Две выставки под одним названием – «Авторские техники ХХ века». Такой, понимаете ли, двухголовый змей. В залах налево – сплошь копии, но копии значительных работ, а в залах прямо и направо – оригиналы. Нет, не то чтобы эти оригинальные работы незначительны, неинтересны, неталантливы. Нет, нет, так сказать нельзя. Просто они совсем-совсем другие.

Вышивка из камня

Назвать выставку стоило по-другому. Что нам до авторских техник? Кто там будет разбираться, чем отличается гелиогравюра от ксилографии? А вот польская графика первых 50 лет ХХ века и микромозаики современного питерского поляка Эдвина Виленского – вот это интересно. Это стоит посмотреть.

Мозаики Эдвина Виленского составлены из микрокристаллов, из мелких, почти микроскопических камушков. Ощущение от этих работ вполне сюрреалистическое – не потому, что Виленский чаще всего выкладывает фантастические узоры и не менее фантастические фигуры, но потому, что эти узоры и фигуры поразительно напоминают ковры и вышивки. Однако ковры и вышивки, сделанные из раздробленного на мельчайшие крупинки камня. Вообразите себе уютную вышивку, которая при ближайшем рассмотрении оказывается склеенной из множества твердых и острых кристалликов. Поначалу кажется, что на этом коврике можно куда как хорошо поваляться, а потом понимаешь, что об этот кусок мостовой можно куда как больно ушибиться.

У Виленского есть одна работа, где видно столкновение мягкости ковра и твердости мостовой. Скрипка, вокруг которой взрывом вспыхивает огромная зеленая звезда. Называется мозаика – «Рождение звука». Но какое же это «Рождение звука»? Это «уронили скрипку на пол, оторвали скрипке струны». Вообще, названия у Виленского подкачали. В переплетение узоров вмонтирован кусок зеркала. И зачем это называть «Портретом современника»?

Непонятно, что является портретом современника – переплетение узоров или физиономия зрителя, который в это переплетение станет вглядываться? А вот «Арлекин» – белая летящая вверх фигура, против которой ощерены острые осколки зеркал, – хорошая мозаика и хорошее название. Назови Виленский эту работу «Смерть арлекина» или «Полет арлекина», было бы нехорошо. Так нехорошо название выставленной рядом с «Арлекином» мозаики – «Весна священная». Зеленое солнышко, от которого расходятся разноцветные волны. Мило, красиво, но это вовсе не «Весна священная» Стравинского и Рериха. Игорь Стравинский сочинил музыку, а Рерих написал либретто про ритуальное убийство девушки жрецами первобытного племени. При чем тут солнышко? Уолт Дисней, сделавший мультфильм на музыку Стравинского, правильно понял: под эти синкопы надо выпускать дерущихся динозавров.

Воздух катастрофы

После этой мозаики хорошо зайти в залы, где выставлены копии польской графики начала ХХ века. Тогда яснее станет разница между дизайном и искусством. Дизайн уютен, а искусство бывает совсем не уютным – грозным, пугающим, монументальным, даже если оно выполнено на небольших листах. После вышивок из камня совсем не обязательно сразу смотреть «Человека в пространстве» Кароля Хиллера.

Нет, это было бы слишком большим ударом по зрению. Густо-черная тень в сетке не то параллелей-меридианов, не то оптического прицела. Тень вскинула руки и уносится не то вверх, в облачное серое небо, не то вниз, в землю. Каким-то чудом график достигает того, что зритель своим зрением предугадывает: еще миг – и тень расплывется в чернильное пятно, окончательно потеряет человеческие, антропоморфные очертания.

Нет, эту гелиогравюру 1939 года, сделанную Хиллером накануне ареста и гибели, сразу смотреть не стоит. Можно подойти к «Пестрой ангорской кошке» Виктории Горинской, нарисованной художницей в 1936 году. Дамы ведь любят рисовать кошечек. Лапки, хвостики, ушки на макушке. У Горинской вроде бы такой именно рисунок для книжки про животных: хвост трубой, шерсть дыбом, но какие глаза у этой кошки… Глаза трагической героини.

Виктория Горинская погибла в 1942 году в Равенсбрюке. Глядя на эту ее «Пеструю ангорскую кошку», начинаешь понимать, почему устроители выставки расположили работы не в хронологическом порядке. В одном и том же зале выставили и парижский пейзаж Юзефа Панкевича 1905 года, и «Жатву» Владислава Стржеминского 1950-го. А в другом зале фантастическая гравюра писателя и живописца Бруно Шульца «Заколдованный город» 1920 года соседствует с вполне реалистическим изображением послевоенных развалин образца 1947-го Вацлава Васьковского.

Организаторы выставки хотят сказать этим расположением: совершенно неважно, что в 1905 году Польша была поделена между Германией, Австрией и Россией, а в 1939-м оккупирована фашистским Рейхом и что в 1920-м в Польше правил Пилсудский, а в 1947-м начал устанавливаться тоталитарный коммунистический режим, – важно, что культура Польши всегда была единой. И значит, когда бы ни была создана та или иная гравюра, существенно то, что она создана поляком.

Это верная мысль, но гораздо более верно, что объединяет все эти гравюры ощущение трагедии, катастрофы, совершившейся, или совершающейся, или грозящей совершиться. Насколько пестра и идиллична вышивка из камня Эрвина Виленского, настолько катастрофичны и трагичны польские гравюры начала ХХ века. По таковой причине выставку стоило бы назвать «Идиллия и трагедия». Это было бы вернее.    

Авторские техники ХХ века. Микромозаики Эрвина Виленского и польская графика начала ХХ века. Музей истории Санкт-Петербурга. Особняк Румянцева