Тему каждый искал, где мог. Кто-то хватал на улице за рукав кировчан. Кто-то принялся изучать город с краеведом — а потом переключился на самого краеведа. Кто-то отправился в город-спутник Кирово-Чепецк, где концентрация химических заводов такова, что жители называют себя детьми аммиака. А я выяснила, что в музее писателя Александра Грина, который родился в Вятке и сбежал из нее к морю, работают четыре женщины. Алых парусов, что ли, ждут?
Во дворе музея гуляют коты и растут колокольчики. Котов кормит экскурсовод, а за колокольчиками следит дворник. Музей маленький, уютный: этажерка Грина, готовальня Грина… В какой-нибудь европейской стране и в таких крохотных музеях тоже работают люди увлеченные, больные своей темой. Но Россия — очень личностная страна. Здесь все принимают на свой счет, а преданность делу и личности переходит все границы. Грин всегда стоял за плечом каждой из этих четырех женщин. Маячил. Портил жизнь. Но и давал надежду.
Взять хоть дворника — женщину выпивающую, с судьбой. Она никак не могла взять в толк, зачем она мне сдалась. Спрашивала: «Плохо мету? Кабачки не надо было сажать на участке?» Метлы, говорит, у меня в полном порядке. За комиссию меня, что ли, принимала?
В ней много достоинства: о своих запоях она стыдливо умалчивала, зато говорила о прежней жизни — как работала не дворником, а в торговле, как ездила в Ленинград, к Исаакиевскому собору гулять. Как жизнь много обещала, но получилось наоборот: родители умерли, брат повесился. И вот среди этой безнадеги вдруг рассказала о себе — иносказательно. Есть, говорит, у Грина один рассказ:
— Капитан у него там был, на корабле. Он все о чем-то мечтал… А потом запил, запил… чуть ли не на помойке жить стал, а потом моряки видят, что человек запил, и пришли к нему, и его как-то ободрили. И он обратно вернулся на корабль. И она все-таки сбылась — его мечта.
Вот и она тоже ждет — не алых парусов, но перемены в своей жизни.
Вторая сотрудница музея двадцать лет назад не поехала за мужем в Москву. Думала: как же она музей Грина оставит? А муж, мол, никуда не денется. Но он делся. И вот все эти годы она, гордая, одна растила дочь, которую муж в глаза не видел, и то мужа проклинала, то Грина. Иногда в сердцах бросала усатому портрету классика: «Ты мне всю жизнь исковеркал! Сижу тут на копейках с тобой, а у людей зарплаты…»
Но все равно ясно: любит она его, Грина этого.
Третья, с румянцем во всю щеку, только что закончила институт. Сама деревенская, до сих пор к городу не привыкла: люди тут злые, спешат куда-то, машины ездят, все время ощущение, что переедут…
— Мне этот Грин уже во где, — говорит. — Пока я экскурсию сидела писала… Вот с Ремизовым целых полгода провела, за дипломом. А с Грином — месяц. Мы еще не успели сродниться.
Четвертая, заведующая, отчитывалась передо мной, по служебной привычке, за вверенное ей хозяйство. Мол, и сохранность у нас, и температурно-влажностный режим, и экспонаты мы перелистываем. Салфетку вот, правда, однажды украли. Не привязали они ее. Не уберегли… Да и, честно говоря, салфетка была так себе, не старинная.
Ясно, что денег у музея ни копейки. Ни аппаратуры, ни черта. Кроме четырех преданных женщин, вообще богатств никаких. Когда я спросила о мечте, у заведующей глаза зажглись:
— Карнавал бы хотелось провести. Чтоб вот как живые — Грин и Ассоль… И чтобы корабль с алыми парусами приплыл. По реке Вятке к Кирову. Чтобы вышли все на берег и ошалели. Почему бы нам не провести… водную феерию?
Вот они — настоящие героини наших дней. Это на них мы должны молиться, а не на дам в блестящих платьях на глянцевых журнальных страницах. И на сценах они должны быть, а не Гамлеты.
Потому что женщина в России — соль земли русской. И соль, и Ассоль одновременно.
Фото: Митя Гурин; иллюстрация: Варвара Аляй
