Видеоперформанс бельгийской группы «Берлин» — о Москве. Под скрежещущие звуки скрипок показывают нищих бабулек, женщина-онколог рассказывает, как моет полы в свободное от симпозиумов время. Вижу, норвежцы затревожились в темноте зала.
Дальше пошли избитые бизнесмены, повествующие о разгуле криминала, потом опять прослойка из старушек на паперти. Норвежцы чуть не плачут. Виолончели нагнетают. Не Москва — ад какой-то. Думаю: может, не возвращаться? Вдруг слышу сзади русскую речь:
— Да это же не так!
Смотрю — молодые ребята. Разговорились. Из Мурманска, живут тут девять лет.
— Любую страну возьми — там тоже социальные проблемы, — говорят. — В Осло тоже вон наркоманы прямо на улице колются!
Я возвращаюсь в отель. Возле Национального театра в обнимку с лохматым псом спит бомж.
Директор Национального театра Ханне Тёмте — обаятельная, голубоглазая — на чистом русском меня успокаивает:
— Это — стереотипы. Конечно, думают, что у вас коррупция, порядка нет и президент до сих пор Путин. Но вместе с тем Россия — наш сосед. Это только кажется, что общество настроено на Америку и Англию, мы-то ближе к вам.
В Норвегии ставят русскую классику потому же, почему у нас ставят Ибсена: культурный багаж. Я осторожно спрашиваю: как у вас ставят? А то у нас дама с собачкой непременно с зонтиком кружевным и в кринолине по сцене расхаживает.
— О-хо-хо, так давно уже не ставят — в кринолинах! — отвечает Ханне. — Классики ведь почему стали классиками? Из-за глубины. Не обязательно совать в спектакль автомобили или мобильные телефоны. «Ричарда III» почему интересно ставить? Чтобы посмотреть на современную политику. Мы же не хотим сделать из классики музей! С классики надо пыль стряхивать. Вот «На дне» — современная же вещь! У нас в Осло есть хосписы — для наркоманов, для бездомных. Об этом можно задуматься.
Тут надо пояснить, что такое Национальный театр Осло. Тут завлитом работал Ибсен. Тут ставил Бергман. Это роскошное здание с золоченым залом, с массивными канделябрами и белотелыми музами, висящими на балконах. И при этом они не ноют, что у них касса и престарелый ортодоксальный зритель. Задачи театра — играть для детей, уважать традиции и заниматься современным театром, экспериментами. Так формулирует директор, и такова государственная политика. Нашим театрам только пример брать!
Ханне считает, что в постоянном репертуаре должно быть много современных пьес. Норвежских, европейских, и вот теперь — русских. К примеру, на большой сцене они ставили спектакль норвежского драматурга об опустившихся людях. Здесь идут даже документальные спектакли — вербатим. В московских театрах с золоченым партером это слово произносят шепотом. Куда? В храм искусства тащить всякую грязь с улицы?
А в Норвегии тащат — и все довольны. В «Пластилине» на сцене режут мясо и смотрят порно Тинто Брасса. И это будет идти в главном театре страны. Не боятся. Мало того, здесь государство финансирует — миллион крон в год! — маленькие экспериментальные труппы. Нашим бы — Театру.doc и Театру Николая Коляды — такое содержание!
Вечером норвежцы смотрят Горького, лица их озарены. Они смеются, грустят. Сатин, Барон, Клещ и Лука едут в белом вагоне. Их трясет на вагонных полках, и они, в белых рубахах и кальсонах, дергаются, как куклы, под скрип виолончели. Это очень хороший спектакль.
Может быть, норвежцы думают о России. А может — о своих отчаявшихся бездомных в ночлежках. А когда смотрят «Пластилин» режиссера Ингве Сюндвора — о норвежских подростках, которые ширяются прямо на Карла Йоханнес Гате. Неизвестно.
Ясно одно. Из этих спектаклей они узнают о России больше, чем из наскоро слепленного фильма. И о людях узнают больше — о тех, которые далеко, и о тех, которые рядом.
Бомж ночью встает и гуляет туда-сюда вокруг Национального театра Осло. Рядом идет его пес. Не отстает.
Фото: Митя Гурин; иллюстрация: Варвара Аляй
