Будденброки — это страшный сон студента-филолога перед экзаменом. Карбаускис делает из толстенной саги о немецкой семье элегантный неторопливый спектакль. Молодые Будденброки в джинсах и белых футболках скачут через скамейки в кирхе, старшие — размышляют о сохранении состояния, водружая на стол сияющую супницу с позолотой. Очаровательные в юности, Будденброки, меняя футболки на сюртуки, становятся все несчастнее к финалу.
Старший брат стал коммерсантом, сенатором, он на страже семейных ценностей — денег и положения. Но несчастен: холодная жена, ребенок, повернутый на музыке, без всякого интереса к деньгам. Младший брат заработал на увлечении театром ущемление нерва и был помещен в психиатрическую больницу. А потом все умерли. Осталось только фамильное серебро. И музыка.
— Жлобоватая семейка, — резюмировал мой сосед справа.
Как соотносится этот тонкий спектакль с сегодняшним временем? Это обо мне лично? Нет. У меня другая история семьи, с чисто русскими задвигами. Будденброков мне не жаль. К ним сложно подключиться, как говорят в театральной среде, эмоционально.
Изменилась ли человеческая природа за полтора столетия? Любовь, отцы и дети, выбор между сердцем и долгом, нажива, смерть — да, проблемы остались. Но человек менялся и меняется. В XIX веке у людей были вообще другие отношения с миром. Да вот хотя бы с одеждой: босоножки появились только в 1930-е годы, раньше показать ступню было невозможно. С тех пор все изменилось: положение женщины, транспорт, мысли, общество. Мы давно уже не Будденброки. Отар Иоселиани как-то сказал, что мобильный телефон изменил структуру личности. И Ромео с Джульеттой пошли бы другим путем, будь у них айфон.
Кирилл Серебренников, наоборот, взял ультрасовременное произведение, сегодняшней некуда — роман «Околоноля» некоего Натана Дубовицкого (под этим псевдонимом, как считают, скрывается замглавы администрации президента Владислав Сурков).
Серебренников поставил блестящий черный гиньоль — с гримасничающими клоунами в жабо, с обедами в ресторане молекулярной кухни, с покупкой журналистов за этими обедами. «Мерседесы» превращаются в грузовые тачки, девушки в черном латексе разворачивают крылья, местный Нерон покупает стихи в бане, героев войны, превратившихся в овощи, возят на тележках из супермаркета, а над всем этим горит зловещая надпись: «ВЛАСТЬ».
Главный герой спектакля Егор Самоходов — эстет, в 1990-е поступивший на службу к книжной мафии. В герое — очевидном альтер эго автора — есть демоническое самолюбование, которое всю эту социальную панораму делает дешевой. Он умен, тонок. И бандитизм у него чайльд-гарольдовский: эх, сколько я зарезал, сколько перерезал; стреляли мы в 90-е, ох, стреляли… Через линзы его байронического взгляда мы видим панораму страны: интеллигенция — продажная гниль, народ — тупая скотина, власть — дракон, не то что прям зло, а зло функциональное, ну должно оно так работать. Всюду мерзость, коррупция, разложение. Россия по-прежнему страна мертвых душ. Один герой (в исполнении блистательного Анатолия Белого) — в белом. Остальное народонаселение России, ясное дело, чмо.
Замечательный спектакль, тонкая режиссура, некрофильский нуар, метафизический холод, свойственный всем вещам Серебренникова. А стоил ли этот текст такой блестящей режиссуры? Такой сложной молекулярной кухни?
Текст ставит режиссера под удар. Общественность вопрошает: зачем он такое ставит? Думаю, потому что это написано нашим современником, как и тексты Оксаны Робски или Сергея Минаева. В каком-то особенном смысле это портрет времени.
Поставь хорошую классическую вещь — тебе слова не скажут. А скажут: тонко. Тонко-то тонко, а от нашего времени что останется? Хотелось бы, конечно, чтобы в театре ставили вещи одновременно и хорошие, и современные.
Но наш театр с пренебрежением относится к современным авторам. Мол, мельчат: утром в газете, вечером в куплете. Наш театр напоминает музей, где с трепетом относятся только к посмертникам.
И вот прошли две премьеры. А потом в Домодедово погибла драматург Аня Яблонская. Ее пьесы шли в маленьких театрах. Пока большие были заняты вечностью, случился взрыв и погиб талантливый писатель. Теперь Аня посмертник.
Может, теперь ее пьесами займется наш театр — театр больших сцен? Как когда-то трагически погибшим Вампиловым.
