Вариантов выбора школы не так много. Если исключить из списка унылые районные заведения и те, где за полторы тысячи евро в месяц вам предложат мрамор, безопасность и питание из лучших ресторанов города, останутся бывшие «спец» и частные авторские школы. Родитель с фантазией будет выбирать из двух последних и быстро обнаружит, что в одних — «жестких» — учат серьезно и гарантируют образование, приближающееся к университетскому; в других — «мягких» — казалось бы, ничему не учат, а только гладят по головке. «Жесткие» школы подходят детям с бойцовскими качествами и большим честолюбием. В «мягкие» отдают детей мечтательных и нервных, не способных учиться ни в простой районной школе, ни в «спец» — да и вообще, кто сказал, что они могут учиться?
Чтобы понять, как выглядят такие школы и как там учат, мы взяли типичную «жесткую» гимназию на Юго-Западе столицы, из стен которой выходят будущие математики, биологи и историки с мировыми именами, и самую «мягкую» из известных нам поливановскую Малую школу. Опросили выпускников и составили картину. Оказалось: оба типа обучения результативны. Выпускники Малой школы и гимназии № 1543 в целом одинаково успешны в науке, бизнесе и взрослой жизни, но подход к этим трем аспектам бытия у них разный.
Гимназия № 1543: новый мир построит
На подходе к школе меня встречает запах разгоряченных детских тел. Уроки закончились, двор плотно завален портфелями, через них приходится переступать, балансируя на одной ноге. Их хозяева бесятся в отдалении, взрывая кроссовками и модными кедами только что засаженные газоны. В кабинете директора трясется потолок — кажется, что на втором этаже кидаются партами, но Юрий Владимирович Завельский держится невозмутимо. Ему 81, 33 года назад он основал 43-ю школу, которая сначала носила имя Гагарина, а в 1990-м превратилась в Московскую гимназию на Юго-Западе № 1543. «Я против строгостей в школе, против того, чтобы условности ребенка сковывали, — произносит он грассируя. — Я воспитывался и учился еще до войны. Это было сталинское время, и школа была жесткой. В самом понятии учебы дисциплина доминировала. Доминировала над жизнью каждого ребенка, каждого взрослого. И тем не менее — вам это может показаться странным — я вырос человеком демократических взглядов».
На школьном интернет-форуме отучившиеся в 1543-й анонимы высказываются прямо противоположно: «Людям, непохожим на остальных, цельным независимым личностям (не сочтите за нескромность) жить не давали. Давили как могли. Демократией даже в минимальных объемах не пахло»; «Для родителей идеальный вариант: недорого, отличное образование, хороший коллектив. Но подумайте о нас… Выбирая эту школу, вы дарите свое чадо ей. Или оно становится двоечником и его психика расшатана. Здесь любят смешать с грязью. И только тот факт, что в любой другой школе я буду отличником, заставляет не падать духом. Действительно: многие, перешедшие из 1543-й в разные — слабые и сильные — уч. заведения, резко вырастали в глазах других».
Я в недоумении. Дети во дворе выглядят счастливыми и даже слегка избалованными. Проблемы пубертата и внутреннего конфликта с реальностью не отражаются на их возбужденных лицах. Отучившись в классической районной школе времен застоя, я умею распознавать плоды учительского тоталитаризма: мои одноклассники были какими-то серыми и ходили слегка сгорбившись. Прошу Завельского прокомментировать расхождение оценок ситуации.
«Гимназия — это образовательное учреждение, которое показано далеко не каждому ребенку, — говорит он. — Наша задача — подготовить для страны будущую научно-техническую и творческую интеллигенцию. Создать ту элиту, которая является локомотивом движения общества вперед, к определенной цели. Каждый, кто оканчивает гимназию 1543, конкурентоспособен при поступлении в любой, даже самый престижный вуз. Я работаю учителем с 1950 года и рассуждаю так: знания, которые получает ребенок, он должен быть способен защитить где угодно, когда угодно и перед кем угодно. Ребенок, поступающий в гимназию, должен обладать способностями, учебной мотивацией и хорошим здоровьем. Чтобы вооружить себя теми знаниями, о которых я говорю, нужно быть здоровым».
Здоровым! Как мне это раньше в голову не пришло? Сидя на перилах у входа в здание, наблюдая за естественной жизнью молодняка, я обратила внимание на крепкие ноги девчонок и энергичные прыжки парней. Подумала, что они похожи на юных москвичей 60-х годов прошлого века, выросших на экологически чистой картошке и натуральном молоке. Круглые щечки — так и хочется ущипнуть. Мальчики, правда, похилее, но к окончанию школы нагонят. Новая генерация умников с косой саженью в плечах.
«В нашей гимназии учиться трудно, такое образование вообще получить нелегко, — продолжает Юрий Владимирович. — Из всех видов труда, существующих на свете, учебный труд самый энергоемкий. Сдавать зачеты, экзамены, как это делают наши дети, не каждый взрослый готов. Приобщение к новым знаниям не дается легко. Именно поэтому для многих родителей и ребят наше заведение — жесткое».
Пытаюсь расспросить самих мучеников. «Да тут отлично! Особенно после простой школы. Если есть мозги, выжить можно», — говорит юноша лет 14 с челкой набок. Не думаю, что сегодня он займется уроками: его тянет за руку одноклассница. «Лишние люди быстро отсеиваются, — бормочет под нос классический очкарик. — Почему лишние? Не интересуются ничем, странно себя ведут, асоциально. У нас дружные классы, есть просто офигенные учителя, мы ездим в экспедиции и в лагерь. Такого ни у кого нет».
Хочу поговорить с девочками, но они проходят мимо по двое, по трое. В каждой группке — своя мода: эти в стиле чирлидерш (пресловутые крепкие ноги под радикальным мини), те, похоже, вырабатывают привычку к офисному дресс-коду, а вон та компания на зимние каникулы явно ездила в Лондон (вещи дешевые, но необычные). Наконец появляется одиночка в ярко-желтом сарафане колоколом. Она подходит мне как нестандарт — хотя бы по внешним признакам. Но не тут-то было. Ее окружает стайка парней, она крутится, задирает юбку, и в этом нет ничего дурного, поскольку у современной девушки под одной юбкой всегда найдется другая.
Ладно, подожду. Вытаскиваю сигарету, хочу прикурить, ветер сдувает пламя. Ловлю осуждающие взгляды. Действительно, на земле нет ни одного окурка. Группа учителей у ворот мирно беседует — без сигарет. Любопытства ради обхожу школу кругом, захожу в соседние дворы. По логике вещей там должны заседать группы вольнодумцев, передавая по кругу фляжку или косяк. Но нет. Эти дети действительно учатся. У них высокая мотивация, как говорил
Завельский, «созданная в семье сразу после рождения ребенка, сформированная в начальной школе, а потом — уже в рамках нашего учебного заведения».
Вечером начинаю вызванивать выпускников гимназии. Первые трое — два мальчика и девочка из разных выпусков — независимо друг от друга выдают бодрую агитку: и то здорово, и это. Почти слово в слово. Что пугает.
Слава богу, мой четвертый собеседник старается нарисовать объективную картину: официальные успехи отличников, обусловленные примерной посещаемостью, общественной активностью и стабильными пятерками, противопоставляет «личностному росту» троечников с прогулами. Причем и те и другие на фоне среднего школьника из средней школы казались гениями. И те и другие выигрывали призы на олимпиадах. Но поощрялись, понятное дело, только усердные.
Пятый телефонный разговор добавил недостающих красок. Мне попался гений из клана отверженных, не вылезавший из троек, писавший стихи. Из гимназии ему пришлось уйти из-за разногласий с учителем. Рана не затянулась до сих пор, хотя он отучился в Сорбонне и сейчас руководит креативным бюро в Торонто. Но он по-прежнему посылает учителю то ли приветы, то ли проклятия и в последний момент просит не называть его имя…
Эта внезапно начавшаяся и оборвавшаяся телефонными гудками истерика напомнила мне о подруге, закончившей известную московскую 57-й школу, в которой тоже учат не за страх, а за совесть. Она может часами рассказывать о том, как они ставили Шекспира и как божественно преподавал Расторгуев, а потом вдруг напьется и признается, что все ее комплексы порождены издевательствами учительницы английского. Представьте, она до сих пор учит этот язык. И до сих пор ей кажется, что она знает его плохо.
Вспоминаю слова Завельского: «На четверки и пятерки у нас, к сожалению, учатся немногие. Не каждый ребенок справляется с заданиями. Обучение проходит на моделях повышенной сложности. Предметы можно изучать на разном материале, мы же подбираем задания, которые заставляли бы ребенка размышлять. Откройте задачник — в конце списка упражнений есть несколько, помеченных звездочкой. Мы учим ребят на таких заданиях».
После разговора с директором я долго ходила по школе, подглядывала в щелки, подслушивала обрывки разговоров, ностальгировала по детству. Пока не уткнулась в самодельный плакат: «Бог любит дураков. Вот почему он наделал их так много».
Малая школа: укроет от вьюг
Мне не давали покоя слова с интернет-форума 1543-й: «Если у ребенка есть какие-то особенности в характере и восприятии окружающего — жить ему спокойно в этой гимназии не дадут». Вариации этой фразы я встречала неоднократно — в обсуждениях других «сильных» школ, где качество подготовки ставилось во главу угла. И я отправилась в заведение, о котором одна родительница сказала: «Сдать детей Поливановой на качественное хранение, чтобы они не портились в обычной школе».
В Малой школе, которую придумала и создала Анна Константиновна Поливанова, мать четверых детей и бабушка бессчетного количества внуков, не ставят оценок. Здесь нет звонков и перемен, потому что дети слишком возбуждаются и потом плохо воспринимают материал. Собственно, и бегать в Малой школе негде: она совсем маленькая — всего несколько комнат. Сейчас там учится 60 человек.
Когда урок кончается, дети минут десять занимаются своими делами, потом приходит учитель и потихоньку начинает преподавать. Постепенно возвращается на свои места и включается в работу весь класс. Без напряжения. «У нас не сидят пряменько. Вот мы с вами разговариваем — вы же можете откинуться, положить ногу на ногу, подойти к окну. Так и они», — Анна Константиновна закуривает «Беломор» и внимательно смотрит на меня. Один из ее учеников в течение часа пел мне песню о том, как она объясняет математическую логику (которая заменяет в Малой школе арифметику с геометрией). «А потом мы подарили ей во-о-от такой мешок папирос. Она была рада».
Поливановская школа — очень скромное учебное заведение. Она живет на деньги родителей, и не зависима от государственной педагогики. «Нам нужна полная свобода от официальных программ, созданных кем угодно — но не нами. Мы должны быть свободны в том, чему учить, как учить за сколько времени. Нам не нужны придавленные дети и не вмешивающиеся в учебный процесс родители. Иначе как нам выяснить, как работать с детьми? Здесь — наша экспериментальная площадка», — говорит Анна Константиновна.
Первые пять минут я не понимаю, кто здесь ученик, а кто учитель. Мимо проходят люди со спокойными умными лицами, их движения размеренны, они негромко переговариваются. Все молодые. Как их различить? Наконец замечаю существо, по которому можно выстраивать систему координат: девочка меньше метра ростом. Уж она-то точно не может преподавать. Но во взгляде ее то же выражение: покой, уверенность, ум. Смотрит на собеседника, не отводя глаз, как только что Анна Константиновна. Оказывается, этому можно научить за девять месяцев — с сентября по май.
«Я отбираю ученика, глядя на родителя: в этом возрасте яблочко от яблони падает недалеко», — говорит Поливанова. Она не любит родительские собрания, терпеть не может вызывать семью «на ковер». Все вопросы решает до уроков, когда взрослые приводят детей в школу. «Если родитель знает, что его сынишка забыл сменку или что ему перед прогулкой обязательно надо надеть свитер, он может сказать об этом и учителю английского языка, и директору, и буфетчику. Мы все доступны».
Она считает, что в Малой школе работает естественный отсев. «Группа, которой подходит такая школа, ограниченна. Это социально смелые, независимые люди. Непохожесть нашей школы на другие настолько бьет в глаза, что само это работает на отбор: кафе без музыки мало кому нравится».
Мне хочется цитировать мамаш, которые в своих ЖЖ пишут: «Анна Константиновна Поливанова — этакое сумасбродное в самом лучшем смысле слова и притягательное божество. Ее прищур, ее морщины, голос, формулировки, ее юбки, ее беломорина — все волшебно, все прекрасно. Выяснилось, что, оказывается, другие дети, не только мой сын, тоже говорят: “В школе хорошо, потому что там интересно”. Причем не просто интересно, а именно что на уроках, и не на каких-то избранных — на всех! Сын поражает меня тем, как много и увлеченно он может говорить про уроки типа греческого (хотя назвать его хорошим учеником можно с натяжкой: не блещет), и по несколько раз в неделю я слышу такие спичи: “Наша школа самая лучшая, потому что все интересней и интересней”».
Давний выпускник Малой, ныне аспирант РГГУ, где параллельно преподает сама Поливанова и большая часть ее учителей, рассказывает о своем классе: «Ни у одного не было прямой дорожки в Малую. Все так натерпелись, такие истории можно было услышать! Сам я учился на Кутузовском: престижный район начала 90-х, дети новых русских, бандитов, жить мне там не давали. Я вовремя ушел. Лишившись меня, они друг на друга переключились — была поножовщина. А здесь проучился четыре года, поступил в институт без трудностей и на протяжении учебы ловил себя на том, что все это уже слышал. Где? Ну конечно, у Поливановой. В Малой дают разнообразные знания на институтском уровне. Кажется, что предметов в школе мало, но реально ты выходишь из нее с полным багажом».
Учащийся высшей ступени (старшеклассников, если их мало, объединяют в один класс) рассказывает мне о расписании. Учебный день состоит из двух пар, посвященных одному предмету. Вторник — библиотечный день. Суббота и воскресенье — выходные. Таким образом, старшеклассники учатся четыре дня в неделю. В эту вольницу заложено понимание необходимости дополнительных занятий для поступления в вуз. Младшие классы занимаются по более напряженному графику.
За пропуски не ругают. Не хочешь учиться — заставлять не будем. Здесь делают ставку на интерес — например, могут сказать: «Это очень увлекательная тема, но разбирать ее на уроке нет времени, можете вернуться к ней самостоятельно». Понятно, на что уходит библиотечный день. Или — задаст ученик провокационный вопрос, надеясь смутить учителя, а в ответ получает еще два, куда более забористых. Так возникают стимул к познанию и диалог.
В Малой говорят, что, если человеку нравится быть одному, это хорошо. Некоторые классы дружны и поддерживают отношения после окончания школы. Некоторые состоят из принципиальных одиночек. «Мы скорее коллеги, чем друзья, — говорит ученик такого класса. — Никогда не касаемся личных тем, но это не мешает нам сообща решать учебные задачи. Нас в классе всего пятеро, причем одна девочка сразу ушла в экстернат, а один мальчик почти не ходит, а когда появляется, только мешает. Ему бы все шутить и выкрикивать на уроке».
Когда детей в школе мало, их особенности сразу видны. Понятно, что и обычная, и «сильная» школы стараются избавиться от проблемных индивидуумов. Поливанова никого не выгоняет. Она знает, что самый небрежный ученик, выйдя отсюда, будет вспоминать школу с нежностью, а легкость восприятия языков и сложных тем на стыке дисциплин сделает его хорошим студентом любого учебного заведения. Это кажется странным, но отсюда выпускники уходят и в технические вузы, несмотря на сильную лингвистическую составляющую методики Поливановой.
Среди минусов Малой школы — вовлеченность родителей в процесс. На них ложится значительная нагрузка. Нужно организовывать ребенку дополнительные занятия после школы (Поливанова на этом настаивает), следить за динамикой его интересов. Из-за отсутствия традиционного школьного диктата ребенок, от природы не трудолюбивый, может расслабиться и вовсе плюнуть на учебу.
Общее и различное
Небольшое социологическое наблюдение. Мне удалось поговорить с десятью учениками 1543-й гимназии и Малой школы. Гимназисты разговаривали более сдержанно, формально, точно отвечали на поставленные вопросы, не выходя за их рамки. Они почти не рассказывали забавных случаев, как бы боясь скомпрометировать школу. Не касались проблем внутри коллектива. При первом же «Спасибо! Вы мне очень помогли» дисциплинированно прощались. Ученики Малой рассказывали о ней взахлеб. Все мои попытки закончить беседу терпели поражение — они вспоминали: «А вот еще…», «Нет, подождите, был такой случай…» И хотя все десять школьников говорили на правильном русском языке, речь поливановцев изобиловала вольностями.
Итак, налицо две системы воспитания. И обе они достойны восхищения — особенно на фоне обычных районных школ. Из 1543-й и Малой выходят люди, умеющие мыслить и готовые к открытиям. Первая каждый год пополняет российскую интеллектуальную элиту сотней человек, вторая — в лучшем случае десятком. Степень успешности их учеников примерно одинакова, но в 1543-й учатся, сжав зубы, сильнейшие, а в Малой «три калеки» дискутируют с преподавателем в вольном режиме. Даже самый счастливый выпускник 1543-й обязательно вспомнит, как его заставляли что-то сделать, а он сопротивлялся. Мемуары поливановцев полны историй про то, как преподаватель сидел с учеником ночь напролет, пока тот не понял тему. Причем о беседе попросил сам ребенок.
«Сильные», а следовательно, «строгие», «жесткие» школы были популярны всегда. Родители пытались поддержать семейные традиции или, наоборот, искали школы-«лифты», способные поднять их чад из спальных районов на олимп зарождающегося бизнеса. И в первую очередь их привлекали школы физико-математические и с углубленным изучением иностранного языка. Дисциплина приветствовалась: ребенок должен привыкать к тяготам жизни и учиться конкурентной борьбе.
Наконец появляется одиночка в ярко-желтом сарафане колоколом. Ее окружает стайка парней, она крутится, задирает юбку, и в этом нет ничего дурного, поскольку у современной девушки под одной юбкой всегда найдется другая
Создававшиеся параллельно вальдорфские и прочие развивающие школы приравнивались к советским «школам дураков», созданным для детей с какими-то проблемами. Если ты болен, нервозен, излишне чувствителен — иди туда и признай, что в мире быстро строящегося капитализма тебе не место.
Кирилл Германович Митрофанов, заведующий кафедрой методики преподавания истории Московского городского педагогического университета, говорит, что интерес к образованию, получаемому детьми, свидетельствует о неразвитом пенсионном законодательстве. «Чем лучше работает пенсионная система, тем меньше интерес родителей к будущим профессиональным успехам детей. В обществе без пенсий ребенок должен содержать стареющих членов семьи. Отсюда же и вопросы о нравственности, о помощи немощным, больным».
Она может часами рассказывать о том, как они ставили Шекспира, а потом вдруг признается, что все ее комплексы порождены издеватель-ствами учительницы
Наши пенсии сегодня переживают не лучшие времена, но часть родителей все же обращает взгляды на «мягкие» школы, у которых есть определенный минус: оттуда выходят люди, не знакомые с теорией и практикой конкуренции. У Поливановой каждый ребенок учится по индивидуальной программе и не стремится стать лучшим. Школа внушает ему, что он и так хорош по определению, и это вступает в противоречие с понятием успешности. «Успешный человек не будет протестовать — он встраивается. Он обладает гражданской лояльностью и патриотизмом. Для успешности в современном обществе нужна мобильность, сверхактивность и умение принимать решения», — говорит Кирилл Митрофанов. В характере, воспитанном «мягкими» школами, возможно, отсутствует активность, зато протеста предостаточно — еще один минус, который наверняка не позволит их выпускникам быстро взбежать по карьерной лестнице.
«Ни у одного не было прямой дорожки в Малую. Все так натерпелись, такие истории можно было услышать! Сам я учился на Кутузовском: престижный район начала 90-х, дети новых русских, бандитов, жить мне там не давали. Я вовремя ушел»
Ответственность за выбор школы лежит на родителях. Какими они хотят видеть своего ребенка? Готовым защитить свои знания в любых условиях (ключевое слово — «защитить») или мыслящим самостоятельно и стоящим отдельно? В системе такие личности обычно успеха не добиваются. Зато порой встают над ней и становятся харизматическими фигурами. В любом случае они вынуждены строить свой, особый мир, а это не всегда легко.
Фотографии: Оксана Юшко для «РР», Сергей Анисимов для «РР»
