Проект века

Пермский музей, знаменитый своей коллекцией культовой деревянной скульптуры, со времен Гражданской войны располагался в городском кафедральном соборе. Типичная история. Церковь давно просила вернуть собор, но музей просто некуда было перевести. Два года назад влас­ти приняли неожиданное решение: построить новое здание — но не просто музей, а шедевр архитектуры, культурный центр общероссийского, если не мирового масштаба. За консультацией министерство культуры и молодежной политики Перми обратилось в Центр современной архитектуры — в последние годы он успешно организует визиты в Россию звезд мировой архитектуры с открытыми лекциями. Результатом переговоров стал открытый конкурс проектов.

Завлечь знаменитостей в регион удалось. Причем в число 25 участников конкурса (среди которых были настоящие звезды, такие как Заха Хадид, Хани Рашид и др.) удалось включить даже молодые российские бюро. Концепцию создал австриец Дитер Богнер, автор многочисленных музейных проектов (ему, в частности, принадлежит концепция музеефикации Зальцбурга и музея в Граце). Призовой фонд составил $300 тыс., что вовсе не так уж мало.

К консультированию пермского проекта чуть было не подключился знаменитый Фонд Гуггенхайма из США. Однако европейская сторона резко высказалась против участия американцев.

Раздвоение наличности

Итоги конкурса оказались неожиданными. Для начала жюри понесло потери в лице четверых участников, включая двух иностранцев. Их оперативно заменили. Мнение вновь составленного жюри разделилось: иностранцы проголосовали за швейцарское бюро Олджиати (Valerio Olgiati), представившее проект оригинальный, но странноватый, напоминающий не то квадратуру елки, не то пагоду, не то шапито. Россиян же прельстила работа 30-летнего соотечественника Бориса Бернаскони — остекленная коробка с прогулочной крышей, банальная внешне, но вполне выполнимая, да еще и с вокзалом в утробе. В итоге первое место, а значит, и $170 тыс. разделили между этими двумя проектами. Третья премия в $50 тыс. досталась Захе Хадид (автору и множества «бумажных проектов», и вполне реального Музея современного искусства в Цинциннати), предложившей здание в виде огромной речной раковины, словно выброшенной на берег Камы — игрушку красивую, но даже с виду архидорогую.

В результате строить оказалось нечего. Победителей как минимум двое. Но в принятую инвестпрограмму города финансирование музейного комплекса включено не было, и администрация края говорит о сроках реализации проекта все осторожнее. По словам директора Центра современной архитектуры Ирины Коробьиной, «четкое намерение построить есть». Но сказав это, она осторожно добавила: «Я очень на это надеюсь».

Музей инкорпорейтед

На самом деле в таких итогах конкурса нет ничего удивительного. Раздрай в жюри — общемировая традиция. Разногласия между российскими и иностранными членами жюри — тоже норма, вспомнить хотя бы историю реконструкции Мариинского театра.

Что ж, пока не только у россиян, но и у иностранцев шедевры не появляются по заказу. А чтобы оценить пермский опыт, надо вспомнить о мотивах проведения конкурса.

Художественная выставка как жанр деятельности чаще всего убыточна. Во всем мире музеи живут благодаря дотациям, что не мешает им бурно и эффектно развиваться. Основной канал финансирования — это советы попечителей и всевозможные фонды, легко привлекающие спонсорские средства. В большинстве стран Запада долговременная опека музеев влечет за собой налоговые льготы. Отсюда и стабильные, предсказуемые отношения между всеми участниками процесса. У нас нечто подобное сущест­вовало в начале 90-х годов, сегодня же этого де-факто нет. Правда, появились частные музеи — сейчас их уже около десяти, но основные музейные коллекции по-прежнему финансируются из федерального и муниципальных бюджетов. 

В мировом музейном деле последним ноу-хау стали дорогостоящие проекты, способные быстро поднять целые отрасли региональной экономики. Так, 300 млн евро, вложенные магнатами местной металлургии в постройку филиала нью-йоркского Музея современного искусства Гуггенхайма в северной Испании, превратили провинциальный Бильбао в один из центров культурного туризма.

Сегодня спрос на безумную современную архитектуру столь высок, а пиар-возможности, маневренность и влияние сложившихся вокруг актуального искусства тусовок столь обширны, что поток туристов покорно следует указанному курсу. Словосочетания «эффект Бильбао», «региональный культурный центр», «мировой туризм» встречались и в речах пермских официальных лиц. На то же намекали концептуальные разработки музея. Но у многих сопоставление российского регионального центра с западными вызвало саркастическую улыбку. Бильбао — это всего 80 км до аристократического курорта Сан-Себастьян и 150 км до Биаррица с соответствующей публикой. Абу-Даби находится по соседству с давно раскрученным курортом Дубай, в сердце финансово-нефтяной кладовой с ее свободными деньгами и свободными людьми. Кроме того, и там и там тепло. А Пермь далеко не курорт. А вот задача превращения города в культурный центр казалась здесь вполне решаемой. И примеры подобных превращений есть — тот же Ханты-Мансийск, администрация которого, создав инфраструктуру евроуровня и последовательно вкладываясь в культуру, регулярно привлекает на свои кинофестивали европейских звезд.

Город на Каме

На самом деле Пермь — город хитрый. Участок под музей выделен на берегу Камы, в сотне мет­ров от Транссибирской магистрали. Транзитный поток есть. Характерно, что россиянин Бернаскони намеренно вышел за рамки отведенного участка: его проект вобрал в себя и Транссиб (нижний уровень музейного комплекса превратился в железнодорожную станцию), и спуск к Каме. Некоторые участники попытались сделать то же самое, вписав в проекты пристань.

Но главное — Пермь уже много лет инвестирует в реконструкцию своего аэропорта и наряду с Челябинском и Екатеринбургом борется за превращение его в хаб, иначе говоря, транзитный аэропорт. Таков один из последних «хитов» в транспортном бизнесе. Преображение «воздушных ворот» в хабы напоминает международные соревнования. Впереди Париж, его только что догнал Хитроу… Построй Пермь свой хаб, она обеспечила бы себя международными авиарейсами, без которых туризм культурно ориентированной богемы трудно себе представить. Может быть, конкурс был в том числе и аргументом в пользу строительства транзитного аэропорта?

Но в марте стало известно: проект сети хабов, недавно предложенный Минтрансом, пока оставил Пермь за бортом. Кроме Москвы и Петербурга, в нее войдут Екатеринбург, Самара, Красноярск и, возможно, Ростов-на-Дону. Кстати, для каждого из этих городов пермский опыт теперь более чем актуален. Хабы — это регулярные авиарейсы, а значит, шанс зацепить часть пассажиропотока и его средств. Таким образом, само расположение «музея будущего» в России упирается в экономическую географию и аппаратную игру в вопросе выбора объектов инвестиций.

Чисто российская специфика вынуждает всегда задавать вопрос: «А кому это выгодно?». Теоретически всемирно известный объект культуры, стань музей таковым, мог бы поднять капитализацию прилегающих районов. В работе Бернаскони на заднем плане мелькнули башни пермского «сити», проекта «Камагейт» — Eurotowers. Вокруг музейного участка две промзоны, и теоретически они тоже могут стать объектом реновации. Впрочем, все эти расчеты — из области ненаучной фантастики. Такие сложные схемы на российской почве пока не приживаются, а опыт столицы свидетельствует о том, что близость к знаковому месту спроса не гарантирует.

Особенности национальной архитектуры

Вообще удивить чем-либо российский регион сейчас очень сложно. В Ижевске всерьез рассмат­ривают проект небоскреба в виде автомата Калашникова, а в Ханты-Мансийске — небоскреба на вечной мерзлоте, которая может оказаться совсем даже не вечной. Но ставка на эффектность, «шедевральность» и актуальность уязвима, потому что провоцирует авторов на броские, но неосуществимые решения. В Перми среди прочих конкурсных проектов были изгибающиеся карточные домики и радуга, утопающая в Каме. Все это прекрасно, но плохо сочетается с суровой реальностью: вопрос о том, как счищать наледь, не соскребая заодно шедевр, уже вставал в связи с проектом Мариинки-2. Добавим к прочим пермских сложностям еще и резкие перепады температур, и то, что строить все эти шедевры предстоит гастарбайтерам. В итоге поверить в осуществление этих смелых планов становится все сложнее.

Возможно, стоило изначально прописывать технические характеристики и требования, каким бы авангардным ни был заказ. От сухих расчетов никуда не уйти — технически не выверенные решения рано или поздно оборачиваются серьезными проблемами, устранение которых требует огромных средств. Так, у проекта столичного Музея изобразительных искусств было множество недостатков — взять хотя бы неудачную планировку вестибюльных помещений, из-за которой на морозе выстраивались очереди. И сейчас для его реконструкции вместо точечных решений (парковка, вестибюли) выбран мегапроект — мультиплекс от Нормана Фостера: множество корпусов и большая подземная территория. По сути это попытка создать эрзац-Лувр, которым ГМИИ вряд ли когда-нибудь станет, да и нужно ли?

Или другой пример: только что отстроенный гигантский музей «Царицыно» (пространства которого пока нечем занять) был пропиарен так, что и огромный парк оказался тесен для сотен тысяч гуляющих. Вот только нужно ли Москве такое столпотворение? Не логичнее ли сделать несколько новых музейных центров?

После бала

Первый вопрос, вставший по окончании конкурса, — что делать? Впрочем, никакого тупика нет. Иностранные члены жюри были искренне удивлены отсутствием среди конкурсных работ «деревянной темы». Регион Перми — Парма — уникален тем, что несколько лет назад обзавелся собственным мифом: книга «Сердце Пармы» пермского писателя Алексея Иванова, написанная в жанре магического реализма, произвела сильное впечатление на богемную московскую публику. Из региональной истории и культуры автору удалось создать целую вселенную, и текст Иванова, безусловно, выполнил свою миссию — стал возбудителем острого интереса к Перми в столице. Так что, скорее всего, судьба пермского музея так или иначе в скором времени решится.

А вот главный вопрос, который поставил конкурс — чего мы вообще хотим от музейного здания? Для начала это должно быть место, куда хочется прийти — пока же только традиция посещения музеев гонит туда в выходные культурную часть общества. Форма здания, как правило, пропорциональна амбициям, а уют — здравому смыслу заказчика и личным качест­вам зодчего. С другой стороны, музей должен быть технологичным и авангардным, иначе он просто проиграет другим пространствам. Хотя вообще-то эти противоречия «музея будущего» давно уже примиряются на практике — например, в Морском музее в Осака, представляющем собой сферу со входом под водой, или в Туринском выставочном центре, переделанном из здания автозавода с треком на крыше.

Среди достоинств пермского конкурса глава Российского союза архитекторов Юрий Гнедовский отметил его открытость в противовес тендерам с их господством денег, сроков и прежних заслуг. Действительно, по признанию Ирины Коробьиной, власти Перми сделали то, что давно уже никто не практикует: согласились профинансировать умеренно свободный творческий поиск с непредсказуемым результатом. Но трудно не заметить, что среди звездных участников, как российских, так и западных, подобрались в основном оригиналы и не оказалось представителей основного «строящего сос­тава», который отлично справляется в том числе с проектированием музеев: Ренцо Пиано, Поля Андре, Даниэля Либескинда, того же Нормана Фостера. Эти люди предпочитают тендеры с реальными финансовыми параметрами проекта, которые в Перми никто не предложил.

Как заметил один из самых признанных российских архитекторов Алексей Бавыкин, основное преимущество звездных архбюро — в мощной проектной структуре из сотен специалистов, способных придать любому поиску высокую технологичность. И это именно то, что могут дать иностранцы российскому музею. Нужны ли для этого открытые конкурсы — большой вопрос. А вот для архитектуры как искусства они точно нужны, и Пермь внесла неоценимый вклад в развитие архитектурной мысли. Так что было справедливо вернуть городу долг, заказав для него за федеральные или спонсорские деньги вменяемый и вполне земной музейный проект у конкретного архитектора — возможно, использовав конкурс, возможно, нет. Это нужно не для туристов-ори­ги­налов, а для миллионов россиян и уникальной коллекции Пермского музея.

«Вам нужно поменять концепцию, сделать жемчужину в парке — маленький скромный музей, посвященный именно деревянной скульптуре. А ехать смотреть на Бильбао № 30 никто не захочет», — заметил знаменитый швейцарский архитектор Петер Цумтор. И спорить с ним трудно.

Фото: Дмитрий Шордаков для «РР»; Ц:СА / Центр современной архитектуры; Ц:СА