Настоящий театр может быть расположен на крыше, на площади, в комнате, на улице, в подвале – на то он и театр. Воображение живо дорисует остальное: замок, рощу, психбольницу, комнатку в общежитии, особняк богача. Театральное искусство балансирует между абсолютным аскетизмом обстановки (стол, стул и полка) и невероятной, сказочной, сценической машинерией – чтобы дым, фейерверк, языки пламени и лучи прожекторов. Давным-давно в Венском бургтеатре таким вот образом поставили «Дон-Жуана»: использовали столько пиротехники для финального отбытия Дон-Жуана в ад, что спалили и сцену, и зрительный зал с гардеробом.

Огонь и пепел

Современный театр больше склонен к спецэффектам, чем к аскетизму. Без кучерявого дыма, ползущего по полу сцены, редко обходится какая-нибудь современная постановка. Вот почему стоит отметить тех, кто обошелся без огня и дыма в фантасмагорической пьесе. В галерее «Борей-арт», расположенной в подвале на Литейном, неподалеку от Мариинской больницы, драматург и режиссер Петр Шерешевский поставил свою собственную трагедию – «Как ты belle…».

В подвале, сами понимаете, особо не разгуляешься с пиротехникой, приходится полагаться на собственное воображение и воображение зрителей. Сыграно было покуда всего два представления, будут ли еще – неизвестно. Может, и не будут. Но это – нормально, это вписано, встроено в саму природу пьесы Шерешевского. Один из героев трагедии, чрезвычайно симпатичный автору, да и зрителям, художник Гурам, которого великолепно играет Леонид Аминов, видит, как горят его картины, и нимало не волнуется по этому поводу.

То есть волнуется, разумеется, но радостно-соглашательски, а не скорбно-протестно. Он целым монологом разражается по поводу своих пылающих холстов. «Да они, – говорит он, – никогда не были так прекрасны, как сейчас – в огне. Наверное, это правильно: раз ты – художник – подражаешь творцу и выпускаешь в мир свои творения, ты должен быть готов к тому, что они живые, а где жизнь – там и смерть. Это – неизбежно…» Если автор позволяет своему герою рассуждать подобным образом, то он должен понимать, что у его трагедии будут два представления… Его холст вспыхнет, а после вспышки останется пепел – и этого достаточно.

Сценография

В подвальной ситуации важнее важного сценография. И она – блистательна. Именно таким и должно быть оформление сцены: минимум предметов, вызывающих максимум воображения. На попа поставлены шесть длинных железных лавок со стеклянными сиденьями. Они отграничивают пространство, на котором должно происходить действие. Когда они стоят вертикально, это – стены, ставшие прозрачными, сквозь которые зрители могут увидеть, что за ними происходит.

Когда они поставлены горизонтально, это лавки, или кровати, или сиденья. Само сочетание стекла, охваченного, скованного железом, задает первую и главную эмоцию представления: хрупкость, замкнутая в нечто жесткое, твердое, непробиваемое. Да и вообще, стеклянные стены делают пространство сцены кристаллическим, праздничным, увеличивают его. Мир, увиденный через стекло, немного не тот, чем просто увиденный мир.

В природе человека есть что-то неистребимо соглядатайское, вуайеристское, на этом скверном (наверное) человеческом свойстве основаны и театр, и кинематограф. Хичкок, когда его ругали за фильм «Окно во двор», невозмутимо возражал: «Держу пари, что каждый второй из мужчин, заметив в окне переодевающуюся женщину, не отведет глаза, а с интересом продолжит наблюдение». Стало быть, стеклянные стены в начале представления – заявка: ваше нездоровое любопытство будет удовлетворено. Вы увидите то, что скрыто за стенами.

За стеклом

То есть за стеклом… Здесь есть еще одна сторона – смысловая, содержательная. В подвале тесно, и все – скандалы, любови, объятия, объяснения, пьяные гулянки, страсти и стихи – происходит в двух шагах от тебя, зрителя. Но если ты видишь нечто в двух шагах от тебя сквозь стекло, то поневоле вспомнишь формулировку апостола Павла: «Мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу…»

Стало быть, мир, изображенный в трагедии «Как ты belle…», виден уже не через тусклое стекло, но еще не лицом к лицу. Между лицом и лицом, между миром и человеком, человеком и богом еще имеется преграда – прозрачная, потому не всегда заметная, но все еще опасная: поди-ка разбей стекло – обрежешься… Прозрачность мира с удовольствием обыгрывается Шерешевским. Один из придуманных им костюмов – просто гигантский целлофановый кокон, сквозь который видно именно «как бы сквозь тусклое стекло».

И последнее превращение образа – стеклянные стены. Пушкин в «Евгении Онегине» писал о дали свободного романа, различаемой сквозь магический кристалл. В подвале на Литейном перед нами предстает огромный «магический кристалл», в котором автор видит мелодраматическую историю и предлагает ее зрителям – с того момента, как однофамилец поэта Волошина (Андрей Терентьев) увидел во сне своего умершего деда (Леонид Михайловский) и до самого финала, когда из-за этого однофамильца одна женщина сделает аборт, один мужчина разобьется насмерть, а другому всадят в живот нож. В общем, есть на что посмотреть в подвале на Литейном.

Зрители

Интересно было смотреть на зрителей. Они расположились полукругом очень близко к сцене, поэтому по ходу действия сквозь стекло можно было видеть их лица, что создавало дополнительный – предусмотренный или не предусмотренный – эстетический эффект. Латышские кинематографисты Юрис Подниекс и Герц Франк в конце 1970-х целый фильм сделали, основанный на этом эффекте, – «На десять минут старше». Просто сняли малыша, который смотрит кукольное представление, плачет, смеется, пугается, радуется.

Взрослые люди, понятное дело, сдержаннее в проявлении эмоций, но тем неожиданнее эти проявления. Когда страсти в непосредственной близости от меня становились слишком бурными, я смотрел поверх страстей в другую сторону подвала, где сидели две такие красавицы, так следившие за происходящим, что я глаз не мог отвести от их прекрасных лиц. Разумеется, не все были такими благодарными зрителями, как эти женщины. Рядом со мной расположились пьяноватый мужчина и его веселая спутница. Они не слишком громко, но довольно разухабисто комментировали пьесу и постановку… Автору и постановщику пришлось их вывести. Между тем веселая, нервная и плохо воспитанная дама кое-что комментировала совершенно верно. (Может, поэтому и была выведена? Не всегда приятно, когда тебя понимают, да и вообще, от критиков и комментаторов, как и от всех людей, требуется не искренность, но воспитанность.)

Веселая дама совершенно точно угадала гамлетические черты в главном герое, вернее – в антигерое; абсолютно правильно почувствовала традицию, в которой сработаны пьеса и постановка: елизаветинская драма, фантастическое нагромождение событий, бесстыдство, житейская проза, которая чередуется с белым пятистопным ямбом. Это в особенности рассмешило комментаторшу. Со времен ильфо-петровского Васисуалия Лоханкина как услышишь от кого-нибудь нерифмованный ямб, так сразу вспоминаешь: «Он, он мне говорит, что это глупо? Он, он, жену укравший у меня? Уйди, Птибурдуков, не то по вые, по шее то есть вам я надаю!»

О чем спич

Впрочем, не один пятистопный ямб мог вызвать неприятие у женщины. Женщины хорошо относятся к любым мелодраматическим поворотам, но когда начинаются истории про аборты, застуженные яичники, выкидыши и прочую физиологию, женщинам становится неприятно. Их можно понять: физиологические подробности раздражают, даже если они изложены ямбом, под красивую музыку (Александр Маноцков) – аккордеон (Сергей Чирков) в левом углу, альт (Мария Куперман) в правом.

Ну так о чем спич под альт и аккордеон? О том же, о чем писали и пишут все драматурги мира. О любви и боге… О том, что женщины способны полюбить труса и эгоцентрика, а самоотверженным трудягой пренебречь: больно уж он зациклен на работе. О том, что не стоит заключать договор с богом на заранее оговоренных условиях. У него много возможностей так выполнить договор, что тебе не останется ничего другого, как только крикнуть в вечность: «Я не того хотел, я не рассчитывал, что получу оговоренное в такой ситуации!» О чем еще? О любви юной девушки и зрелой женщины к слабохарактерному, тонко чувствующему обормоту, причем смертельная болезнь женщины придает ей безжалостности и победоносности в схватке с девчонкой за этакое сокровище (глаза бы на него не смотрели). Вообще-то много о чем можно рассказать прозой и ямбом за три часа с восемью артистами, двумя музыкантами и шестью железно-стеклянными стенами-сиденьями в подвале на Литейном.