Критики сидели в бюро польского фестиваля «Божественная комедия» в центре Кракова и ломали головы. После польских спектаклей страшно было возвращаться домой.
— Надо оздоровить нашу театральную систему радикально. Оставить без работы всех, пусть идут, не знаю, в слесари! — горячилась первый критик.
— Знаешь, а я не думаю. Театр как помещение, как градообразующий фактор, как библиотека — пусть будет! — примирительно сказала второй критик.
— Я тоже так считала, — парировала первый критик. — Но когда на вывеске написано «казино», я к нему как к казино и отношусь. А если написано «театр», а там казино?
— А какие театры оставить? — задумчиво спросила представитель фестиваля. — Кто будет решать? Куда не ходят — тот театр плохой? Или где плохие спектакли?
— Слушайте, — зажмурилась третий критик, — надо начать санацию. Просто санацию.
Призыв прозвучал как-то по-хирургически.
— Ну что может поставить X, которого назначили худруком в театр Y? — зашла с другой стороны первый критик.
— Да, главная наша беда — что худруков назначают сверху, — вздохнула второй критик. — И они превращаются в бар. Вот директор фестиваля в Финляндии садится на велосипедик и едет. А наши? Только персональная машина с шофером!..
Рядом сидел 82-летний титан польского театра режиссер Юроцкий — живая легенда.
— Вот я не удивлюсь, — критик перешла на шепот, кивая в сторону титана, — если он сейчас пофигачит к трамвайной остановке!
Образ классика в трамвае погрузил русских критиков в глубокую задумчивость. Наши русские худруки в трамвай не влезали. Не помещались вместе со всем своим величием.
— Вузы выпускают такое количество театральных деятелей, как ни в одной стране! — подытожила первый критик. — У нас театр — валовой продукт! Тут выпустили, там выпустили… Не надо десять, дайте мне одного!
— Это система виновата, — с горечью согласились все.
Система наша театральная действительно виновата. Священная корова школы больше не работает: не доится. Самые талантливые режиссеры и драматурги научились сами. В Польше за спинами молодых режиссеров, как и у нас, стоят титаны. Но ментальность польских режиссеров — в бесконечном споре с авторитетами театра: Ежи Гротовским или Тадеушем Кантором. Им сбросить авторитета — раз плюнуть. Их учат не школе, не методу, с которым, как с транспортиром, можно подойти к любому тексту, разложить его по Станиславскому — и вперед, на конвейер, где молодой режиссер становится винтиком и никому сам по себе не интересен.
— Кристиан не учил нас, как репетировать с актерами, — сказал мне 27-летний режиссер Кшиштоф Горбачевский, ученик знаменитого Кристиана Люпы. — Театру нельзя научить, как на уроках вождения. Люпа мой друг. Чему может научить друг?
В спектаклях поляков речь всегда о современном человеке и мире. Мало кто в России способен выдержать такой градус серьезности, когда речь идет о современном состоянии души: у нас серьез и пафос в театре возможен лишь на проверенных образцах — скажем, на Чехове.
В польском театре спокойно существует современная пьеса, и она востребована. По сцене ходят боги, геи, русалки, поют, кричат, раздеваются, устраивают перформансы, критикуют польскую набожность, католицизм, смеются над собой, бичуют правительство. Там ставят острые постановки. Словом, делают все то, что и должно в театре: смотрят на мир, на людей — и думают.
Наша же театральная фабрика давно замкнулась в порочном круге: обслуживать театры, которые обслуживают публику, которая завязла в бедном художественном вкусе и не развивается. И дело, конечно, не в том, что мастер — друг и ездит в трамвае. А в том, что он не отделен от молодого поколения меловым кругом, как Хома Брут от нечисти. Что с ним можно спорить, не соглашаться, ставить про него ироничные спектакли.
А спектакль титана, который ездит в трамвае, был, кстати, о бунте молодого человека. Если не знать, чей он, кажется, что его поставил какой-то яростный молодой режиссер — который ездит в трамвае и относится к себе и своему великому прошлому безо всякого пафоса.
Как польский театр.
