Пока Сергей Афанасьев вынашивал замысел спектакля по Бомарше, его опередили. Искрометный герой знаменитой французской комедии появился на других новосибирских подмостках: в театре музкомедии, оперном, «Глобусе». У «Женитьбы Фигаро» богатое приданое всевозможных интерпретаций и трактовок. Дать второе дыхание уставшей пьесе — все равно что раскупорить застоявшееся вино и выпить за театр. Персонажи наполняют бокалы не единожды, обыгрывая пушкинское сравнение шедевра Бомарше с шампанским и заявляя, что и спектакль выдерживает эту параллель.

Если у Юрия Любимова в «Тартюфе» оживали старинные портреты, то у Сергея Афанасьева в «Фигаро» просыпаются музейные скульптуры. Действие спектакля происходит в выставочных залах, художник Владимир Фатеев расписал задник под средневековый гобелен и накрыл его пожарным щитом с лопатами и огнетушителем. Вот так и современность бесцеремонно вторгается в древний текст, внося свои коррективы. Сергей Афанасьев не счел за труд дописать пьесу, помогла ему филолог Яна Глембоцкая (благодаря ей экскурсовод Ирины Ефимовой произносит искрометные пассажи, намекая, что музей — это шкатулка с двойным дном), актеры несут прелестную отсебятину на радость себе и зрителям, превращая некоторые эпизоды в чистой воды КВН, который вызвал бы благосклонность самого Маслякова. Шутки-прибаутки, рожденные на репетициях, так естественно вплетаются в текст пьесы, словно были придуманы самим Бомарше. А может, и были бы, живи он в наше время. Но и родной текст драматурга звучит так, что срочно хочется завести цитатник. Нет, ничего общего с музейными экспонатами не имеет эта веселая молодежь, что отплясывает под дудку Фигаро, заражающего и заряжающего окружающих жизнелюбием и энергией созидания.

Рожденный в XVIII веке, графский слуга в исполнении Павла Полякова как нельзя лучше вписался в наше время. Фигаро и его возлюбленная Сюзанна (Татьяна Жулянова) — свободные личности, не ведающие страха и уныния, для них не существует закрытых дверей и невыполнимых задач. Фигаро — фигура феерическая! Но главным героем спектакля становится граф Альмавива.

В зрительском сознании образ графа неотделим от Александра Ширвиндта, этого холеного сибарита, вальяжного красавца. Но общее у звезды Театра сатиры и актера Городского драматического театра (ГДТ) Владислава Шевчука лишь одно — первая буква фамилии. Этот рыжий клоун выскакивает, как чертик из табакерки, вихрем носится по сцене, сметая на своем пути все прежние представления о том, какими должны быть высокопоставленные особы. Кудри вьются в пол-лица, суетливая, сбивчивая речь, крикливость, вредность, ребячливость, импульсивность — вот вам великий коррехидор Андалусии!

Придумать такое решение образа — все равно что отказаться от музыки Моцарта. Они и отказались. Презирая шаблон, даже беспроигрышный, актеры ГДТ распевают: «Ну-ка мечи стаканы на стол!», хохмят, резвятся, дурачатся, превращают спинку трона в лестницу и карабкаются на балкон к любимой, раскачиваются на веревочных качельках, мечтательно созерцая небеса. Ведя игру со сценическим штампом, пародируют всех и вся, главным образом приемы обветшалого театра, все эти апарты (реплики в сторону), расшаркивания, заламывания рук, дикие возгласы. Парадокс в том, что в какой-то момент сами оказываются его заложниками.

Спектакль смотрится на одном дыхании до тех пор, пока не задумываешься над тем, что добавил режиссер к сказанному коллегами до него. Форма оказывается ярче содержания, но к финалу тускнеет и она. Чем ближе к развязке, тем больше мелодраматизма и пафоса, проникающих на сцену, как вирус в компьютерную программу. И дело не только и не столько в том, что граф Альмавива, беря в финале микрофон, как в «Фабрике звезд», исполняет великий хит «Я люблю тебя до слез». Зритель должен понимать, что Владислав Шевчук делает это с великим ироническим подтекстом, а не поймет — много потеряет. Дело в том, что эстрада в какой-то момент начинает подминать актеров под себя, а более сильные выразительные средства для истории о счастливой любви, которая здесь основа всего и начало всех начал, театр не находит.

Афанасьев на своем веку поставил немало жестоких спектаклей, но иногда жалует зрителю и хеппи-энд. Как, например, в «Пяти вечерах» по пьесе Александра Володина. Действие разворачивается на съемочной площадке — самые сокровенные вещи попадают под прицел объектива. Операторская камера стала метафорой некой силы, неизменно вторгающейся в личную жизнь, но не только. В финале зритель увидел главных героев на экране: безраздельное, ничем не замутненное счастье бывает только в кино, хотите — верьте, хотите — нет. С помощью эффектного приема Афанасьеву удалось уйти от сентиментальности и пафоса. В «Женитьбе Фигаро» происходят прямо противоположные вещи. Перенеся интригу в музей, режиссер благополучно забывает, зачем ему это понадобилось. Спектаклю не хватило смысловой завершенности, цельность высказывания дала трещину, сквозь которую утекли нюансы смыслов. Финал получился до обидного предсказуемым, граница между пародией и пародируемым стерлась. Опьянения от шампанского не наступило. Может, раскупорить еще одну бутылку?