«Дружили мы в середине 80-х. Жил он у меня в Ясенево вместе с Янкой. Я его случайно нашел: он ночевал на Ленинском проспекте в траве на разделительной полосе. Трава была довольно высокая, менты его не беспокоили. Ну, я и забрал его к себе — к родителям, если честно. Лето было, они на даче жили.
Потом в Крым вместе ездили. Такое безумное лето: Симеиз, Коктебель. Почти никого не осталось в живых из той тусы. Молодые все такие, Егора вообще никто не знал, нам очень нравилось, как он “Мы уйдем из зоопарка” пел. Собственно, звездой хипповской был Илюша
Пробирочный — Егору последним гитара доставалась. Он рассказывал, что дома пел лежа, завалив голову подушками, чтоб семью не беспокоить — так голос разрабатывал.
После этого я уехал на восемь лет в Данию практически без связи с Россией. И потом ужасно удивился, когда вернулся, а у меня весь лифт исписан: “ГРОБ”, “Летов”. Вот, думаю, счастье, что никто не знал, что он тут жил, — расписали бы весь подъезд.
Вы же понимаете, сколько лет назад это было… Как фигура он для меня достаточно неоднозначен: и политически мы очень сильно разошлись во взглядах, и из музыки-то я две песни всего его любил. Я ничего плохого не хочу сказать, просто это стилистически не моя музыка.
Это как друзья детства: иногда вспоминаешь тепло, но никогда ни он не пытался меня потом найти, ни я его — может, он и пытался, но меня не было, а потом все изменилось… И для меня это просто вот такой худенький нескладный мальчик, весь в черном, с черными волосами, и Янка такая толстенькая при нем была, и жили мы где-то, и менты нас гоняли — такое вот детство страшное. Я понимаю, что он носитель целого пласта культуры, и это ужасно круто и так далее, но с этой точки зрения я просто никогда его не воспринимал».
