Все самые сильные картины на прошедшем Московском международном кинофестивале — портреты зла. Пионерский отряд борьбы с ним — Кира Муратова, Михаэль Ханеке, Ларс фон Триер. Оказалось, зло по большей части сконцентрировано в детях. Цветы жизни вроде, а получается — цветы зла.
Триер с первых кадров показывает, как прекрасны чудовищные вещи. Он делает сцену гибели ребенка — тончайшей живописью: под какого-то Баха замедленное падение младенца из окна — пока родители занимались сексом, он выбрался из кроватки и упал. Все прекрасно в этом мире — как сочленяются красивые люди Шарлотта Гензбур и Уильям Дефо, и как падают красиво — и снег, и младенец.
Но мы-то знаем, что это не может быть прекрасным. Какие угодно сомнительные вещи в искусстве могут казаться красивыми — в меру воспитания, морали и прочих общественных надстроек публики. Но гибель ребенка не общественная надстройка. Не выработано у нас фермента иронии или безразличия к этому.
В полную безнадежность вгоняет и новый фильм Киры Муратовой «Мелодия для шарманки», где двое сирот мыкаются среди шумного города, голодные и холодные, и ни одна сволочь их не накормит, не обогреет и не приютит. Ни один сюжетный поворот, который мог бы обернуться лучшей долей для деток, не срабатывает. Ни нарядная тетя Рената Литвинова в костюме феи не поможет замерзающим детям, ни добрый дядя Олег Табаков, ни двое пелевинских нуворишей в лимузине. И даже тетя на вокзале не хочет бесплатно объявить по громкоговорителю, что дети потерялись.
Потому что творец этого мира не хочет давать человечеству надежду на то, что оно, человечество, не последняя сволочь. Нет, последняя, настойчиво повторяет Кира Георгиевна. Хотя этот приговор обществу не очень точен: тети на вокзалах обычно дают бесплатные объявления. Да и в целом мир не без добрых людей. Вопрос только: хочешь ли ты снимать об этом кино или ставить спектакль? Как-то неинтересно это — если со светом в конце тоннеля.
Австриец Михаэль Ханеке, показывая детей из немецкой протестантской деревни накануне Первой мировой, тоже нагоняет хоррор. Кто-то творит жуткие вещи: то врача покалечит, то господского сына в амбаре выпорет, то ребенку-дауну глазки выколет. А с виду все ангелочки! Дети, в смысле.
Но страшно не то, что, возможно, все это зло творят дети, а то, что стало причиной этого зла. А причина в воспитании, в догматическом представлении о том, что хорошо, что плохо. За то, что дети задержались на улице, их нещадно порют. А о том, что девочка, русая головка, зашла к папе-священнику в кабинет и в его канарейку воткнула ножницы, — так об этом мы лучше говорить не будем, потому что, если выяснять причины, можно ненароком и себя найти среди этих причин.
Кто ж виноват, действительно? Ханеке не дает прямых ответов, но дело явно в ханжестве взрослых. Тут у елочки раздадим подарки, будем выглядеть как идеальная семья — а за мастурбацию привяжем ребенка к кровати рукавами, потому что неприлично. Фашизм вырастает именно из этого: из елочки, из розог, из молчания, которым взрослые обкладывают детей, как ватой. Через 20 лет, к 1933 году, эти дети будут втыкать острые предметы уже совсем не в канареек.
А объяснение взаимоотношений детей и зла, древнее как мир, я услышала неожиданно в городе Кирове, в «Театре на Спасской», на премьере спектакля «Толстая тетрадь» по роману Аготы Кристоф, в котором братья-двойняшки во время Второй мировой, насмотревшись на взрослых и ужасы фашизма, сами становятся настолько взрослыми, что судят и убивают. Один из взрослых говорит: дети — отражение нашего времени. Нас, взрослых.
Так что теперь мне хотя бы понятно, откуда зло берется в детях. А вот откуда оно берется во взрослых?
Фото: Митя Гурин; иллюстрация: Варвара Аляй
