­— Врут они все, что давки начались из-за ремонтных работ. Нас начальство еще накануне предупредило: в связи с пуском «Сапсана» будут отменены электрички, начнется давка, всем быть начеку, — милиционер на Курском вокзале рывками пытается ослабить форменный галстук, словно это удавка. — Я за эти дни от людей такого, блин, наслушался — на перрон больше не хожу.

Перед платформами заурядная для столичных вокзалов картина: по одну сторону человек двенадцать контролеров, по другую — толпа «зайцев», турникеты между ними словно баррикада. Происходящее напоминает подвижную игру вроде вышибал или салок. «Зайцы» проявляют чудеса гимнастической гибкости. Контролеры страшно, как новозеландские регбисты, пучат глаза и разве что в грудь кулаками себя не бьют для усиления устрашения.

Среди «новозеландцев» выделяется важный дядька в строгом костюме. Он ловит «ушастых» одной рукой, потому что другая занята огромной допотопной рацией. Однако практически все безбилетники от него ускользают. Видно, нет у него навыка. А может, не хватает ощущения морального превосходства.

А мораль здесь такая: отдать деньги железной дороге — значит пустить их на ветер. И дело тут не только в цене на билет. Люди не хотят заплатить даже за одну зону, чтобы потом, пройдя турникет, посылать контролеров на три буквы. Более всего для описания этой аномалии подходит слово «западло»: «Они нас за скот держат, а у скота деньги не водятся».

Возможно, самый дух электричек этому способствует. Все здесь запрещено, и одновременно все здесь можно. Дымить в тамбуре запрещено. Но можно. Продавать ножи и курительные смеси — тоже. И хотя официально лоточной торговли в поездах как бы и вовсе нет, но видеопорно под видом детского фэнтези — да за ради бога.

— Почему же вы к турникетам не ходите? Боитесь? — спрашиваю я станционного милиционера.

— Стыдно. Я же власти представитель. То есть несу ответственность за то скотство, которое здесь происходит. Да я и сам живу по этому направлению, в Новогирееве. Знаю, каково это — ездить по тридцатиградусной жаре в переполненном вагоне без кондиционеров. Вот они отменили девять электричек. Сейчас восстановили, потому что телевидение показывать стало. А время пройдет, ажиотаж стихнет — их снова отменят.

В расписании у билетных касс понять ничего невозможно. Даже если у тебя в голове высшее образование и айфон с интернетом в кармане. Надо спрашивать у теток в синей форме возле турникетов, подсказывают мне кассирши. Но теткам некогда.

— Куда прёте, господин, — скучающим голосом выдает в пространство одна из них, — следующая электричка будет только через два часа, до Фрязева.

— А до Захарова? — спрашивает господин в футболке с надписью «Девчонки, не проходите мимо. Дальше мужики еще хуже».

— А до Захарова — ножками, ножками.

Кто-то из законопослушных пассажиров узнает об изменениях маршрутов, уже преодолев турникеты. Обратно просто так не пус­кают: если выйдете — будете новый билет покупать. Все нервничают, агрессивны, как изюбры во время гона, матерятся без стеснения — и железнодорожники, и милиция, не говоря уже о пассажирах. Того и гляди люди начнут испражняться прямо на площади в знак протеста.

Роботоженщина то и дело — наверное, забыли сменить пластинку — объявляет об отправлениях поездов. Врет. Электрички замерли без движения и напоминают гусениц, впавших в коллективную кому.

Машинисты на удивление спокойны. Наверное, и не такое видали. По статистике, раз в год каждый из них кого-то сбивает насмерть. 15 лет работы — 15 трупов. Свое маленькое, как у хирургов, кладбище.

— А что мы можем сделать? Мозгов нет, вот и лезут между вагонами. А те, что на крышу, вообще придурки. Там же три тыщи вольт. За пантограф цепляются. На тормозные реостаты садятся, — говорит Сергей, помощник машиниста.

— А что про «Сапсан» слышно?

— Зачем он нужен, непонятно. По времени едет столько же, сколько старый ЭР-200. Инфраструктуры не создали, своей максимальной скорости он не достигает. Получается: часы сменяли на трусы.

Электричка Москва — Фрязево — долька знаменитого маршрута Москва — Петушки. Вот где понимаешь, что такое вспотеть по-настоящему, как раб на галере. По позвоночнику в брюки стекают потоки влаги. И рядом текут сотни таких же. Повсюду, как купюры в сберкассе, шелестит злое: «“Сапсан”, “Сапсан”»… Похоже, это слово уже стало ругательным. Трогаемся. Проезжаем от силы метров двадцать — кто-то рвет стоп-кран. Стоим. Снова трогаемся. На этот раз проезжаем стометровку — и все повторяется.

По громкой связи раздается Сергеев глас, безмятежно-будди­ст­ский:

— Ну, чего там происходит, а? Еще раз до стоп-крана дотронешься — печку включу.