Улыбка

Есть люди, которые согревают дом. Когда они уходят, возникает чувство сиротства, холода, оставленности. Александр Житинский создавал тепло, а значит, и жизненную среду – в интернете, в своем издательстве «Геликон Плюс», в своем литературном клубе и кафе «Книги и кофе», в своей прозе. Его можно было позвать на предновогоднюю передачу о юморе – и получалась веселая, теплая передача.

Дом и тепло

В ранней повести Житинского «Хеопс и Нефертити» есть такой образ: директор зоопарка толстый армянин Папазян. У него в кабинете черепаха ползает по большому его животу – греется. Образ прозы Житинского – домовитой, теплой, фантастической. Он умудрялся в 1970-е годы печатать в ленинградских журналах такие повести и рассказы, что весь интеллигентный город начинал читать и… улыбался. Не смеялся в голос, не горевал, не ужасался, а улыбался.

Немногие писатели мира обладали и обладают таким умением – вызывать улыбку. Их, собственно, и называют юмористами. У улыбки есть удивительное свойство: она всегда подсвечена печалью, если угодно – сентиментальностью. Вот смех, скажем, подсвечен трагизмом, ужасом. В России не было более страшного и трагичного писателя, чем самый смешной русский литератор Салтыков-Щедрин, и не было более печального и сентиментального писателя, чем Александр Житинский.

Там же, в «Хеопсе и Нефертити», в НИИ конструируют разумную слониху Нефертити. Помещают ее в зоопарк к слону Хеопсу – а куда же еще? Слониха время от времени бегает звонить девочкам в родную лабораторию – поболтать. На самом деле печальная история, во всяком случае сентиментальная. И – смешная. Такими были все фантасмагории Житинского. В ХХ веке был писатель, которым можно измерять всех фантастов. Кафка. Во всех фантастических произведениях ХХ века мелькает тень этого пражского гения. Все фантасты ХХ века в той или иной степени – кафки.

Так вот, Житинский – самый удивительный и самый невероятный Кафка из всех возможных. Он был добрым, веселым Кафкой. В самой знаменитой его повести «Лестница» человек поутру после пьянки выходит из чужой квартиры, начинает спускаться по лестнице и не может выйти из дома. Лестница не кончается, он непреодолимо возвращается к той же квартире. Вполне кафкианский сюжет, разработанный по-житински. Весело, уютно. Конечно, не хотелось бы оказаться на месте главного героя Пирошникова, но читать про его злоключения вовсе не страшно, скорее духоподъемно. Ничего, мол, парень: влип – выберешься. А не выберешься, выживешь и там, куда засунула тебя судьба-злодейка.

Писатель, многим обязанный Александру Житинскому, буквально боготворящий его, Дмитрий Быков в одном из своих стихотворений проговорил главную тему питерского юмориста: «Там мы выживем в снежной норе, мы тепла себе сами надышим». Житинского покоробило бы это определение: юморист. Виду бы не подал: ну, юморист и юморист, тоже неплохо. На самом деле даже фантастом его назвать нельзя. Он… символист. Последний символист русской литературы.

Александр Грин однажды обиделся, когда кто-то назвал «Блистающий мир» фантастическим романом. «Какой это фантастический роман? – крикнул Грин. – Это – символический роман!» Вот так и Житинский мог бы обидеться, если бы кто-то назвал «Лестницу», или «Дом», или «Императора сети», или последний его роман – прощание с литературой и жизнью «Плывун» фантастическими или юмористическими. Символические, конечно, символические романы. «Лестница» – мир бытового неустройства, коммунальных дрязг, семейных ссор, из которого пытается вырваться человек: ведь он живет для чего-то куда более высшего, куда более прекрасного, чем бытование в этом замкнутом пространстве. И – вырывается, когда понимает, что облагородить, обуютить, утеплить доставшееся ему пространство – это и есть высшее и прекрасное. Вот тогда он замкнутое пространство и покидает.

«Плывун» – дом, который стоит на земле, покуда жив поэт. Когда поэту не хватает сил держать дом, дом уходит под землю. И поэт уходит, покуда в церковь – переночевать, а уж куда потом уйдет, Бог ведает. Стоит пересказать символическое значение романов Александра Житинского, и читатель почешет в затылке: при чем тут юморист? Это – Метерлинк какой-нибудь. Где-то так. Но Метерлинка читать мрачно, неуютно, невесело, а Житинского – весело, уютно. И он бы не обиделся, если бы его назвали юмористом. Не тот типаж.

Сила

Именно так. Александр Житинский был сильным человеком, а сильные не обижаются. Сила позволяла ему создавать мир, мир как дом. Свою прозу, свое издательство, свои «Книги и кофе». Одним из первых издателей в России он стал нырять в интернет, чтобы выловить из этого моря разливанного жемчужины. Это благодаря ему стал печататься художник Дмитрий Горчев, ставший одним из самых ярких и своеобразных писателей современной России.

Это Житинский рискнул опубликовать двухтомный роман архитектора Александра Товбина – одну из самых сильных книг последнего десятилетия. Плевать ему было на то, что коммерческого успеха у книги не будет. Он знал, что место в русской культуре этот роман займет прочно. Сейчас не прочтут – прочтут позже и пожалеют, что не прочли раньше, что прошляпили такого писателя. Сильные люди – верные люди. Это Житинский затеял издавать собрание сочинений своего друга Геннадия Алексеева, лучшего верлибриста России ХХ века.

Сильные люди держат удар. Каждый удар для них – как дар. Каждая рана для них совершенна. Житинский рассказывал, как он, инженер, технарь, вошел в литературу. Писал стихи, поскольку любил поэзию, потоком хлынувшую в Россию 60-х. Принес огромную папку стихов в издательство. Некая дама почитала, вызвала молодого автора на собеседование, посмотрела оценивающе и приговорила: «Вы никогда не будете писателем. Вы можете стать ученым, инженером, администратором. Писателем вы не станете. У вас нет для этого никаких данных». Умная была женщина. Знала, кому что говорить. Другого она бы этим убила или навек отвадила от литературы, а Житинский вышел на зимнюю улицу, шарахнул папкой со стихами по водосточной трубе, да так, что из нее вывалился цилиндр льда, и в сердцах сказал: «Так вот вам! Я стану писателем…» И – стал.