Как фотографировать Россию
Это очень просто: выбираешь место, приезжаешь и начинаешь всматриваться, вживаться. Похоже на шпионскую работу. Важно настроиться на волну. К сожалению, туда легко привнести чужую энергию — скажем, московскую, бешеную. Но жизнь там течет медленно, а фотографии получаются почему-то динамичными. Скука — это тоже тема. Была у меня такая история на границе с Китаем. Ничего вообще не происходило, скучно. Лето, река, на другой стороне Китай, в деревне люди копают картошку. И я ходил и мучительно искал момент, чтобы хоть что-то снять, а потом сделал одну фотографию, на которой виден тот, другой, китайский берег — и больше ничего. Когда проявил пленки, понял, что именно эта фотография отражает психологическое состояние того места. Сколько бы я там ни снимал людей, это не передало такого отношения к реальности, как та фотография. Я ее одну выбрал. А сидел пять дней.
Документальный фотограф не должен давать оценки. Ситуации бывают двойственными. Из губернии в губернию переезжаешь — и все по-другому: другой климат, другая жизнь. Мне интересны переходные состояния. За 17 лет мы пережили три превращения, почти метафизических. От «гомо советикус» перешли к псевдопротестантскому стилю с диким капитализмом, теперь опять возвращаемся к самости, самобытности с каким-то совершенно жутким имперским взглядом.
Люди «превращаются», но невероятно тяжело. Особенно это видно, когда путешествуешь по провинции: есть такие места болотистые — в переносном смысле, — что не внушают вообще никакого оптимизма. Спрашиваешь людей: зачем вы здесь живете? Просто по-человечески ответьте. Отвечают: у нас речка есть, пруд.
Поражает чистота и наивность. Это мышление человека XV века. Ничего нет, понимаете, военный городок, отбирают жилье, не выдают зарплату. Зато есть лес, речка, дети купаются, и люди хотят там жить.
Специально боль я не стараюсь вызывать. Мало снимаю нищету. Я занимаюсь сочетанием журналистики и поэзии — создаю художественный образ. Я наблюдаю. Россия — это же не Москва. Чтобы понять себя, понять мир, в котором ты живешь, необходимо его изучать и познавать.
Я не против цвета, есть великие цветные фотографы, есть традиция живописи. Но для меня он излишен. Достаточно мира форм и движений. Цвет часто разрушает образ, им сложно управлять. Тем более сейчас, когда вся цветная фотография перешла в мир китча. А черно-белая фотография — это всегда шаг немножечко от реальности. Она больше апеллирует к памяти человека, к пограничным состояниям. Там, где есть только черное и белое, мир принимает характер метафоры. Весь.
Люди лесов и степей
Человек — природное существо. Все укладывается в два слова: жизнь и смерть. Любой образ, любую ситуацию можно назвать метафорой жизни, а можно — смерти.
Лесостепь — это метафора двойственности. Она связана с идеями Гумилева, Вернадского, Савицкого — тех русских ученых, которые утверждают, что природа России половинчата: одной ногой в Европе, другой — в Азии. Лес и степь — метафорические синонимы того, что мы видим в русском человеке. Лес — все то дремучее, непредсказуемое, что есть в нашем характере. Степь — наша склонность к бегству, анархии, свободе. Если бы я делал книгу о Западе, я бы подобрал другие метафоры, разумеется. Германия, например, — чистые Альпы. Но для нашего пространства все-таки лесостепь очень подходит. В России был вырван корень. Это началось при искусственной и насильной европеизации России при Петре I, а закончено было Лениным — реформа не только государства, но и человека.
Лев Гумилев дал мне теорию, а то, что я увидел на практике, оказалось ее абсолютным подтверждением. Россию я понял в Монголии. Эта маленькая республика, которая сейчас не играет никакой роли, — отдаленный прообраз России. Если Россия будет так же двигаться, она может превратиться в маленькую Монголию. Та тоже была империей, занимающей гигантские пространства. Я увидел там схожесть поз, движений, среды. Треть русской аристократии имеет тюркские, татарские имена. Столько переплетений!
Это парадоксально, но в этом нет ничего страшного. Россия — мусульманская страна. По последней переписи здесь проживают 20 миллионов человек, которые считают себя мусульманами, ходят в мечеть, соблюдают обряды, читают Коран. Мы с вами находимся сейчас в Москве. И я знаю, что такое Москва, — большая азиатская деревня. Я понимаю, что есть такой немецкий великолепный город Петербург. Это разные миры. И чем дальше уезжаешь от Москвы в сторону Востока, тем больше ощущаешь связь. Ее не надо бояться. Быт России — это гораздо больше быт азиатского государства, чем европейского.
Я не мессия
После работы уезжать легко. Чувствуешь перенасыщение, начинаешь превращаться в местного жителя, но это лицемерие. Ты все равно вернешься в свою среду. Если люди дали тебе право наблюдать — радуйся, что у тебя есть такое право, и ничего больше.
С появлением мобильных телефонов фотографии на память стали просить реже. Я обычно стараюсь, уезжая, обрывать все отношения. Стараюсь по максимуму взять все от пребывания в одном месте, чтобы не возвращаться потом. Иначе возникает такое ощущение, что место тебя насильно притягивает, а все, что я делаю, я стараюсь делать добровольно.
Американская школа фотожурналистики очень идеализирует профессию. Это действительно некая ООН — они пытаются во все вмешиваться. У меня было несколько опытов, когда я был сильно вовлечен в среду, но потом понимал, что уже занимаюсь не фотографией, а гуманитарной деятельностью.
Помощью лучше заниматься без фотоаппарата. По этому поводу было много казусов. Скажем, с Сальгадо, который снимал золотые прииски в Бразилии. Этот культовый проект вошел во все антологии мировой фотографии. И как-то у него спросили: «Себастио, вы понимаете, что на гонорары, которые вы получили, все рабочие, которых вы сняли, могли бы жить несколько лет, наслаждаясь жизнью?» Абсурд, да? То же самое происходит, когда фотограф с дорогой аппаратурой приезжает, например, в Африку, ходит по бедным деревням, потом получает большие призы. Это же все огромные деньги, это надо понимать. Не знаю, как бы я поступил. В том же Ираке. Я не согласен, что нужно создавать образ великой трагедии. С одной стороны гибнут солдаты, с другой стороны — мирное население. Но это население столько лет поддерживало тиранический режим. За это нужно какую-то ответственность нести в любом случае. Американская армия, по сути, освободила эту страну. Другое дело — какими средствами. Но я считаю, что американцы воюют там блестяще, потому что если бы туда вошли русские, то это был бы просто ад. Судя по тому, как русские входили в Грозный в ночь с 30-го на 31-е. Мы знаем прекрасно, что там целая бригада сгорела заживо по дурости генералов. Американская армия — это наемная армия, каждый погибший солдат шла туда сознательно. Но вся мировая пресса в отношении армии создает образ колоссальной драмы. Налогоплательщик ведь должен знать, куда идут его деньги.
Если бы я снимал в Ираке, то вряд ли бы делал бесконечные снимки страдающих солдат или горожан. Мне интересна ситуация со всех сторон. Не хочу никого выделять. Нужен панорамный взгляд. Для меня в этом — гуманизм.
Мне интересен человек. Я пытаюсь преодолеть (хоть это, наверное, невозможно) свой эгоизм, свое честолюбие, свое тщеславие художника. Стараюсь не издеваться над людьми, не делать из них идиотов. Но в то же время я не хочу быть мессией. Когда фотограф снимает, многие к нему обращаются. А русские люди вообще рассматривают фотографа как представителя власти. Когда им объясняешь, что только снимаешь, а они: «Да ладно! Что ты там снимаешь? Лучше сходи в ЖЭК, попроси, чтобы воду дали». В таком случае лучше честно сказать, что это не твоя работа — я не занимаюсь починкой кранов. И, вы знаете, люди очень часто понимают.
Склад пустоты
В России много умирающих деревень. Если исследовать эту жизнь изнутри, она полна непреодолимых препятствий. Люди живут по инерции, по привычке. Полстраны живет на сто рублей в день. Это элементарно проверить: нужно оказаться утром на Казанском или Ярославском вокзале. Вы увидите реальные лица людей, которые живут в России. Улучшения есть, но они такие медленные, такие ничтожные. Скажем, национальные проекты — это же просто раздача денег. В сельскую больницу привезли эндоскоп, в школы поставили компьютеры. А почему их раньше нельзя было поставить? Почему для этого нужно иметь какой-то специальный национальный проект? В Индии в каждой глухой деревне стоят компьютеры. Это просто перекачка денег, латание дыр, очередное унижение людей. Приятно, что государство начало что-то отдавать, но в таких мизерных количествах…
За 17 лет мы пережили три превращения, почти метафизических. От «гомо советикус» перешли к псевдопротестантскому стилю с диким капитализмом, теперь опять возвращаемся к самости, самобытности с каким-то совершенно жутким имперским взглядом
Нам очень повезло с нефтью. Если б не она, сложно сказать, что бы вообще было. Россию все время тянет к гегемонии, она не может быть просто «скучной» страной. Она хочет быть «сверх». Сверх того, чем она является. Для меня Россия сейчас, к сожалению, никакая не «великая, единая и могучая», не мессианская территория, не Третий Рим, а крупная региональная развивающаяся держава с довольно бедным населением. Но и с контрастами: скажем, второе место по миллиардерам в мире.
Россия захламлена городским пространством, притом что в ней на самом деле нет городов. В ней есть нагромождение разросшихся слобод. А между слободами — овражные границы, заросшие пустыри, на них какие-то сорняки, кусты. Все, что должны сделать люди, если говорить о некой национальной идее, — это просто расселиться заново, вернуться обратно в природу. Чтобы человек из города после работы уезжал на скоростном транспорте за 30–50 километров к себе, в свой маленький дом. Людей должны стимулировать продавать жилье в жутких спальных районах, а сами районы эти ровнять с землей — ничего там не строить, чтобы был просто лес.
Россия захламлена городским пространством, притом что в ней на самом деле нет городов. В ней есть нагромождение разросшихся слобод. А между слободами — овражные границы, заросшие пустыри, на них какие-то сорняки, кусты
Россия переполнена пустотой. Человек здесь не имеет значения. Только территория. Поэтому до сих пор так охраняют границы. Это колоссальный склад пространства, в котором сжато время. В разных пространствах — разные измерения. Ты видишь конец XIX века, XX и XXI века. Невероятно. В Европе такого нигде нет. Таких дыр, пустот, земли, которая никому не принадлежит… Склада ничейной земли.
Фотографии: Валерий Нистратов/Agency.Photographer.ru
