В первые годы после распада СССР обновленная независимая Россия оказалась в непростой ситуации идейной и культурной неопределенности. Импульс к формированию дискуссии на тему национальной идеи был дан Борисом Ельциным в 1996 году, когда в стране накопилось множество неразрешенных проблем и вопросов, требующих той или иной степени общенациональной рефлексии. Тогда первый российский президент обратился к отечественной интеллигенции с известным призывом о необходимости создания идеи для России. Так развернулась актуальная дискуссия с академическими форумами, активным участием деятелей культуры, письмами читателей в редакции СМИ и самыми невероятными предложениями вплоть до возведения отечественного спорта в ранг той самой национальной идеи. Споры на данную тему отличались и изрядной разноголосицей в отношении самого понятия национальной идеи: мыслящие в различных, порой противоречивых категориях державники, социалисты, церковники, неославянофилы и националисты так и не смогли прийти к единому видению проблемы. Спустя 10 лет споры вокруг национальной идеи не утихают, а сама идея по-прежнему изгибается знаком вопроса. О том, что же все-таки следует понимать под национальной идеей, какой она могла бы быть у России и почему так непросто ее сформулировать, «Эксперту-Сибирь» рассказал профессор Сибирской академии государственной службы (Новосибирск), доктор философских наук Георгий Антипов.

— Сегодня существует множество трактовок понятия национальной идеи. Что же все-таки такое национальная идея и каковы ее функции?

— Действительно, существует большое количество путаницы всякого рода, под национальной идеей готовы понимать все что угодно: от бренда типа «Германия превыше всего» до формулы «Православие, самодержавие, народность», которую пытаются осовременить в духе «Демократия, справедливость, народность». Под национальной идеей понимают также какие-то теории, стратегические программы. Для того чтобы понять, что же это такое на самом деле, необходимо сначала обратиться к истокам, которые уходят в XIX век: сначала в немецкую классическую философию, а потом — в русскую, в значительной мере находившуюся под влиянием первой.

Гегель определял идею как некую матрицу, мировой разум, который управляет историческим процессом. Наиболее внятно о национальной русской идее заговорил Владимир Соловьев. Он считал, что национальная идея — «это не то, что нация думает о самой себе, а то, что Бог замыслил о ней в вечности». Он понимал национальную идею как определенную культурную программу или генетический код, которые управляют историческим и эволюционным развитием нации. Хотя Соловьев не употребляет словосочетания «генетический код», некоторые биологические параллели у него были: он писал, что от природы каждая нация к чему-то предназначена. Развивая мысль о предназначении России, Соловьев трактовал русскую национальную идею как воплощение Троицы, но не в догматическом христианском смысле, а как триаду, состоящую из государства, или власти, гражданского общества и Церкви. Они в их гармоническом единстве являются идеалом, русской идеей, и Россия, по мнению Соловьева, призвана к тому, чтобы этот идеал воплотить и дать пример всем остальным государствам.

Но свести русскую идею к такого рода трактовке было бы неверно и односторонне. Другие аспекты русской идеи — это целая область культуры, нечто гораздо более сложное, чем даже генетические коды, которые, говоря языком современной психологии, можно трактовать как архетипы, как коллективное бессознательное. Например, в русской традиции, идущей от славянофилов, существует понятие соборности. Это словесное обозначение некоего архетипа, под которым понималось нечто, присущее россиянам и отличающее Россию от индивидуалистического Запада. Но на самом-то деле в то время, когда этот вопрос обсуждался, явление соборности у русских действительно существовало, только я бы его назвал общинным началом. Ничего специфического или уникального в данном явлении, конечно, нельзя усматривать, поскольку это свойство не только российского общества, но и всяких традиционных обществ. Просто западная цивилизация, которая начала развиваться где-то в XVI–XVII веках, является техногенной и радикально отличается от традиционного общества, свойство техногенной цивилизации — разрушать традиционные формы быта, жизни и культуры. А Россия в XIX веке была все еще традиционным этносом, петровские реформы мало что изменили, поскольку были очень поверхностны. Поэтому российскому этносу и был присущ архетип соборности, который в ходе так называемого социалистического строительства был успешно разрушен, так что сейчас о соборности как таковой говорить, конечно, не приходится.

— Национальная идея — это безусловная необходимость? Как она должна формироваться, можно ли ее создать?

— Идеалы и национальная идея, безусловно, нужны, но их просто так придумать нельзя. Создать русскую идею, сконструировать, как кибернетик конструирует новые программы, невозможно, в силу того, что это некоторый культурный код. Ее можно только познавать и осознавать. Соловьев говорил, что русская идея — это не то, что нация думает о самой себе. Но на самом деле русская идея — это, в конце концов, именно то, что нация думает о самой себе, правда, думает часто не вполне адекватно и точно.

Хотя, рассуждая чисто теоретически и проводя некоторые аналогии с генетикой и биологией, можно попытаться предположить обратное. Есть такая область науки, как генная инженерия, позволяющая определенным образом перестраивать ген, достигая изменений фенотипа. Но предварительно биологи создали генетику — науку о законах наследственности, расшифровали геном. Рассуждая сугубо теоретически, можно предполагать, что подобное направление социальной науки имеет перспективу относительно общества. Совершенно очевидно, что существует социальная наследственность — это можно видеть хотя бы на примере нашего герба, на котором изображен имперский орел. Но если есть социальная наследственность, то, очевидно, есть ее механизмы и законы. Социология в этом смысле ждет своего Менделя, открывшего фундаментальный закон генетики, и можно полагать, что наука об обществе придет к пониманию того, что нужно исследовать культурные коды. А когда они будут исследованы, когда будет создана антропономика, как я называю социальную генетику, тогда можно будет рассуждать о том, как культурные коды менять.

— Все ли государства в современном глобальном мире, который стремится к интеграции, имеют свою национальную идею или озабочены ее поиском?

— Да, национальная идея — актуальная идея для всех стран. Но на Западе получили распространение явление политкорректности и либеральные взгляды. Поэтому там склонны придуриваться, что национальные формы жизни якобы преодолеваются глобализацией, поэтому их уже и не существует. На самом деле подспудно эти национальные формы живы, и как только та или иная западная страна сталкивается с ситуацией, в которой начинает предчувствовать опасность для своего этноса как национального образования, моментально возникают национальные рефлексы в виде ответных реакций. Часто это происходит в фашистских, радикальных формах. Например, в современной Франции в связи с событиями, названными «бунтом подонков» — и совсем не случайно возникло именно такое клише! — и в сфере сознания, и в интеллектуальной сфере наливается соками движение, акцентирующее «наше французское национальное» своеобразие. Но в силу политкорректности и других соображений в духе утверждения о том, что Европа — одна семья, об этом стараются не говорить.

Те споры, которые идут вокруг темы русской национальной идеи, — это попытки выработать некоторое самосознание нации

Подобные вещи можно наблюдать и в США, где негра нужно называть не негром, а афроамериканцем, но на бытовом уровне часто можно услышать «негритос». Мало кто замечает, что и в современной Америке тема национальной идеи начинает актуализироваться. Знаменитый Хантингтон написал целый талмуд под названием «Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности», где он движется по тем же коллизиям, что и наше обсуждение русской идеи. Хантингтон пытается понять, что такое американская национальная идея, или американская мечта.

Поэтому озабоченность русской идеей — это не наша уникальная особенность в современном мире. В России эта проблема, конечно, гораздо более актуальна в силу того, что мы утратили идентификацию.

— То есть причина идейного кризиса в кризисе самоидентификации?

— Да, кризис идентичности налицо. На Западе процесс формирования национальной идентичности закончился давно: у французов и немцев в XIX веке, у англичан еще раньше. Поэтому интерес к теме национальной идеи у нас вполне понятен и обоснован, и неправы те, кто говорят о том, что национальная идея не нужна, лучше пусть вместо нее будут платить зарплату. Те споры, которые идут вокруг темы русской национальной идеи, — это попытки выработать некоторое самосознание нации. Всякая нация является таковой, если она обладает способностью к самоидентификации, то есть осознает себя как нация. Немцы — это те, кто считает себя немцами, а англичане — это те, кто считает себя англичанами, и неважно, какой у кого разрез глаз. Этот подход у нас был правильно использован в последней переписи населения: там был вопрос о национальной принадлежности, на который респондент мог отвечать все, что хочет, поэтому в результате получилось, что в России проживает, по-моему, 300 хоббитов. Если люди считают себя хоббитами, значит, они хоббиты — ничего другого в понятие национальности вкладывать нельзя. Но нация — это не только соотнесение данного индивидуума с данным сообществом. Что значит быть русским, россиянином? Кто мы? Раз уж нация начинает складываться, ответ на этот вопрос в той или иной форме должен присутствовать и включать в себя очень разные аспекты: и архетипы, и коды культуры, и идеологемы. Я думаю, что в дальнейшем из всех этих споров вокруг русской национальной идеи что-то выкристаллизуется.

— И что это может быть, что может стать основой русской национальной идеи? Сейчас говорят о суверенной демократии…

— Эта идея дает, конечно, повод для шуток, но тем не менее рациональное зерно в ней есть. Что значит «суверенная»? Это и есть то национальное, присущее именно русской идее, что должно быть привнесено в те демократические процедуры и демократические порядки, которые являются общечеловеческими. Здесь не хотелось бы проводить параллель с Ираком, но совершенно очевидно, что демократические ценности в тех формах, которые устаканились и приобрели характер скелетов политических систем на Западе, у нас внедрить не получится, потому что в России другая культурная наследственность. Поэтому бренд «суверенная демократия» нам ближе, и я бы сказал, что на сегодняшнем промежуточном этапе нашего развития является единственно верным. Суверенной считается демократия, которая не управляется извне. В данном случае имеется в виду то обстоятельство, что в Европе и в остальном так называемом цивилизованном мире есть тенденция свои клише и модели один к одному внедрить и в России. Но это то же самое, что произошло с петровскими реформами: их провели, но потом все пошло совершенно иначе и приобрело формы, о которых Петр и не подозревал. Я думаю, что правящая элита все это так или иначе понимает, как понимает и то, как правильно строить демократию в России.

Конечно, в идее суверенной демократии налицо некоторое противоречие. Медведев критиковал Суркова, говоря, что суверенной демократии быть не может, поскольку демократия и в Африке демократия. Я думаю, что Медведев в данном случае не очень хорошо продумал свою критику, а Сурков в историческом смысле оказался прав. Мне кажется, что в виде импульса, в виде неопределенного вектора надо строить именно суверенную демократию. Без вертикали власти все пойдет вразнос. На Западе это воспринимают как проявление тоталитаризма. Но не все так однозначно.

— Но здесь возникает закономерный вопрос: может ли вообще демократия с присущим ей плюрализмом лечь в основу общей единой национальной идеи?

— Конечно. Почему бы и нет? Фактически этот аспект присутствует в американской национальной идее, есть он и у французов, и у англичан. Однако он присутствует не на словесном уровне, а по существу, то есть прежде всего как идея правосознания, как уважение к праву, впитываемое представителями этноса с молоком матери. Это представление о том, что все должно решаться в соответствии с законом. Уважение к закону всегда означает, что представители этноса — это индивиды, а не люди, которые мыслят категориями типа соборности. Либеральная демократия и вообще демократия сводима, в конце концов, именно к этому началу, но его-то как раз в русской идее нет! Русская национальная идея всегда воспринимала суд очень скептически, всегда как Шемякин суд — это присутствует в ментальности на уровне архетипов. До тех пор, пока правовое сознание не станет определяться социокультурным кодом, у нас не будет либеральной демократии по образцу европейской. Это надо вырабатывать, причем правящий класс это тоже понимает — неслучайно так много внимания уделяется судебной реформе, и не случайно она так плохо идет. То же самое касается и суда присяжных, который пытаются вводить: это тоже элемент развитой правовой демократической системы, у нас же он воспринимается как экзотика.

— Как-то Владимир Путин сказал, что в поисках русской идеи нам незачем оглядываться на тысячелетнюю историю: сегодня наш ориентир в этом направлении — конкурентоспособность во всем. По вашему мнению, привязки к традиции быть не должно? Или, напротив, есть определенная историческая логика?

— Смотря в чем. В целом я абсолютно согласен с этим утверждением Путина. Действительно, конкуренция во всем — это, несомненно, путь к построению демократического общества. Путин прав, потому что ничего подобного в русской идее не было, поскольку русская идея — продукт традиционного общества, которое по определению враждебно конкуренции, и в этом смысле жестко подчиняет поведение человека некоторому правилу. Кстати, и социализм в том виде, в котором он получился, уничтожил конкуренцию в любых формах, причем уничтожал ее целенаправленно. Социализм был попыткой рвотного рефлекса традиционного общества на достаточно быстро прошедшие радикальные изменения, вводившие конкуренцию, буржуазное право и другие формы нетрадиционного, индустриального общества. В этом смысле это было возвратом в прошлое. История знает аналогичные прецеденты: когда Япония столкнулась с европейцами, она окуклилась, контакты с Европой были полностью прекращены, и она стала немного загнивать, стремясь сохранить традиционные формы быта. То же самое произошло с Китаем и Кореей.

— Если говорить о сибирском регионе, какую роль он играет в контексте разговоров о русской национальной идее? Есть ли у него своя идея, или какой она должна быть?

— Это очень интересный и непростой вопрос. Русская идея для Сибири есть — в урезанном варианте ее можно видеть в Академгородке на проспекте Лаврентьева: «Российское могущество будет прирастать Сибирью…». Но у Ломоносова вместо многоточия было следующее: «Российское могущество будет прирастать Сибирью и Ледовитым океаном». Так что Сибирь — это кладовая богатств, из которой Россия будет черпать ресурсы.

Если опуститься на уровень народного сознания, взять, например, шлягеры своего времени, допустим, песни 1930-х годов, то Сибирь воспринимается как место ссылки, каторга. Одним словом, русская идея для Сибири — это кладовая ресурсов и место, куда ссылают незаконопослушных людей. До сих пор Сибирь воспринимается как сырьевой придаток. В русской идее другого места для Сибири, кроме такого, нет. Правда, в конце XIX – начале XX века было движение областничества, которое пыталось создать cибирскую идею. Это была идея большей или меньшей политической и экономической самостоятельности. Более радикальные представители предлагали отделиться от России.

Есть ли сегодня какие-либо предпосылки наряду с русской идеей говорить о сибирской идее? Вот ваш журнал проводит круглые столы «Имиджи Сибири». Не симптом ли это? Да и раньше, правда, сейчас мало акцентируемое, не произносилось ли с некоторой горделивостью: «Мы — сибиряки!» И когда петербуржец с не меньшей гордостью идентифицирует себя именно таким образом, не имеет ли он в виду нечто большее, чем географическое место жительства? Очевидно, да. Он даже скажет об особом духе, менталитете, свойственном ему именно как петербуржцу. Говоря казенным языком, чтобы действительно быть субъектом федерации, нужно обладать соответствующим самосознанием. Иначе это будет не субъект, а объект.