Петербург можно воспринимать как маленькую, но страну, со всеми странными особенностями этой маленькой, но страны. Нервной, интеллигентной, образованной, эксцентричной. Немалое место в этой стране занимают художники. Они – разные. Каждый год в Манеже они показывают свои работы. Устроительница этого смотра Лариса Скобкина в этом году организовала юбилейную, двадцатую выставку петербургских художников.

Особенности и принципы

Особенности и принципы формирования выставок Лариса Скобкина описывает так: «Любой художник, именитый или неизвестный, маститый или неопытный, старый или молодой, представляет выставкому три свои последние работы. Мы выбираем самые неожиданные, оригинальные – те, в которых есть что-то свое, незаемное, лишенное конъюнктуры и спекулятивности. Для чего это делается? Чтобы показать весь спектр художественной жизни Санкт-Петербурга. В галереях такого не сделаешь, в современных ЛОФТ-проектах тоже, ибо они не приспособлены для выставок живописи. Там хорошо смотрятся инсталляции, но не работы художников».

Манеж – идеальное место для таких масштабных выставок. Они создают среду, художественную среду города. Художникам и зрителям надо увидеть разное и разнообразное. Увидеть: вот этот работает так, а этот – по-другому. Это – плодотворное видение, обогащающее. Без взаимовидения художественная жизнь хиреет, скукоживается. «Мне рассказывала художница Мария Трегубенко. Приезжает она в какой-то город. Ей говорят: „Вы – художница? У нас тоже есть художник“. Ведут и знакомят с его творчеством. Синее небо, зеленая трава, белые березы. У этого художника нет среды. Он не видит, как работают другие. Манеж предоставлял такую возможность», – объясняет Лариса Скобкина.

Арефьевцы

Почему «предоставлял»? Потому что в скором времени Манеж закроется на генеральную реконструкцию. Сколько продлится капремонт – бог весть, как обычно. Обещают полгода, но мало ли что обещают. А после реконструкции, опять-таки, неизвестно, будут ли проводиться в обновленном Манеже ежегодные выставки петербургских художников. По таковой причине эта выставка особенная не только потому, что она – двадцатая, но и потому, что может оказаться последней.

Поэтому организаторы выставки несколько изменили ее особенности и принципы. На нынешней выставке представлены чуть ли не все художники и живописные школы города за последние 50 лет. Здесь выставлены работы теперь уже знаменитых арефьевцев – первых андеграундных художников Ленинграда, объединившихся в ОНЖ (Орден нищенствующих живописцев), сам Александр Арефьев с его мощным «Прометеем прикованным», его друзья с городскими пейзажами – Рихард Васми, Валентин Громов, Шолом Шварц, Владимир Громов.

Когда-то они воспринимались резко, шокирующе, а теперь видно, какие это были (за исключением разве что неистового Арефьева) нежные и лиричные урбанисты. Какие они сочиняли урбанистические элегии, как поэтизировали жизнь городских окраин. В справке об ОНЖ, где перечислены художники, принадлежащие к этому союзу, кто-то шариковой ручкой зачеркнул Наталью Жилину. Лариса Скобкина возмутилась: «Что за хамство! Да, действительно, арефьевцы под влиянием самого Арефьева решили, что женщины не могут быть живописцами. И что? Жилина принадлежала к их кругу. И ее пейзажи – в их стилистике и манере».

Я сначала согласился с куратором выставки, но потом подумал, что при всем (назовем чудовище его именем) внешнем хамстве этого жеста в нем было что-то от вот этой самой художественной среды. Человек знает историю ОНЖ и решил исправить ошибку – взял шариковую ручку и исправил. Так иной читатель оставляет пометку на полях прочитанной книги: автор, мол, заблуждается, все было не совсем так.

Рядом с арефьевцами выставлены фотографии Бориса Смелова. Городские сцены, фотопортреты Натальи Жилиной, Валентина Громова, Шолома Шварца и совершенно изумительная фотография памятника Павлу I в Гатчине. Я нигде не видел такого точного попадания в образ и характер этого несчастного, эксцентричного, трагического царя, которого ненавидела его мать и которого убили с молчаливого согласия его сына. Можно сказать, что дело в памятнике, а не в фотографии. Нет, нет, надо было выбрать такую точку зрения, чтобы зритель увидел хрупкость, заносчивость, нелепую нервность и полное одиночество выпятившей грудь худенькой фигурки в треуголке.

Школа Сидлина и «Храмовая стена»

Следом за резкими разноцветными арефьевцами по закону контраста, соблюдаемому на выставке, идет лиричнейшая и метафизичнейшая школа Осипа Сидлина. Два натюрморта самого Сидлина. Его работ почти не сохранилось. Перед смертью он уничтожил все свои полотна и рисунки. Остались только те, что были у его учеников и коллекционеров андеграундной живописи. Почему Сидлин так поступил? Бог весть. Может, хотел остаться в своих учениках, а не в своих полотнах? Может, ставил перед собой слишком высокую цель и, не достигнув ее, решил уничтожить неудачные подступы к этой высокой цели? Жесткие требования, которые предъявляет к себе талантливый человек, бывают куда жестче самых грубых критических разносов.

Остались его ученики Анатолий Басин, Наталья Тореева и Юрий Нашивочкин, создавший собственное художественное объединение «Храмовая стена», каковому предоставлен следующий раздел выставки. В сидлинской школе меня остановил «Портрет матери» Тореевой. Из полумглы высвечивается некрасивое прекрасное лицо пожилой женщины. Наталья Тореева работала художником на «Ленфильме». Работала у Алексея Германа, когда он снимал «Двадцать дней без войны». Бывают странные сближения. Почему я вспомнил этот фильм, глядя на «Портрет матери»? Потому что портрет о том же, о чем и фильм. О жестоком времени и прекрасных людях, на долю которых оно досталось.

Живописцы «Храмовой стены» работают с белым цветом. Они стараются, чтобы картины их светились. И у них это получается. На ярко-белых холстах четко прорисованы цветы в прозрачной вазе у Владимира Гарде или ангел, ведущий ребенка, у Дмитрия Маркуля. Они более чем кто-либо из живописцев на выставке склонны к радостной мистике. На холсте «Рождество» Александра Визирякова вол и осел с почти человечьими лицами (так изображал животных Павел Филонов, только он подчеркивал человечье страдание на лицах зверей, а Визиряков – мягче), старик Иосиф и Мария. Младенца Христа – нет. Он не изображен. Как так? Смотришь на полотно и видишь, что Мария протягивает Иосифу руки, в руках у нее – белое сияние, каковое не сразу и заметишь.

«Кочевье»…

Мы помним о законе контраста, или, скорее, контрапункта, по которому выстроена экспозиция. После метафизики нежности «Храмовой стены» угловатый экспрессионистский взрыв страсти группы «Кочевье». «Последний день зимы» Гафура Мендагалиева. Корявая старуха держит на привязи страшного мощного пса. Пес наполовину бел, наполовину коричнев. Застывшее ледяное время скоро закончится, но оно еще держится, еще скалит зубы и когтит замерзшую землю мускулистыми лапами.

«Всё ложь» Александра Кондратьева. Бритая голова с папироской в углу рта, накипая неправедной яростью, вслушивается в то, что ей нашептывает, влипая в ухо, сливаясь с ухом, сплетник. Движение – вот что любят изображать художники «Кочевья». Недаром они так себя прозвали. У того же Кондратьева на полотне «Псковитянин» парень в треухе мчит на черной телеге через черную чащу. Он просто летит сквозь эту чащу. А иначе через нее не проехать. Жутко. Юрий Гусев изображает падение с велосипеда так, словно это падение метеорита. Велосипед завис над опрокинутым вниз головой человеком, словно норовистый конь, сбросивший седока. Картина названа «Велосипед». И верно названа, ибо главный герой здесь – оживший велосипед. Он взбунтовался и скинул своего повелителя – человека.

…и другие

Объема журнальной статьи не хватит, чтобы перечислить всех художников и все художественные объединения, представленные на юбилейной, итоговой выставке «Петербург – 20 лет». Здесь «Группа 11», Герман Егошин, Борис Шаманов, Завен Аршакуни. Здесь «митьки», ушедшие от лихого хулиганства застойных и перестроечных лет к лиризму, как Дмитрий Шагин, чей «Василеостровский дворик» – одна из самых светлых картин на выставке, или к мрачным городским пейзажам, как идеолог группы Владимир Шинкарев, «Черная речка» которого воистину черна и вызывает в памяти тютчевское: «…какие грустные места! Ночь хмурая, как зверь стоокий, глядит из каждого куста!»

Здесь группа «Восемь. Лестница» с гротесковой, фантастической гравюрой Валерия Мишина «Пока рак не свистнул…», с человечной, по-хорошему детской (не инфантильной, а именно что детской) акварелью Семена Белого «Спасение китов из ледового плена у берегов Аляски советско-американской экспедицией. Октябрь 1988», с переполненной радостью жизни разноцветной, пестрой «Ирой и коршуном» Анатолия Заславского. Маленькая обнаженная женщина у открытого окна смотрит в небо, под ней – крыши и зеленые кроны деревьев, а над ней в голубом и белом от летних облаков пространстве – черный абрис коршуна.

Здесь «Арт-центр. Пушкинская – 10» с «Ночной пляской крыш» Барти (Татьяны Барановой), где на узком черно-белом небольшом полотне скоплением кровель и водосточных труб в точности передано ощущение питерской бессонной белой ночи. Здесь поразительная минималистская работа Геннадия Устюгова «Берег реки Ново-Саратовки». Белый холст и черная линия, но я вижу реку, берег, дом на берегу реки. Вижу воздух этой местности. На обороте картины, по словам Ларисы Скобкиной, записана целая новелла, диалог художника с другом. «Не хочешь окончить эту картину?» – «Не хочу. Боюсь испортить».

Здесь фантастическая, гофмановская какая-то «Садовая улица» Алексея Светлова. Только это радостный, веселый Гофман. Улица, на которой – пир. Длинный белый стол, уставленный бутылками и тарелками до самого конца городской магистрали. Мимо стола идут люди, не замечая, что проходят мимо пира. Во главе стола вельможа XVIII, что ли, века не без интереса рассматривает бутылку Beefater.

Здесь коммуна художников и скульпторов «Шувалово-Озерки» с мрачно-монументальной «Набережной» Александра Медведева (черная крыса, а над ней классический очерк петербургской набережной, каковой облагораживает и эстетизирует даже крысу: она становится прекрасна и классична в этом классическом прекрасном архитектурном ансамбле). С несколько декадентской, но на редкость красивой Libido und Mortido Дмитрия Алексеева (честно говоря, здесь латинско-немецкое название подкачало, было бы лучше просто «Встреча» или «На прогулке»), с очаровательной, смешной деревянной статуей Виктора Данилова «Мальчишка» и его же столь же смешным и обаятельным зеленым, изогнувшимся в нестрашной игре «Львом». Всего не расскажешь. Остается только пожелать, чтобы у этой масштабной, плодотворной выставки, каковая с 1993 года проходила ежегодно, не было перерыва в деятельности. Она нужна городу и его культуре.

Манеж. Юбилейная выставка «Петербург – 20 лет»