Иркутский академический драматический театр им. Н.П. Охлопкова готовится к открытию 157-го театрального сезона. Труппа во главе с художественным руководителем Геннадием Шапошниковым готовит для зрителей премьеру — спектакль «Наш господин Чичиков». Последний раз Гоголя на охлопковской сцене ставили более десяти лет назад. О том, нужны ли современному зрителю «Мертвые души», о жизни московского режиссера в сибирской провинции, проблемах современной драматургии, национальной катастрофе, в которую может вылиться сокращение финансирования культуры, наш разговор с Геннадием Шапошниковым.

— В нашем театре вы служите четвертый сезон, приехали к нам из столицы, приняв предложение директора Анатолия Стрельцова стать художественным руководителем иркутского театра. Когда человек меняет жизнь в Москве на провинцию, это всегда настораживает. У вас что-то не сложилось?

— Когда я ставил в Иркутске свой первый спектакль — пьесу Александра Вампилова «Прошлым летом в Чулимске», театр мне приглянулся. А предложение принял, поскольку моя жизнь сложилась таким образом, что мне все резко надоело. В Москве всегда была сдвинута шкала ценностей. Если в искусстве возникает что-то новое, то, как правило, это делают правой рукой за левое ухо через голову, а потом называют блистательными открытиями. Когда слово «раскрутка» получило право на существование, об искусстве, о творчестве разговаривать уже не приходилось, нужно было работать исключительно на PR. Это очень раздражало, потому что в профессии для меня открылись какие-то новые грани, я уже пришел к понятиям мастерства, тайны театра, которые хотелось пробовать, реализовывать, а я в это время почему-то должен заниматься пиаром. Найденное хотелось проверить в устойчивой среде, и потому такое предложение было очень соблазнительным.

— Как вы считаете, каких высот вы достигли в иркутском театре за три года?

— Я не рискну сейчас итоги подводить, все только в процессе. Не в середине, не в конце пути — в процессе. Это подразумевает движение к цели, которая у театра только одна — достижение такого уровня творчества, который позволяет решать высокие художественные задачи. Сегодня я могу позволить себе решать те задачи, о которых и не мечтал раньше. Значит путь наш небесполезен, он верен.

— У вашего предшественника Артура Офенгейма, тоже москвича, были некоторые проблемы, конфликты, недопонимание в общении с артистами. А у вас сложились взаимоотношения с труппой? Есть ли у вас любимчики?

— Любимчиков у меня нет, я одинаково отношусь ко всем — заслуженным, народным, молодым, временно безработным, не занятым в спектаклях. Я считаю, что не нужно занимать артиста, он сам должен попадать в заданную историю. Если вдруг получается, что один актер работает в трех спектаклях подряд, это не значит, что он будет играть в четвертом. Что же касается взаимоотношений режиссера с труппой, то они индивидуальны.

— Но ваш метод — это кнут и пряник или что-то другое?

— Если говорить о творчестве, то это метод физических действий Станиславского, который неисчерпаем и сегодня. А о применении кнута и пряника… Какой-то материал можно раскрыть, только заставляя артиста быть на нервах, только подгоняя его, а какой-то — только беседуя с ним с глазу на глаз.

— Вы рискнете сказать, что искренне любите своих актеров, или они для вас лишь средство для достижения цели, то есть постановки спектакля?

— Если артиста не любить, в этой среде вообще работать не нужно. В молодости я служил у человека, который любил артиста размазать по сцене. Мне уже тогда было понятно, что если актера любить, то он сделает больше и с меньшими усилиями. На практике оказалось, что это совершенная правда.

— Какие спектакли из поставленных вам наиболее дороги? Только не отделывайтесь банальной фразой, что все они как дети и всех любишь одинаково.

— Но это действительно так. Сейчас нам очень трудно работается над «Мертвыми душами», творение подразумевает слаженный ансамбль, команду, которая подчиняется единому замыслу, здесь не может быть пробелов, пауз, массовки. Нам удалось сделать спектакль о Колчаке, мне показалось, мы реализовали такую сложную задачу, которая раньше была не по силам ни мне, ни труппе.

— Почему вы решили дать своему спектаклю по «Мертвым душам» другое название?

— Не для того, чтобы повыделываться. У Набокова есть эссе, которое мне греет душу, там есть глава «Наш господин Чичиков». Я преклоняюсь перед этим автором, его мысли не противоречат моим, и потому я взял его слова в название своего спектакля.

— Вы считаете, что нам сегодня нужен Гоголь? Вроде никакого юбилея не ожидается?

— Мы живем в Гоголе, а нужен или нет, так вопрос не стоит. Раскройте «Мертвые души» на любой странице — все о нашем времени, о нас.

— Чем вы руководствуетесь, когда выбираете пьесу для постановки: желаниями директора, зрителей, личными предпочтениями?

— Интересами репертуарной политики, которая не может быть перекошена в ту или иную сторону. Наше направление — классика, но в афише есть место и для комедии «Ужин по-французски». Функция развлекательного театра тоже должна быть реализована, любой человек, в том числе и артист, должен иногда отдохнуть, посуществовать в легкой форме, поимпровизировать и по-хорошему подурачиться.

Государство активно пытается выбросить театры на помойку, отправить в самостоятельное плавание, но без дотаций театр жить не может

— Каковы лично ваши предпочтения?

— Русская классика. Я не люблю переводы: в них есть искажение первоисточника. Часто сталкиваешься с тем, что перевод надо заказывать, а Пастернаков сегодня мало.

— Вас не удручает скудость современной драматургии? Вы вообще к ней обращаетесь?

— Только за это лето кучу пьес перечитал, но чтение становится все короче и короче, уже просто листаешь журнал или книгу. Я могу реализовать на сцене все что угодно, даже из самой убогой пьесы сделать нечто. Но мне нужен материал, прежде всего поднимающий человеческие вопросы, формой я и сам его снабжу. А когда в тексте нет ничего, что рождало бы метафору, когда он неинтересен и безыскусен...

— Хит сезона — спектакль «Колчак» с народным артистом СССР Георгием Тараторкиным в главной роли — мы еще увидим?

— В этом году «Колчак» может не пойти из-за дикости нашего государства.

Бюджетные организации сегодня задушены тендерами: Георгий Тараторкин должен выйти на конкурс, чтобы играть в Иркутске роль Колчака, потому что мы не имеем права платить ему выше определенной суммы, заложенной в бюджете. Так что пока зрители не увидят «Колчака» по причине идиотизма госсистемы.

— Ходили разговоры, что спектакль номинируется на «Золотую маску»?

— «Колчак» уже заявлен. Но у нас не было самоцели сделать спектакль с Тараторкиным, чтобы получить эту награду. Мне прежде всего важен отклик зрителя во время спектакля, отзывы на форуме в Интернете.

— Каждые пять–десять лет мы слышим, что театр агонизирует, умирает, а он все жив и жив...

— Даже когда театр полностью задушат, отберут зарплату, бюджет, этот вид искусства сохранится, потому что каждый год рождается определенное количество людей, которые призваны для того, чтобы выйти на сцену. Значит, это будет реализовано в каких-то других формах. А разговоры о кризисе, умирании — сколько живу, столько их и слышу.

— Как сегодня финансируются учреждения культуры?

— Государство активно пытается выбросить театры на помойку, отправить в самостоятельное плавание, но без дотаций театр жить не может. На постановку одного спектакля уходят немалые деньги, но он дает и немалый зрительский эффект, только этим можно измерять искусство, а не рублем и долларом. Культура не должна зависеть от того, кто находится у власти. И сокращение финансирования театров — это национальная катастрофа. Ведь уровень театра определяет уровень самосознания нации. Так было во все века.