Человек с бомбой
Вокруг красной стены, на которой старательно, будто по трафарету, нарисованы желтые серп и молот, толпится народ. Через несколько минут появляется человек в военной форме, в руках у него пластиковая бутылка с желтой краской. Включается жесткая ритмичная музыка. По приставленной к стене лестнице человек в форме забирается наверх и начинает методично выдавливать желтые струи краски на изображение серпа и молота. В течение 10–15 минут краска стекает по главному символу Страны Советов. При этом его контуры остаются узнаваемыми, хотя и становятся жидкими: потеки краски с хорошо рассчитанной скоростью ползут вниз, почти вымывая картинку, но она остается.
Художник спускается с лестницы и уходит.
Главное достижение нынешней биеннале молодого искусства — это то, что на ней можно посмотреть не только инсталляции, видео и живопись, которые уже прочно ассоциируются с современным искусством, но и работы художников, которые не вписываются в традиционный формат галерей и выставочных залов. В частности, стрит-артистов, которые, как в свое время футуристы, в прямом смысле вышли на улицу, используя сегодняшний город и всю его инфраструктуру для создания своих произведений.
Стрит-арт (street art) — искусство молодое по определению. Оно появилось на Западе в 70-е, начавшись с граффити. До сих пор при упоминании стрит-арта перед глазами возникает образ подростка в широких штанах, странном головном уборе, с непременным рюкзаком с «бомбами». «Бомбы» — баллончики с краской, «бомбить» — рисовать там, где нельзя, а нельзя практически везде, поэтому романтический ореол неизвестных городских героев не дает покоя вот уже нескольким поколениям подростков.
При этом, в отличие от граффити, за почти 30 лет своего существования стрит-арту удалось стать самостоятельным художественным направлением и вписаться в серьезный музейный контекст. Уличное искусство продают и покупают. На фоне искусства последних лет, которое уже прозвали «эпохой новых скучных», оно производит на редкость свежее впечатление.
Человек, размывающий серп и молот, — Зевс (Zevs), едва ли не самый знаменитый уличный художник Франции. Кроме него в Москву приехали и другие звезды стрит-арта: ADEK, YZ, С215, L’Atlas и другие. У всех, конечно, есть и паспортные имена, но публика и даже коллекционеры знают их не по именам и не в лицо, а так, как принято в уличной подростковой тусовке: Зевс, Атлас… YZ, кстати, девушка.
При этом их действия далеки от обычных подростковых выходок. Зевс, например, в ходе нескольких акций под названием Visual Kidnapping похитил изображение девушки, рекламирующей кофе LaVazza; это обернулось ощутимым для французского современного искусства доходом в 500 млн евро, которые компания-производитель заплатила в качестве выкупа. Деньги оказались в фонде музея Palais de Tokyo в Париже.
Зевс портил витрины дорогих магазинов, судился со знаменитыми брендами вроде Chanel и Armani, сидел в тюрьме в Гонконге. Куратор выставки Олеся Бондаренко сообщает, что «ему важно поднимать социальные проблемы и вызывать резонанс в обществе», он вступает в диалог и даже в конфликт не только с топографией (улицами города), но и с самой системой. Причем конфликт этот не сводится к банальной критике общества потребления: стрит-артист — часть этого общества. Для него это сложный разговор с той средой, которая его и породила.
Художник, общество, бренд
На веранде кафе Зевс в кроссовках и футболке с храмом Василия Блаженного на груди выглядит настоящим интуристом. Этот образ — где-то посередине между отъявленным радикалом, вышедшим из тюрьмы, имеющим проблемы с международными корпорациями и предпочитающим «не светиться», и интеллигентным человеком, который тихим голосом деликатно отвечает на все вопросы.
История Зевса-художника началась в 1992 году. До этого он, как и сотни других подростков, «бомбил» поезда и стены в промзонах, не оставляя тэгов (тэг — символ-метка, нечто вроде подписи у граффитистов. — «РР»). Однажды в железнодорожном тоннеле он едва не попал под несущийся поезд — один из так называемых RER, соединяющих Париж с пригородами.
У всех поездов этого типа есть имя, связанное с каким-нибудь мифологическим персонажем и написанное фронтально на первом вагоне, так же как у нас пишут на электричках пункт назначения. Разумеется, поезд, под который чуть не угодил юный граффитист, назывался «Зевс».
— И этот свет несущегося на меня поезда я теперь в каком-то смысле возвращаю обратно, — заявляет он. И это не стремление подвести серьезную основу под опасное подростковое хулиганство, это идеология.
Родившись в восточной части Парижа, Зевс, по собственному признанию, оказался в нужное время в нужном месте: рассвет уличной культуры совпал со временем его взросления. Лет в двенадцать он начал по дороге в школу оставлять изображения на стенах по пути, как бы отмечая маршрут: этакий Мальчик-с-пальчик с «бомбой» вместо хлебных крошек.
Потом он стал специально просыпаться пораньше, чтобы успеть более тщательно прорисовать то или иное изображение. Постепенно это превратилось в игру с городом: Зевс уже не только оставлял следы своего присутствия на стенах по дороге в школу, но специально отыскивал подходящие поверхности.
Его родители — художники, поэтому он быстро понял, чем занимается и какой властью обладает. Перед ним весь город, а не только стены мастерской и (если повезет) стены выставочного пространства. При этом его искусство обладает удивительной мобильностью и скоростью распространения, а его работы интерактивны, потому что любой человек с «бомбой» может их дополнить, перекрасить или воспроизвести в любой другой части города. Тут не работают привычные понятия авторского права, плагиата или заимствования мотивов: произведение усиливается другими художниками, продолжая жить без участия автора.
— Каково это — ехать куда-то по делам и вдруг на платформе увидеть свой тэг, оставленный кем-то другим неделю, месяц, год назад?
— Невероятно! — лицо Зевса озаряет мальчишеская улыбка. — Мне было пятнадцать лет, я ехал куда-то — и вдруг как вспышка: мой! Мимо проехал поезд с моим тэгом, это как пущенный в город бумеранг, который возвращается к тебе совершенно неожиданно. Причем возвращается с такой силой, что ты понимаешь, что вступил в некий диалог с городом. Что мегаполис — это полноправный участник процесса. Иногда, правда, чуть более агрессивный.
Про агрессию внешней среды стрит-артисты знают если не все, то уж точно больше других современных художников. И дело не только в запретах властей на «несанкционированное нанесение надписей, изображений на конструктивные элементы наземных инженерных сооружений и зданий» (статья 8.13 Кодекса г. Москвы об административных правонарушениях).
Дело в том, что стрит-арт вторгся в зону, где действуют рыночные механизмы постиндустриального общества, где рекламные бюджеты корпораций могут превышать годовой бюджет небольшого государства. История с Зевсом, о которой взахлеб рассказывала пресса год назад, в этом смысле очень характерна.
Он был арестован полицией Гонконга по иску компании Armani, на флагманском магазине которой Зевс вывел «текущий» логотип Chanel, буквально иллюстрируя «войну брендов». Только территория, где разворачиваются военные действия, не поле, а кошелек и разум потребителя. В результате Зевса отправили в тюрьму, где он и отсидел положенный срок.
— Повлияло это на тебя как на художника?
— Конечно. Только это был опыт индивидуальный, внутренний, — говорит он. — Там начались бесконечные диалоги, споры и игры адвокатов, до которых мне не было дела. Но суть в том, что я нащупал предел, границу, которая разделяет дозволенное и запрещенное. Понимаешь, это похоже на айкидо с пространством, когда ты принимаешь, перенаправляешь и используешь энергию атакующего противника…
— Да, если учесть, что многое из того, что ты сделал за три года Visual Kidnapping, пытались потом использовать сами бренды.
— Да. Только у них не вышло, — смеется Зевс.
Улица и деньги
Зевс вообще не склонен к радикальному поведению: наоборот, производит впечатление уравновешенного человека, прекрасно отдающего себе отчет в том, что и как он делает в качестве художника.
— Ты должен любить трикстеров, художников-новаторов вроде Ива Кляйна или Дюшана с его унитазом…
— Да, да… Но вообще-то я очень люблю Фрэнсиса Бэкона и старых мастеров, — отвечает он. Не получив специального образования, он в библиотеке и медиатеке Центра Жоржа Помпиду самостоятельно освоил всю историю искусства.
Не все стрит-артисты — эталон сдержанности. Обладатель двух университетских дипломов С215, он же Кристиан Геми, например, с завидным упорством на протяжении многих лет следует кодексу романтического протестного поведения. Он — бунтарь, активист, стоит на учете в полиции, для него стрит-арт — это еще и радикальная гражданская позиция.
Он первый начал использовать сложные трафареты для создания изображений. С215 создает реалистические портреты, чаще всего местных жителей, которые смотрят на свою улицу с почтовых ящиков, стен, с телефонных будок.
В отличие от граффити, за 30 лет своего существования стрит-арту удалось стать самостоятельным художественным направлением и вписаться в серьезный музейный контекст
По сложным трафаретам С215 создает реалистические портреты, чаще всего местных жителей, которые смотрят на свою улицу с почтовых ящиков, стен, с телефонных будок
— Раньше дома, на которых были граффити, стоили дешевле, — говорит он. — Но, начиная с Бэнкси (английский художник-граффитист. — «РР»), ситуация изменилась. Теперь наличие произведения уличного искусства на стене автоматически повышает цену недвижимости.
При всей его конфликтности и полулегальности у стрит-арта огромный коммерческий потенциал. При известной дальновидности на нем могли бы обогатиться не только кураторы и галеристы, но и городские правительства и строительные компании.
Одна из первых кураторш, заметивших стрит-арт, — француженка Магда Даниш: она работает с ним уже 20 лет. Подруга и галерист всех главных уличных художников конца ХХ века, в Москве она представляла свою книгу From Style Writing to Art («От графического стиля к искусству»).
— В 80-е в Париже мне было пятнадцать лет, — улыбается она. — И сперва, конечно, для меня это было сплошное «Вау!» — девичье восхищение крутыми ребятами, которые «бомбили» поезда. Потом стало понятно, что я имею дело не просто с хулиганами, а с настоящими художниками. Более того, с целым художественным направлением, которое обладает своим собственным языком, системой кодов. И это и есть то новое, чего все только и ждут все время.
Стрит-арт — почти единственное искусство молодых, которое, став институциональным и коммерческим, приобретя художественный язык, не растеряло своего молодежного протестного драйва. Может быть, потому, что стрит-артисты вкладывают в свои работы не столько избыток подростковой энергии, которую надо куда-то выплескивать, сколько четкую идеологию и позицию по отношению к обществу.
— Уличный художник — это не парень лет восемнадцати из черного гетто, которому нечем заняться и который, маясь бездельем, берет баллончик с краской, чтобы просто отметиться в том или ином месте, — говорит Магда. — Совсем наоборот. Большинство из них родом из вполне благополучных семей, они образованны, и им хватает смелости, чтобы работать с огромным пространством города, учитывать в своих работах фактор времени, распределять коммуникативные потоки и так далее.
Для куратора все это и вызов, и головная боль. Как выставлять искусство, которое, хоть и увеличивает рыночную стоимость объектов недвижимости, существует с этими самыми объектами и со всей городской средой в неразрывной связи? Выставку самого что ни на есть радикального художника можно устроить в галерее, музее, выставочном зале. Но как притащить в музей саму улицу вместе с ее обитателями, уличными художниками, большая часть которых анонимные, со старыми и новыми постройками и с «фактором времени» — ведь на граффити могут завтра наклеить рекламный плакат, который послезавтра разрисует какой-нибудь «бомбер»?
— Сложно, — отвечает Магда.
На самом деле у нее масса ответов: стрит-арт можно выставлять в виде видео- и фотодокументов, перформансов, в виде отдельных мультимедийных проектов, часто выходящих за пределы «белого куба» галереи. Именно это разнообразие кураторы и продают публике и городским властям, которые выделяют деньги и (или) пространство под ту или иную художественную инициативу.
Выходя после интервью из кафе, мы с Магдой размышляем о том, увидят ли жители Москвы следы присутствия Зевса и всей компании стрит-артистов в городе. Потому что за день до этого на вопрос, сделал ли он что-нибудь здесь, Зевс с неизменной загадочной улыбкой произнес:
— Maybe yes, maybe no («Может, да, может, нет»)…
Фото: Федор Савинцев для «РР»; AFP/EAST NEWS; Юрий Мартьянов/Коммерсант
