Что такое настоящая слава поэта? Есть два высказывания на этот счет. Одно – ироническое, принадлежащее Борису Слуцкому: «Широко известен в узких кругах». Другое, едва ли не панегирическое, принадлежит Максимилиану Волошину: «При жизни быть не книжкой, а тетрадкой». Оба эти высказывания дополняют друг друга. В конце концов, известность поэтов всегда не слишком широка. В конце концов, и после смерти можно остаться в тетрадках, переписанным от руки.

Осип Эмильевич и чудная ночь

Стихи Игоря Савво изданы его друзьями спустя два года после его гибели. Небольшая розовая книжечка, которую мне долго не могли найти на полке в книжном магазине: «Да вот же она!» – «Господи, я думала, это блокнотик». Так что и сверстанный в книжку он не перестал быть «тетрадкой», «блокнотиком». Судьба, похожая на славу. Год восемьдесят лохматый. Открываю тетрадочку – в тетрадочке самые разные стихи, переписанные от руки, знакомые, известные, как вдруг прямо в глаза, а через них – в уши, потому что услышал, а ведь это самое важное в стихах, когда ты читаешь глазами и слышишь то, что ты читаешь: «…Осип Эмильевич, какая чудная ночь! // Как в ней фонари расставлены, // искривлены мосты. // Как окна закрыли ставнями // дома городской черты…»

Все стихотворение было прекрасно, но вот эти строчки врезались в память с ходу. Они и финал: «Или – Осип Эмильевич, // Правда – чудная ночь?» Уважительное панибратство с великим поэтом не казалось оскорбительным, потому что человек, умеющий писать такие стихи, имеет право называть Мандельштама Осипом Эмильевичем, а Пушкина – Александром Сергеевичем. Потому что даже если и есть в России человек, который и слыхом не слыхивал о поэте Мандельштаме, все одно стихотворение про прогулку с другом по городским предместьям воткнется ему в душу. Уж больно ровно и точно сделана доверительная интонация. Неважно, что запоминается стихотворение с середины.

Плохая память – тоже неплохо, можно заглянуть в книжку (или в тетрадку) и уточнить, прочесть как в первый раз: «Апрель, от снегов своих вылечи. // И головы не морочь. – // Смотрите, Осип Эмильевич, // Какая чудная ночь!»

По-настоящему

Савво родился в 1957 году. Погиб в 2006-м. Последняя должность его была – разметчик леса на делянки под вырубки. А так… кем он только не был! И как долго вообще никем не был! При жизни ни одной публикации. Нет, была. Одна – в многотиражной газете «За строительные кадры». Один-единственный некролог в журнале «Недвижимость Петербурга». Одна-единственная книжка, такая маленькая, что продавщица принимает ее за блокнот.

Кто ж упомнит теперь тютчевскую хвалу Фету – мол, «его маленькая книжка томов премногих тяжелей». А много ли вообще может написать поэт? Бродский говорил, что хотел бы остаться в памяти обломком, осколком, удачной поэтической строчкой, как остался в памяти культуры древнегреческий поэт Архилох: «Пью, опираясь на копье». Игорь Савво в юности написал: «Из всех судеб я выбрал бы свою…» Ее и выбрал. Ей и остался верен во все времена – позднесоветские, перестроечные, постперестроечные. Его дело было писать стихи. Читать стихи вслух, когда просили. Издавать стихи было не его дело.

Он жил и вкладывал прожитое в точно организованные слова. Остальное его не интересовало. Любовь интересовала. Разлука, память. То, что и должно интересовать поэтов: «От душных волос, от серебряных рек, // Заблудшего века, свечного накала // Усталость – не легче опущенных век, // Не дольше, чем губы свои отнимала…» Ницше советовал: «Живите опасно». Савво жил опасно. Не потому, что пил. Не потому, что нигде не работал или почти нигде не работал. Не потому, что, просыпаясь утром, порой не знал, где уснет вечером. Не потому, что терял паспорта. Не потому, что часто выходил на улицу буквально без гроша в кармане, а потому, что по-настоящему писал настоящие стихи.

По таковой причине с ним и случались всевозможные казусы, к которым он относился, как и положено поэтам, со странным юмором: «Выхожу один я на дорогу // И стою, спокойно пиво пью…// …Сняли куртку, отломали ногу – // Вот и весь вам Лермонтов М.Ю.». Так шутят поэты после того, как их ограбят и изобьют. Здесь только пиво – преувеличение. Брат Игоря Алексей Савво пишет: «В „Травме“ на улице Костюшко, куда доставили потерпевшего, он был единственным трезвым, что для травматологии нехарактерно».

Он писал стихи подчеркнуто старомодные. Мандельштам был для него самым современным поэтом. Александр Кожевников в своих воспоминаниях, подверстанных к книге, правильно пишет: «Его стихотворения не ассоциируются с поэтическими исканиями ХХ века, а органично вписываются в классическую русскую поэзию века XIX». Тем удивительнее точность переданного Игорем Савво ощущения времени, в котором он жил. Он вообще старался быть точным в передаче самых разных ощущений. «Вкус холода у яблок», – вот это и есть настоящая поэтическая точность, до которой был охоч Игорь Савво, писавший стихи остро заточенными карандашами и сгоревший вместе с домом в феврале 2006 года в глухой деревушке на границе Ленинградской и Новгородской областей.

Савво И. Стихотворения / Составители А.Гурьянов, А. Новаковский, Д. Синочкин. – СПб., 2008. – 224 с.