Процедурный вопрос

Церемонии — это, по идее, красиво. Выходят нарядные люди, получают награды и что-то взволнованно говорят. Впрочем, на церемониях вручения «Золотой маски» зрителей пронять трудно. Они ведь кто? Актеры-ре­жис­серы-критики и сочувствующие. Они-то уж театра в своей жизни навидались и толк в представлениях знают.

Но, может, это им только кажется? На этот раз режиссер церемонии Дмитрий Бертман решил, что катающихся по музтеатру имени Станиславского и Немировича-Данченко девушек на роликах они точно не видели. А также плясок мексиканских пастухов. Зал вздыхал, сползал и пустел. Какая-то женщина из третьего ряда, не выдержав напряжения, побежала к выходу так, будто сдавала стометровку. По сценарию церемония была с Воландом и его свитой: Булгаков — это театрально. Но Булгаков давно умер, и текст для церемонии писал другой человек — В. Павлов. Поэтому шутки были — как бы это сказать? — вторичными. А Дмитрий Певцов, исполнявший Воланда, вообще почему-то вдруг запел. Арию Мефистофеля из оперы Гуно «Фауст».

Ну, это бог с ним — у нас с советских времен на торжественных вечерах принято зрителя развлекать ансамблями бандуристов и хором мальчиков. Но режиссер почему-то решил избавиться от традиционных бумажных конвертиков, которые, как справедливо заметила Илзе Лиепа, вручавшая одну из премий, добавляли процедуре тепла. На этот раз «конвертики» всплывали на экране, и из них появлялось не имя, а название театра, которых в номинации порой оказывалось аж четыре штуки. И бежали иногда на сцену по двое, а потом выкручивались — как художники по свету Большого театра Дамир Исмагилов (не победивший) и Глеб Фильштинский (победивший).

У некоторых нервы не выдерживали, и они прямо на сцене начинали говорить, что они думают о церемонии. Но, похоже, обиднее всего было организаторам фестиваля. Это ж надо — целый год готовить громадные гастроли, провести их на высоком уровне, продумать до мелочей и пресс-конференции, и съемки, и афишу — и в завершение получить церемонию с ляпами, путаницей и пляшущими пас­тухами! Видимо, надо режиссеров церемонии из победителей брать, так оно надежнее.

Раздача праздничных слонов

Можно бесконечно размышлять о том, кому стоило бы дать приз, и крыть аргументами — чем жюри и занималось накануне.

Вот стали лауреатами спектакль Мариинского театра «Пробуждение Флоры» и его хо­реограф Сергей Вихарев. Но почему не Борис Эйфман и не Алла Сигалова или не Ратманский с Бурлакой? Загадка. Зато Татьяна Баганова, авторитет екатеринбургского танца, получила «Маску» за лучший спектакль.

Откровенно испугал только лучший композитор Владимир Кобекин, написавший музыку к «Маргарите» Саратовского оперного театра. Спектакль не был музыкальным откровением, усыплял и напоминал звуки оркестра в городском саду. Екатеринбуржцы с «Силиконовой дурой.net» получили «Золотую маску» за работу дирижера и режиссера, а Хабаровский музыкальный театр с «Самолетом Вани Чонкина» — за лучший спектакль в оперетте. А вот режиссер Большого Дмитрий Черняков, человек-бренд, мастер по переводу классики на актуальный язык, наверное, получил бы «Маску», даже если бы это решал всероссийский референдум. Черняков — это святое.

С лучшей женской ролью в драме все устроили мудро и дипломатично: специальным призом отсекли «фоменок» — сестер Кутеповых и Мадлен Джабраилову за спектакль «Самое важное», а дальше все было делом техники. Татьяна Шес­такова у Додина, играя пронзительную роль матери физика Штрума, на высокой щемящей ноте произносит речь своей героини из еврейского гетто. Но ее роль все же не главная. Полина Агуреева в спектакле «Июль» совершает виртуозный выход за пределы женской роли — произносит как поэму монолог людоеда. Но с моноспектак­лем у нее тоже шансов было немного. И лауреатом стала Ирина Пегова, звеняще задорно, с искренней верой в возможность счастья для всех сыгравшая платоновскую Москву Честнову. А режиссер спектакля Карбаускис, человек закрытый и неразговорчивый, получил за этот спектакль приз как лучший режиссер в драме и сказал лаконичное спасибо. А мог бы и просто кивнуть.

Когда отсекли Фокина — спецпризом за возрождение Александринки, — стало ясно, что актерам и спектаклю «Живой труп» не дадут ничего.

А вот с мужской ролью все оказалось не слава богу. Дали «Маску» признанному человеку — Райкину. Но при всем уважении к мэтру награждение это — отлакированное, парадное, столичное. Был Белый, который у Серебренникова иг­рал на износ. Был Коваленко в «Живом трупе» — актер очень интересный, парадоксальный, на контрасте тонкого голоса и внушительного корпуса вызывающий почти леденящие, инфернальные ассоциации. Был Егоров из «Игроков» Левинского, но он отпал, потому что там весь спектакль — как единый оркестр, это — ансамбль актеров. А жаль. Был Курышев — Штрум из додинского спектакля «Жизнь и судьба» — страстный, горячечный, разрываемый моральным выбором. И все они пролетели — и все из-за своих полутонов. Видимо, для такой номинации нужны абсолютные медальные качества.

А вот где восторжествовала справедливость, так это в режиссуре, когда Дмитрию Крымову дали «Маску» за лучший «эксперимент». Его команда — двадцатилетние актеры и художники — на галерке бушевала от радости. Крымов, замечательный режиссер, художник и тонкий, скромный, застенчивый человек, поблагодарил их и опального эмигранта Васильева, давшего приют крымовцам. Что вполне можно расценить как политический жест: в зале было полно чиновников от культуры, и услышать лишний раз имя Васильева им было полезно. Чтоб не забывали, кого страна лишилась.

Три спектакля, которые потрясли

Прения зрителей можно было услышать, спус­каясь в курилку. Бойкая барышня озадачила заявлением: «Ну кто такой Додин?» Я подумала, что сплю. Дальше последовало: «Зачем ему дали премию за главный драматический спектакль большой формы? Это же ужасно!» В театре всегда так: то, что одни называют ужасным, для других прекрасно. Я не фанат Додина, на шекс­пировских его спектаклях у меня возникает ощущение, что я перечитываю примечания в академическом издании классика. В кулуарах Додина вообще многие не любят. А он тем временем работает, делает большие вещи. Его «Жизнь и судьба» по Гроссману стала, тем не менее, значительным событием в режиссуре: это масштабный эпос, громадина — как четырехтомная «Война и мир» среди стихотворений, рассказов и пусть хороших, но однотомных романов. Это и книга, и спектакль — без толкования. Они ясны, как ясна боль. Видишь только жизнь, не фиксируя метафоры, не отмечая игру актеров и не размышляя о том, что хотел сказать режиссер. Просто помещаешь себя в сталинскую эпоху — и получаешь полное ощущение ужаса.

Волейбольная сетка, натянутая между комодом и буфетом — колючая проволока, черта. Зэки и заключенные нацистских концлагерей перемешиваются с теми, кто на свободе, — в платьях, в пижамах, с фужерами: теплая человеческая жизнь с любовью и близостью и нечеловеческая, припорошенная снегом, страшная жизнь лагеря. Слушаешь и видишь, как по мостовой гонят шеренгу в гетто — на людях шубы, пальто (можно было брать только 15 килограммов вещей, поэтому надевали на себя), им жарко и страшно, а мимо по тротуару идут легко одетые люди, без пиджаков, в платьях…

Но Додину-то «Маску» все-таки дали. А вот двум замечательным спектаклям из провинции не дали. Знаменитого скандального драматурга Макдонаха открыли в замечательном пермском театре «У Моста». Там нашли свой язык, чтоб рассказать и приблизить к русскому зрителю сцены из жизни ирландской глубинки, полные черного юмора, ужасов и безобразий. Спектакль «Сиротливый Запад» — о том, как двое братьев-придурков всю жизнь ссорятся, а один вообще отца пристрелил, потому что папаша плохо отозвался о его прическе. Там у них все время кто-то кого-то буднично мочит. Спектакль камерный, на сцене пара буфетов, кресла. Но режиссеру Федотову удалось создать в этой комнатке целый мир — с иро­нично-мрачной атмосферой, с частностями и национальным колоритом, который перерастает в метафизическую историю об искуп­лении грехов. О жертве. Священник, которому надоела братская свара, кончает с собой, как бы посылая себя вместо них в ад. На братьев, как и на зрителя, это производит большое впечатление.

Еще один коллектив, которому не дали ничего, — нижегородский ТЮЗ, где Кокорин поставил мрачную пьесу Горького «Последние». Сценография простая: гирлянда лампочек на перепутанных и переплетенных шнурах, нависающая над героями. Герои — семья: пятеро детей, мать, отец (полицейская морда, кутил, бесчинствовал, в доме устроил казино, революционеров мордовал) — деньги проели-прокутили, дом ушел за долги, и живут все у добренького слабенького дядюшки. Отец — абсолютно шекспировский персонаж: он словно болен своим злом, мучается им как падучей. Актер Леонид Ремнев (ему как раз вполне могли бы дать «Мас­ку» за лучшую мужскую роль), как цепной пес, бросается на родных и «перекусывает» их волю. А добрые слабы: вот и дядюшка умирает — сердце не выдерживает. Перегорает лампочка — слишком сильный ток. Световая партитура расписана, как музыкальная, и связана и с каждым героем, и с общим ритмом спектакля: накал страстей — все лампы вспыхивают, слепят белым; монолог — одна лампочка горит ярче других. Простая и сильная аллегория: человек как лапочка, мир как свет и мрак.

Политика победы

«Золотая маска» по-прежнему премия столичная. Она по определению не может быть маргинальной и поощрять спорные проекты. Она всегда отличает большие театры, известные имена. Понятно, что Москва и Петербург — театральные столицы, на них золото масок и уходит. Однако в этом сезоне провинция была очень сильна — и режиссерами, и актерами, и спектаклями. Но некоторые из них вообще предпочли не заметить. Может, в жюри боялись унизить регионы поощрительным призом? Или провинция не дотягивает еще до столичного уровня? Или виноват слишком длинный список режиссеров и спектаклей?

Большой победой — идеологической — было награждение магнитогорской «Грозы». Впервые провинция получила премию за спектакль малой формы. Это спектакль, наэлектризованный до предела, как грозовое облако. На сцене в зеркале отражается бассейн с водой — Волга. По грубым доскам, как гимнасты, балансируя, ходят актеры. Это своими словами пересказанный Островский: не столько со школы знакомый конфликт, сколько среднерусская жизнь в деталях. Как баранки бусами носят на шее, как ложки к обеду раскладывают, как свечи пересчитывают, как носят бутыль за голенищем, как до одури пьют. Спектакль — передвижническая картина маслом.

Самые большие гастроли российского театра в Москве закончены. Ясно, что многие награды стали компромиссом. Арифметика простая: достойных много, а «Золотых масок» мало. Стоит ли утешаться тем, что когда-нибудь всем сестрам дадут по серьгам? Да нет. Скорее, утешает то, что Москва увидела: в провинции есть люди, мастерски делающие дело. Теперь пусть делает выводы.

Фото: Photoxpress; Сергей Михеев/Коммерсант; Виктор Васильев/пресс-служба фестиваля «Золотая маска»; Павел Смертин для «РР»