сквернословия.

В середине XIX столетия немецкий философ-материалист Молешотт писал: «Мозг выделяет мысль, как печень желчь». А мозг Моцарта выделял музыку, как печень – желчь. Ну и каково это – ощущать себя инструментом, выдающим на-гора симфонии, оперы, сонаты и серенады. В одном письме к кузине есть шутка: «Вот уже 22 года я сру из одной и той же дырки, а она не изнашивается». Это – снизу, а сверху, из мозга, до поры до времени неизнашиваемого, льются симфонии, оперы, сонаты. Густая физиологичность творчества – вот что поражает в Моцарте. Он пишет только о работе, о деньгах или… о простейших физиологических функциях организма. Для него работать, сочинять музыку – такая же необходимая, и потому нельзя сказать, приятная или мучительная, функция организма.

Моцарт – невероятный триумф ремесленного, цехового, чуть ли не средневекового воспитания. Его отец Леопольд сделал, воспитал сына, все равно как завел музыкальную машину. И машина пошла крутиться с семи лет до самой смерти, покуда не износилась. В письме отцу молодого Моцарта встречается поразительное описание того, как делает свои инструменты прославленный клавирный и органный мастер Штайн. Что-то в этом описании есть личное, восторженное, почти автобиографическое. Кажется, что и самого себя Моцарт воспринимает таким же сверхпрочным музыкальным инструментом, выпущенным в мир с напутствием: «Играй, пока не сломаешься, покуда не упадешь!»

«Его клавиры действительно долговечны. Он придумал хорошее средство, чтобы дека не ломалась и не трескалась. Когда у него готова дека для клавира, он выставляет ее на улицу, под дождь, под снег, под знойное солнце и ко всем чертям, чтобы она раскололась, а потом вставляет клин и приклеивает его, чтобы дека стала по-настоящему крепкой и прочной. Он просто рад, когда она раскалывается; зато после этого можно не сомневаться в том, что с ней ничего не случится», – пишет Моцарт.

Заводной мужик

Он был бюргером, ремесленником в истинном смысле этого слова. Не толстым пивососом и бездельником, но настоящим бюргером, трудягой с четким иерархическим, субординационным складом ума. Для него нет большей ругани, чем «бездельник», «лентяй», и большего возгласа восхищения, чем «Какая субординация!».

Он ссорится со своим первым работодателем, архиепископом Зальцбургским, не потому, что он – такой уж мятежник и скандалист, такой уж нарушитель спокойствия, а именно потому, что по его табели о рангах он – Моцарт, а не служащий архиепископа, который должен вовремя приходить на службу и ждать, что ему прикажет хозяин. Нельзя сказать, что эта табель о рангах была так уж неверна.

К императору Иосифу II, во время представления моцартовской оперы кричавшему с места «Браво, Моцарт!», у Вольфганга Амадея претензий нет. Император понимает, кто ему служит. Другое дело, что денег Моцарту не хватает и в Вене, и в Зальцбурге. Ему нигде не хватает денег, да и не может хватить. Уж слишком заводной мужик. По одной только его режиссерской придумке видно, какой он заводной.

Конец XVIII века – завершение эры кастратов в оперном пении. Революция, начавшаяся во Франции и пронесшаяся по всей Европе наполеоновскими войнами, отменила все феодальные издевательства над людьми, в том числе и в музыкальной сфере. Людей перестали уродовать ради того, чтобы у них были хорошие голоса. Но во времена Моцарта кастраты пели во всех оперных постановках. И вот какую оперу придумал Вольфганг Амадей Моцарт. Партии любовника и любовницы в этом спектакле должен был петь один и тот же человек, кастрат Чекарелли. «Публика, – пишет Моцарт, – была бы потрясена добродетельностью героя и героини, ни разу, несмотря на всю свою любовь, не встретившихся».

Скандалы

Лучше всего получаются в письмах у Моцарта скандалы, ссоры, выяснения отношений. Здесь вспоминаешь уже не Пушкина, а самого великого мастера скандалов в мировой литературе, Достоевского. Повторимся, Моцарт скандалит не потому, что он – грубиян и бунтарь. Вовсе нет. Он – законопослушнейший ремесленник. Он делает свое дело. Просто требует то, что, по его справедливому мнению, принадлежит ему по праву.

Моцарт совсем не сторонник равенства. Он далек от просветительских, предреволюционных идей. В письме к отцу из Парижа он с малоприятной злостью пишет: «Сдох вольтер». Но тем отчаяннее становится, когда ему кажется, что его обижают не по праву. Кто бы его ни обижал, слуги или аристократы, Моцарт злится, грубит и язвит. При том, что он на редкость терпелив и до поры до времени покорен. Поэтому часто его становится очень жалко. В одном из писем есть такой рассказ, похожий на притчу об артисте и публике, которую хочется пересказать, чуть осовременив.

Моцарт прибывает к некоей герцогине. Его пригласили. Пригласили играть, разумеется, для чего же еще? Герцогини – нет. Есть клавиры, расстроенные донельзя. В зале холодно. У Вольфганга начинает болеть голова и костенеют пальцы. Наконец появляется герцогиня с подругами. Очень радуется прибытию музыканта: «О! Вы уже здесь? Как хорошо… Поиграйте нам что-нибудь». Моцарт объясняет: холодно, клавир расстроен. «Не хотите – не надо», – отвечает герцогиня и садится рисовать с подругами. Общее молчание. Аристократки рисуют, музыкант сидит. Наконец Моцарт садится к клавиру, начинает играть. Никакой реакции – как рисовали, так и рисуют. Все равно как музыку по радио передают. Моцарт прекращает играть. Герцогиня с подругами – ноль внимания. Ничего особенного – перестали музыку передавать. Саунд-трек кончился.

Моцарт поднимается, чтобы уходить, герцогиня его останавливает: мол, подождите мужа. В конце концов появляется муж, и он-то слушает Моцарта с пониманием, с волнением, смазывает герцогинино хамство, так что Моцарт растроганно пишет: «Он подсел ко мне и слушал меня с полным вниманием, а я – я забыл про весь этот холод, про головную боль и заиграл на этом жалком клавире так – как я играю, когда в хорошем расположении духа. Дайте мне лучший клавир в Европе, но если люди, которые будут меня слушать, ничего не понимают или же ничего не хотят понимать, и если они вместе со мной не ощущают того, что я играю, то я утрачу всякую радость».

Вольфганг Амадей Моцарт. Полное собрание писем. – М., «Международные отношения», 2006. – 536 с.