Вам не обидно, что ваши фильмы воспринимают всего лишь как ужастики?

Да, в Америке так и происходит. Только недавно — в связи с «Землей мертвых» и «Дневниками мертвецов» — меня стали воспринимать как политического режиссера. Думаю, мне стоит поблагодарить за это администрацию Джорджа Буша, которая совсем уже обнаглела: на этом политическом фоне все разглядели в моих фильмах социальный подтекст. Журналисты неожиданно заговорили: «Да это же политическое кино!» И я получил едва ли не лучшие рецензии в своей карьере. Для меня это странно и немножко несправедливо, потому что я всегда снимал политические фильмы. Вот первую мою картину — «Ночь живых мертвецов» — действительно оценили и даже в чем-то переоценили. Но это сделали прежде всего европейские — французские — критики, увидев в ней радикальное высказывание.

В «Дневниках мертвецов» вы иронизируете над массмедиа…

Массмедиа — это хищник, который бросается на человеческие несчастья. Но я попытался провести разграничение между массмедиа и интернетом. Могу сказать, что я даже больше боюсь интернета, чем телевидения. В нем столько голосов, столько путаницы и неоформленных вещей, что он становится удобным проводником для слепой, неосоз­нанной ярости и гнева, превращается в силу, которая больше разделяет нас, чем объединяет. Когда какой-нибудь уволенный рабочий автомобильного завода в Детройте начинает писать в интернете про то, как он ненавидит мексиканцев, то это рождает в головах людей абсолютный хаос. Хотя мексиканцы совершенно не виноваты в кризисе американского автомобилестроения и в том, что он потерял работу.

Вы сами пользуетесь интернетом?

Пять-шесть лет назад я открыл свой сайт. Сейчас его уже нет; другие сайты, посвященные мне, сделаны либо фанатами, либо рекламными компаниями, которые выпускают мои фильмы. Мне тогда хотелось вступить в честный, открытый диалог со своими поклонниками. Поначалу я относился к этому чрезвычайно добросовестно: читал комментарии, отвечал на вопросы. Но очень быстро туда пришла толпа каких-то озлобленных людей, не имеющих отношения ни ко мне, ни к моим фильмам, ни вообще к кино. Они получали удовольствие от того, что поливали грязью друг друга и всех вокруг. Это походило на отвратительную вечеринку, которая почему-то проходит у меня дома. Интернет превратился в канализацию, куда люди спус­кают свою агрессию. Там находится место и для фашизма. Это практически новый вид граффити, когда просто пишут на заборе: «Здесь был я».

Чему будет посвящена ваша следующая сатира? Может быть, как раз интернету?

Посмотрим. Весь мир превращается в одну большую камеру, все люди независимо от того, есть у них квалификация или нет, становятся журналистами. Происходят удивительные вещи — когда ведущий CNN прерывает трансляцию президентских выборов и говорит: «Подождите секундочку, у нас тут прямое включение, нам фермер из Канзаса передает снимки смерча, сделанные на камеру мобильного телефона». Если будет сиквел «Дневников мертвецов», то я, наверное, затрону в нем тему интернета и блогосферы, которые не менее, а может быть, и более манипулятивны, чем государственные и частные массмедиа, связанные с истеблишментом.

Как вы относитесь к волне антиамериканских картин, которые сейчас снимаются в США?

Америка это заслужила. Я лично последние четыре года живу в Канаде. Честно говоря, мне бы хотелось сказать, что я эмигрировал из Штатов по политическим причинам, но нет, этого не было. Просто так случилось, что в Канаде я познакомился со своей нынешней спутницей и переехал жить и работать к ней. Кроме того, у меня там друзья, коллеги. Это, конечно, не акт политической эмиграции, но как же я рад, что больше не живу в США! Я родился в 1940 году и немножко застал Вторую мировую. Помню, как в детстве я гордился Америкой. Но это чувство давным-давно прошло. Сейчас Америка — это Уолл-стрит и империализм, это политика нынешней администрации Буша и все более ухудшающаяся экономическая ситуация. Сегодня уже нельзя гордиться тем, что ты американец. Особенно если ты человек с совестью, чувствительный к тому, что происходит вокруг.

Если вы пойдете на выборы, за кого будете голосовать?

Я подал прошение на постоянное место жительства в Канаде, и вполне возможно, что к моменту выборов уже получу канадское гражданство и потому не буду голосовать. Если же я не успею, то можно, конечно, тайно съездить в Нью-Йорк и отдать свой голос — было бы за кого! У меня нет ощущения, что можно доверять кому-то из нынешних кандидатов. Боюсь, что демократы просто будут лупцевать друг друга, а в это время Джон Маккейн окольными путями прокрадется к президентскому креслу. Что касается Обамы… С ним связывают надежды на что-то новое. Его называют политиком-демократом, но это не совсем так. Скажем, он заявляет, что был единственным человеком, который не голосовал за войну в Ираке. Но тут есть один нюанс: он в то время не был сенатором и вообще не мог голосовать — ни за войну, ни против. И повсюду всплывает подобная ложь. Что касается Хиллари, это политик старой школы, и надеяться на то, что она будет что-то обновлять, довольно трудно. Не знаю, следите ли вы внимательно за политической жизнью США, но там был такой кандидат-демократ Деннис Кусинич, который мне очень нравился. Он, естественно, очень рано сошел с предвыборной гонки.

Ваш дебют — «Ночь живых мертвецов» — стоил около 100 тысяч долларов. Трудно было приспособиться к большим бюджетам? Могли бы вы сейчас снять фильм за такую сумму, есть ли у вас такое желание?

Чтобы сегодня снять фильм за 100 тысяч, мне нужно было бы выйти из всех профессиональных союзов и гильдий, прекратить работать с продюсерами, отказаться от художников, операторов и их ассистентов — все они являются членами профсоюзов, и у них есть своя минимальная ставка. Если сложить все эти минимальные ставки, уже получится очень приличный бюджет. По условиям профсоюза минимальная зарплата режиссера — 52 тысячи долларов, а это уже полбюджета моего первого фильма.

Что вы думаете о современных голливудских хоррорах?

У меня достаточно циничный взгляд на эти вещи. Сейчас очень мало режиссеров, пытающихся как-то развить этот жанр или использовать его в качестве метафоры, вложить в него серьезное высказывание. Хоррор развивается беспорядочно, волнами. Вот десять лет никто не снимал хорроров, и тут вдруг выходит фильм ужасов, который приносит много денег. Продюсеры сразу же возбуждаются и говорят: давайте снимем еще семь точно таких же картин, чтобы на этой волне успеть заработать. Сейчас, например, наснимали целую пачку «пыточных» фильмов — все эти «Пилы» и «Хостелы». Но скоро эта волна закончится.

Вообще кино делать легко, куда труднее добиться того, чтобы его увидели зрители. Все сложнее найти дистрибьюторов для нестандартного кино. Мне в каком-то смысле повезло, я начинал в 1960-е годы. Тогда, наоборот, кино снималось с трудом — требовались пленка, камера, профессиональное освещение для того, чтобы на эту пленку что-то снять. Зато показать готовую картину было довольно просто, так как существовало много маленьких независимых прокатных компаний. Сейчас все находится в руках больших прокатных сетей, и пробиться туда очень сложно. Каждый раз, когда я появляюсь на съездах и фестивалях любителей хоррора, ко мне подходят десять, двадцать или тридцать человек, каждый из них держит DVD и говорит: «Вот мы кино сделали — не посмотрите?» Многие снимают сегодня маленькие фильмы — это стало вполне доступным. Но шансов пробиться к публике у них практически нет.

Если проследить эволюцию ваших фильмов, то зомби в них не меняются, у них один инстинкт — питаться, а вот люди становятся все хуже и хуже…

А для меня зомби всегда были привлекательнее людей.

Чего вы боитесь больше всего?

Я вырос на комиксах и фильмах ужасов. Тогда в кинотеатрах часто крутили старые ленты — старого «Дракулу», старого «Франкенштейна» — и меня они абсолютно зачаровывали. Увлечение этими фильмами избавило меня от страха перед сверхъестественным. А мои реальные страхи… Знаете, мой отец с Кубы, у матери есть литовские корни, фамилия у меня испаноязычная. С таким именем в Нью-Йорке 50-х было очень непросто — посмотрите «Вестсайдскую историю», снятую в начале 60-х (там враждуют белые и пуэрториканцы. — «РР»). Ребята-итальян­цы, состоявшие в «банде макаронников», все время били меня за мою латиноамериканскую фамилию. Я уже говорил, что отчасти застал Вторую мировую. Помню, как мы гасили свет, объявлялась воздушная тревога, хотя авианалетов и бомбардировок никогда не было. Поэтому если у меня и есть какие-то страхи, то это страхи перед реальностью, а не перед сверхъестественным.

А как вы себе представляете загробную жизнь?

Надеюсь, конечно, что она существует. Но, скорее всего, ничего там нет. Все заканчивается, когда человек умирает.

Если представить себе такую ситуацию, что зомби победят, а людей уже не останется, — что тогда будет?

Опасный момент. Может быть, это будет похоже на первые 15 минут после того, что произошло 11 сентября 2001 года, когда мир словно бы провалился в гигантскую черную дыру.

Говорят, многие создатели хорроров в жизни и мухи не обидят. Вы из таких людей?

Надеюсь. Не думаю, что за свою жизнь я кому-то реально навредил. Стивен Кинг часто говорит: «У меня никогда не бывает ночных кошмаров, потому что я их передаю вам — вы их переживаете за меня». И он прав. Мои коллеги, работающие в жанре хоррора, — это самые милые, безобидные и приятные люди из всех, кого я знаю. Возможно, они действительно избавляются от своих внутренних страхов, воплощая их в творчестве.

Расскажите про ваше сотрудничество со Стивеном Кингом.

Прежде всего, он мой старый друг. Мы часто видимся, у нас хорошие отношения. Познакомились мы задолго до того, как начали вместе работать. Что касается совместного творчест­ва, мне очень жаль, что оно ограничилось двумя фильмами — «Байками из склепа» и «Темной половиной». Хотя было много проектов, которые мы разрабатывали, но по тем или иным причинам они не реализовались. Например, мы планировали экранизировать «Кладбище домашних животных» и «Противостояние». И до сих пор ведем разговоры о том, что надо бы поработать вместе.

Вам никогда не хотелось снять голливудских звезд в роли зомби?

Никогда не думал о звездах, так как не мог их себе позволить. Кто из них лучший кандидат на роль зомби? Действительно, об этом стоит подумать. (Смеется.) Кто же из них выглядит наиболее мертвым, насквозь мертвым? Даже не знаю. А у вас нет предложений? Может быть, Джордж Клуни? Да нет, я шучу — на самом деле он хороший парень. Или Николь Кидман? Мне кажется, в ней есть что-то «мертвое».

Какой фильм произвел на вас самое страшное впечатление?

Их много. Выделю два: «Тварь», cпродюси­ро­ванная Говардом Хоуксом, и «Сказки Гофмана» — фильм-опера Майкла Пауэлла и Эмерика Прессбургера, который я посмотрел в тринадцать лет.

Фото: Getty Images/ Fotobank; Reuters; Getty Images/ Fotobank; Defd/ Vostock Photo; архив пресс-службы