Рядом с раввином сидит молодой человек с запавшими глазами и монотонно повторяет:
— А все-таки как узнать, есть бог или нет? Можно это как-то точно выяснить? Вот вы мне можете прямо сейчас доказать, что бог есть?
Пока раввин обдумывает ответ, по залу разносится голос:
— Нужно еще два человека в группу на экс-наркомана! Два, два, меня все слышат? Поднимите руки, кто пойдет! Девушка, может, вы?
— Я, вообще-то, на транссексуала собиралась.
— Мужчина, а вы?
— А я на цыганку… Впрочем, ладно, давайте экс-наркомана.
На московской «Живой библиотеке» в РГБ для молодежи неожиданно много народа. Вход бесплатный, это один из принципов Human Library. Посетители, в основном модно одетые молодые люди 18–30 лет, просматривают каталоги и обсуждают, куда пойти — на бездомного, на правозащитника, а может, на девушку, принявшую ислам? Рядом с каждой «книгой» — список часто задаваемых вопросов, иллюстрирующих основные стереотипы, касающиеся соответствующей социальной группы.
«У них не бывает детей? Их семьи недолговечны? Они — больные люди, которых надо лечить?» — это «предисловие» к маме-лесбиянке в однополой семье. Записываюсь.
К маме мы направляемся чисто женской и довольно большой командой — шесть человек. Строго говоря, это нарушение правил: обычно одновременно «книгу» «выдают» не более чем трем «читателям». Однако людей слишком много, и организаторам приходится идти на уступки. На мой взгляд, увеличение групп сыграло, скорее, на руку посетителям: несмотря на формат мероприятия, многие стеснялись задавать вопросы и вздыхали с облегчением, когда кто-то более смелый из одногруппников первым начинал разговор. «Мне было неудобно задать интересующий меня вопрос, но мне повезло — его задал мой сосед», — не раз слышала я в очереди.
Наша «книга» — милая улыбчивая девушка двадцати четырех лет. Более семи из них состоит в однополых отношениях, имеет двух дочерей. Одну родила ее подруга, вторую — среднеазиатскую девочку — они взяли из детского дома. Чтобы расшевелить группу, Алина сама подробно рассказывает всю свою биографию. По-моему, говорить о себе ей очень нравится, и она даже слегка любуется своей инаковостью. Вопросы «читателей» я мысленно делю на две категории. Первые задаются из общего любопытства: «А как к вам соседи относятся? А родители? А как вас дети называют?» Вторые — более практического характера: «А сложно однополой паре ребенка усыновить? Мы с моей девушкой тоже очень хотим». Выясняется, что соседям все равно, родители смирились, дети обеих девушек называют мамами, подробности личной жизни чиновникам лучше не рассказывать и представляться матерью-одиночкой, а ребенка брать не славянского — на них очереди меньше. В целом наша группа просто образец толерантности, Алину то и дело хвалят за смелость и самоотверженность.
После мамы иду к полицейскому. Сергей — мужчина средних лет со специфическим чувством юмора. Как мне рассказали организаторы, полицейского не могли найти очень долго, в результате кандидат пришел сам, услышав о проекте по радио. В органах он служит 16 лет, начинал с розыска, сейчас в дежурке.
Рядом со мной молодой человек, который явно пришел сюда узнать «всю правду». Он решительно задает неудобные вопросы. Например, с нажимом интересуется, дают ли патрульному заранее какой-то план по количеству задержаний и что будет, если он его не выполнит. Сергея вопрос не смущает:
— Выполнить план, если надо, можно всегда. Достаточно встать у какого-нибудь ночного клуба часов этак в пять утра…
В этой группе с толерантностью дело обстоит куда хуже. Через десять минут разговора у меня возникает ощущение, что все мы — типичные «полные социальных предрассудков» посетители, прямо как из брошюры. Мы задаем вопросы и заранее готовимся услышать худшее, порой даже с каким-то мазохистским удовольствием. Иногда наши ожидания оправдываются, иногда нет. Пару раз Сергей ответил обтекаемо и ушел от ответа, то есть повел себя не «по-книжному», но действительно всего пару раз. В конце звучит неизбежное: «А вы взятки берете?»
— Если в благодарность поляну накроют — не откажусь. А деньги… У меня такая должность, что много не дадут. А мало брать как-то обидно, согласитесь.
— Как же, — язвительно влезает кто-то. — Сто старушек — уже рубль.
— Я подумаю над вашим бизнес-планом, — серьезно говорит Сергей, и мы все смеемся. В конце сеанса смягчается даже молодой-человек-желающий-знать-всю-правду и перед уходом долго благодарит «книгу».
Из-за переполненности библиотеки регистрация «читателей» прекратилась досрочно, и я просто брожу по залу, иногда примыкая к каким-то группам. Компания во главе с «книгой» «кавказец» говорит о национализме. ВИЧ-инфицированному задают личные и болезненные вопросы, которые мне не хочется цитировать. Рядом с раввином нетерпеливо подпрыгивает девушка, ожидающая конца очередной теологической дискуссии.
— У меня ужасно важный вопрос, — шепчет она мне на ухо. — Мне очень, очень нужно задать ему вопрос…
— А какой? Извините, если это слишком личное.
Девушка закатывает рукав рубашки — чуть выше запястья татуировка, какая-то надпись на иврите.
— Понимаете, мне нужно узнать, что это значит…
— Как же так получилось, что вы сделали татуировку и не знаете, что она означает?
— Ну, я выбрала слово и перевела его на иврит в Гугле. Но там было несколько значений, и я не уверена, что выбрала правильное…
В толпе я знакомлюсь с главным организатором московской «Живой библиотеки» Марией Сурис.
— Вы чего-то боялись? — киваю я на расхаживающих в толпе охранников.
— Нас постоянно пугали. Все четыре месяца подготовки мы с разных сторон слышали: зачем вы это затеяли, это никому не нужно, к вам никто не придет, а если придет — будет драка и поножовщина… Но уже вечер, а охрана так ни разу и не понадобилась. У нас тут даже скинхед был, все слегка напряглись, увидев его бритую голову и белые шнурки… Он пошел к цыганке и сообщил, что его друга цыгане в метро обокрали. Она рассмеялась и говорит: «Меня там не было, у меня алиби». В общем, все мирно закончилось.
Организатор новосибирской Human Library Андрей Терехин уверяет, что и у них никаких конфликтов не было:
— «Книги» проходят предварительный инструктаж — как вести себя, если «читатель» проявляет агрессию. Так что даже те, кто пришел с позицией «слышь, чо: ща тебе все выскажу», в результате худо-бедно вступали в цивилизованный разговор.
— А какие «книги» у вас оказались самыми популярными?
— Одинокая путешественница — ну, это понятно, людям всегда интересно поговорить про разные города и страны. ВИЧ-инфицированный — тут другое, к нему шли с личной болью и страхами. Ну, и бездомный. Думаю, у нас очень остро стоит проблема людей, которые по тем или иным причинам оказались выкинуты из социума и не получают никакой помощи. Такие герои всегда востребованы, по крайней мере в нашем регионе точно. Думаю, этим российский состав «книг» отличается от европейского. Вот, скажем, у нас была мать-одиночка, оставшаяся без жилья, — очень русское «произведение»…
— В Москве тройка лидеров практически такая же, — подхватывает Мария Сурис, — хотя по предварительным опросам лидировал полицейский.
— А у нас еще вот какая история была, — вспоминает Терехин, — «книгой» стал беженец из Афганистана. Он с семьей живет в России уже 12 лет, но никак не может получить гражданство. В начале 2012 года его могут выслать обратно на родину. Мохаммад Роза относится к шиитам, его возвращение в Афганистан, где преобладают сунниты, может оказаться смертным приговором. История Мохаммада произвела впечатление, «читатели» собрали для его семьи деньги и продукты. Мы в свою очередь планируем открытое обращение к руководству миграционной службы. Надеемся, что участие в «Живой библиотеке» действительно поможет менять жизнь «книг» к лучшему.
