Как известно, Някрошюс — гений. И известно это давно: высказывание не раз бывавшего в СССР драматурга Артура Миллера после премьеры начинающего режиссера уже успело стать легендой: «Этот Някрошюс, наверное, гений». С тех пор цитата американского классика сократилась вдвое, а кавычки и ложная скромность решительно отброшены. На открытии фестиваля Някрошюса именовали «мастером современной режиссуры». В каталоге, выпущенном к этому событию, а заодно и к юбилею режиссера (в ноябре ему исполняется 55), его называют автором «великих спектаклей». По творчеству Някрошюса пишут диссертации и устраивают научные конференции, на которых делают доклады о «визионерских фантазиях великого литовца», «собрании знаков крупной театральности» и поэтическом прочтении им литературных текстов («Някрошюс не крошит текст», — не моргнув глазом произнес один из докладчиков). Но удивительнее другое. Его изощренные по образности и смысловым подтекстам постановки оказываются интересны не только узким специалистам, как это часто бывает с гениями, но и как минимум тысячам простых зрителей, заполнявших целую неделю громадный театр «Балтдом».
Все семь спектаклей театра Meno Fortas, показанные на фестивале, начиная с «Гамлета» и заканчивая «Фаустом», в Россию уже приезжали. Некоторые, как шекспировская трилогия, например, даже не по одному разу. Живые спектакли разбавлялись видеопоказами ранних постановок — тех самых, ради которых в 1980-х годах зрители и критики отправлялись в Вильнюс: это «Квадрат», «Пиросмани, Пиросмани…», «И дольше века длится день», «Нос» и другие.
Актеры Някрошюса на сцене всегда чем-то заняты. Они стучат, подметают, вышивают, перекладывают хворостины, голосят, поправляют одежду или волосы, дуют (или отказываются дуть) друг другу на пальцы, брызгают из тазов водой и пускают зеркалами солнечные зайчики в зрительный зал. Они мелко суетятся и крупно страдают. Повседневная хозяйственная работа в секунду перерождается в очередной сумасшедший по силе символ.
Гораздо более, чем слова, важно молчание. Поэтому в спектаклях Някрошюса так много пауз. Их можно смотреть без перевода: вспоминаются не монологи и диалоги, а отдельные мизансцены
Вот, например, стук. Для Някрошюса это один из любимых театральных знаков, который надежно связывает физическое и символическое измерения. Ведь постучать может любой человек, когда сомневается, можно ли войти, или просто от нечего делать, по рассеянности. У Някрошюса стучат всегда по делу. Это может быть звук сказочного поцелуя (Отелло перед убийством так будит Дездемону), мук совести (как в «Фаусте»), ударов сердца (как в жизнерадостных «Временах года. Радости весны»), заколачивания гвоздей в гроб или распятие. Стук — средство проверки этого мира на прочность.
Мир, честно говоря, проверки совершенно не выдерживает — он гулок и некомфортен. Персонажи Някрошюса то и дело жалуются на холод. Они бродят по миру вечной мерзлоты, холода, заморозков, инея и льда (в «Гамлете» лед появляется воочию: призрак-отец причащает им сына, а Клавдий разбивает ледяную люстру, надеясь избавиться от видений и воспоминаний, связанных с потусторонним миром). Глядя друг другу в глаза, они видят кусочки льда и теряются в догадках: звезды это мерцают («Пиросмани, Пиросмани…») или отблески смертельной усталости («Макбет»). Все они немного похожи на выросшего Кая: еще помнят о сестре, но уже почти не умеют ее любить. Молясь, жалуясь и причитая, персонажи всегда добавляют «если»: «Господи, если ты есть на этой земле, за что?» («И дольше века длится день»). Если бог и есть, он ничем не выдает своего присутствия и слова молитв звучат в спектаклях особенно отчетливо и проникновенно — как в абсолютно пустом помещении или на похоронах.
Впрочем, слова и реплики на ход действия практически не влияют. Роль книги и слова Някрошюс для себя точно определяет и не раз обыгрывает. На Гамлете тает бумажное платье, в «Песне песней» персонажи собирают в ладони льющиеся со страниц слова и умываются ими, во «Временах года. Благо осени» пинают ногами газеты, притворившиеся листьями, в «Фаусте» скачут на книгах, как на раскаленных углях.
Гораздо более, чем слова, важно молчание. Поэтому в спектаклях Някрошюса так много пауз. Их можно смотреть без перевода: вспоминаются в первую очередь не хрестоматийные монологи и диалоги, а отдельные мизансцены. Настоящими действующими лицами оказываются не бог или человек, а природные стихии — море, огонь, ветер, земля, и кроме выразительных эпизодов запоминаются предметы — топоры в «Макбете», блюдца в «Фаусте», горшки с цветами в «Отелло» и бокалы на гигантских ножках в «Гамлете». Самостоятельность жизни простых вещиц у Някрошюса настолько очевидна, что прямо в фойе театра была устроена их выставка. Забавные, зачастую совершенно обычные, они оказываются лучшими проводниками в его символику.
