Мы переодеваемся во все стерильное. Сегодня доктор Ширшов проводит операцию депутату Калининградской думы. В операционную я вхожу в момент, когда хирург надевает на голову пациента металлическую раму. Ее прикручивают к голове инструментом, похожим на отвертку.
— Это он фиксирует голову, чтобы пациент не двигался, — объясняет сестра.
Пациента выкатывают из операционной, и мы все вместе едем на лифте делать ему томографию. Пациент в сознании, но лежит неподвижно.
— Он очень спокойный, этот наш товарищ, — говорит Ширшов. — Он чиновник. Пишет законы…
— Российские, — уточняет пациент с каталки.
По ходу работы Ширшов объясняет: «Сначала крепим специальный аппарат, делаем сканирование, а после специальных расчетов делаем перенос координат на рабочий инструмент — и все… Приступаем к заключительному этапу».
Заключительный этап — это уже операция на мозге.
— Вы знаете, где очаг заболевания? — спрашиваю я.
— Его, к сожалению, не видно, — отвечает Ширшов. — Есть система расчета, благодаря которой мы выходим туда, куда нужно.
Сидя перед монитором компьютера, Ширшов анализирует ничего мне не говорящие цифры: 56, 57, 58…
— Плюс двадцать один, — бормочет он себе под нос, а потом поворачивается ко мне: — На самом деле то, что мы сейчас делаем, это геометрия.
Возвращаемся в операционную. Пациента накрывают пеленкой. Мне виден только его лысый череп, на котором отражается желтый свет электрической лампы. Врач зеленкой рисует посередине головы крестик. Потом вводит под кожу новокаин. На голове проступает огромная шишка с зеленым крестиком посередине. Она сильно напоминает пасхальное яйцо. Ширшов надевает на голову пациента какой-то металлический каркас, похожий на детский конструктор советских времен.
— А это что за железка? — интересуюсь я.
— Металлолом, — недовольно бурчит Ширшов, больше вопросов не задаю.
Все инструменты, которыми работает Ширшов, напоминают мне бытовые предметы — то отвертку, то открывалку. А сверло очень похоже на ледоруб. Ширшов сосредоточенно работает. Все молчат. Тишину нарушают только звук сверла, храп пациента и громкое урчание в моем животе.
Череп вскрыт.
— Юрий Николаевич, дорогой, — зовет пациента Ширшов, прикладывая к его оголенному мозгу электрод, похожий на длинную иглу. — Сейчас мы с вами будем говорить. Скажите двадцать три.
— Двадцать три, — повторяет пациент утомленно-скрипучим голосом.
— Двадцать пять. Давайте, считайте.
— Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…
— А теперь руку поднимите. Та-а-ак. Сжал. Разжал… Что-нибудь есть? Ощущения какие-нибудь?
— Нет…
— А теперь?
— Есть… Легче…
— Минуточку! Что значит легче?
Какие ощущения? Покалывания?
— Отпустило… Руку отпустило…
— Молодец! Все нормально, да? Замечательно. Хорошо. А вот сейчас?
— Сво-бод-ней…
— Что? Правда, свободней? А скажите тридцать три.
— Тыдцать ты…
— Что?!
— Ты… ты…
Может, мне это кажется, но, похоже, пациенту стало хуже. До меня, наконец, доходит, что раскрытый череп передо мной — это живой человек. Я пугаюсь: Юрию Николаевичу хуже, у него изменилась речь. Ширшов производит какие-то движения электродом.
— Хорошая погода? — спрашивает он.
— Хорошая погода, — членораздельно соглашается Юрий Николаевич.
— Как вас зовут? — не отстает Ширшов.
— Юрий Николаевич, — флегматично отвечает пациент. — Двадцать пять, двадцать шесть… Тридцать три.
Примерно через час в операционную врывается человек в маске. Он подбегает к Юрию Николаевичу, хватает его руку и поднимает ее вверх: «Вытяните… Расслабьте… Пальчики растопырьте, дружок… Неплохо. Вот так. Вот так… Ма-ла-дец… Ну все, можно заканчивать». Человек убегает…
Юрий Николаевич уезжает из операционной.
— Как прошло? — спрашивает он Ширшова.
— Это мы у вас хотим узнать, — отвечает тот. — Как прошло? У нас-то все нормально.
— И я думаю, что все нормально, — отвечает Юрий Николаевич таким тоном, будто произносит заключительную фразу речи на партсобрании.
Беру печенье из тарелки в кабинете у Ширшова. Теперь я понимаю, как, покопавшись во внутренностях пациента, хирурги могут спокойно есть.
— Наша задача — в нужное время найти нужную точку, разрушить определенную структуру, которая отвечает за это состояние.
— А как эта патология выглядит?
— Видимых изменений нет. Они на уровне биохимических процессов. Суть в том, что эта достаточно сложная техника позволяет рассчитать точку, которая нас интересует, и выйти на нее с точностью до миллиметра.
— И как давно существует этот метод?
— В России на протяжении лет пятнадцати. Но аппаратура, на которой раньше работали, устарела. А та, которую вы сейчас видели, — один из самых современных аппаратов…
Где-то рядом идет ремонт. До нас долетают звуки работающей дрели.
