Институт экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения российской Академии наук — ведущий центр анализа и прогнозирования развития макрорегиона Сибирь. Институт известен теоретическими и прикладными исследованиями в области макроэкономики, отраслевой и региональной экономики, экономической социологии и экономики предприятий. Среди главных работ его коллектива — стратегии экономического развития Сибири, принятые в 1998, 2003 и 2011 годах Правительством РФ, энергетическая и транспортная стратегии Сибири, программа реиндустриализации экономики Новосибирской области.
За без малого шестидесятилетнюю историю в стенах Института сформировались четыре известные на всю страну научные школы: академиков Абела Аганбегянаи Валерия Кулешова, АлександраГранберга и ВиктораСуслова, Татьяны Заславской и член-корреспондента РАН Валерия Крюкова
За без малого шестидесятилетнюю историю в стенах Института сформировались четыре известные на всю страну научные школы. Это научные направления академиков Абела Аганбегяна и Валерия Кулешова (экономико-математическое моделирование, анализ, планирование и прогнозирование экономики страны и регионов Сибири), Александра Гранберга и Виктора Суслова (моделирования и анализа долгосрочных перспектив пространственного развития экономики России), Татьяны Заславской («Новосибирская экономико-социологическая школа») и член-корреспондента РАН Валерия Крюкова («Сибирская школа ресурсной экономики»). Отделы и лаборатории института размещены в Красноярске, Томске, Омске, Кемерове и Барнауле. Среди 297 сотрудников института экономики — четыре члена РАН, более 40 докторов и порядка 100 кандидатов наук. Большая часть сотрудников — выпускники Новосибирского государственного университета.
Вот уже четверть века Институт экономики и организации промышленного производства СО РАН возглавляет академик Валерий Кулешов — один из ведущих российских ученых в области планирования и прогнозирования социально-экономических процессов экономики России, Сибири и ее регионов. Вся научная деятельность ученого, автора и соавтора 330 научных работ, в том числе 26 монографий, выпускника московского Института народного хозяйства им. Плеханова, прошла в Институте экономики новосибирского Академгородка. В 1969 году он защитил кандидатскую диссертацию, в 1980 году — докторскую, в 1987 году избран член-корреспондентом АН СССР, в 1997 году — академиком РАН.
В интервью журналу «Эксперт-Сибирь» Валерий Кулешов рассказал о том, почему государственная политика не способствует превращению Сибири в полноценный «срединный регион», о роли ОПК в экономике регионов Сибири и перспективах реиндустриализации в Новосибирской области.
«В страну пошли нефтедоллары»
— Валерий Владимирович, как бы вы оценили текущее состояние экономики страны — кризис углубляется?
— Сейчас принято рассуждать трендами. А под трендом все-таки понимается вектор экономического развития не в один десяток лет. Так вот, тренд падения экономики и в стране, и в Сибири начался еще в семидесятые годы прошлого века. Тогда экономисты не исчисляли валовой внутренний продукт, а определяли темпы роста национального дохода, использованного на потребление и накопление. И начиная с девятой пятилетки (1971–1975 годы. — Ред.) национальный доход страны (темпы его прироста) неуклонно сокращался. И даже если бы не было коллапса конца 1980 годов, двенадцатую пятилетку (1986–1990 годы. — Ред.) мы бы в лучшем случае закончили с тремя процентами прироста макроэкономического показателя.
— А до наступления нисходящего тренда каким было максимальное значение роста экономики в Советском Союзе?
— Максимальные результаты страна достигла в восьмой пятилетке (1966–1970 годы. — Ред.). Темпы роста национального дохода были порядка семи процентов. Это время косыгинской реформы. А дальше был совершенно четкий тренд на снижение, из пятилетки в пятилетку темпы экономики падали. Именно этот факт вызвал горбачевскую реформу реиндустриализации. Идея появилась летом 1985 года.
— Знаменитое «Ускорение».
— Да, ускорение на базе полной реконструкции всего народного хозяйства с акцентом на машиностроение. Мы должны были довести долю машиностроения в промышленности с 30 до 40–45 процентов, как в США. Такая была идея. Кроме того, ставилась задача обновить производственный аппарат. И кое-какие подвижки тогда произошли, например, в черной металлургии.
— Большего добиться просто не успели. Началась перестройка.
— Успели или нет — сейчас говорить сложно, потому что начиная с 1987 года экономическая составляющая реформы была свернута, а осталась только политическая. Начался переход к рыночной экономике. Совсем другие процессы пошли в политике. А кончилось это полным коллапсом.
— Считается большой ошибкой, что в 1970 годы власти допустили рост нефтегазовых доходов в бюджете страны, что и привело к тотальной зависимости России от мировых цен на углеводороды. Вы согласны с этим мнением?
— До взлета мировых цен на нефть в начале 1970 годов доля углеводородов в бюджете страны составляла однозначную величину. Зато высокими темпами развивалась обрабатывающая промышленность, в том числе и в Сибири. К началу перестройки в Новосибирской области работало 30 предприятий, которые давали работу более 200 тысячам человек при средней численности работников более пяти тысяч. Такой гигант, как Чкаловский завод (Новосибирский авиационный завод имени В.П. Чкалова. — Ред.), имел 30 тысяч работников, Сибсельмаш — не менее 20 тысяч. И что осталось? Сейчас к разряду пятитысячников в Новосибирской области принадлежит лишь Чкаловский завод. В Иркутской области — это авиазавод «Иркут» и Братский алюминиевый завод, в Красноярском крае — Красноярский алюминиевый завод и Норильский никель.
— Только усиление в экономике страны нефтегазового комплекса привело к снижению темпов развития страны?
— Все развитие страны тогда сосредоточилось на двух комплексах — оборонно-промышленном (тогда он назывался военно-промышленным) и топливно-энергетическом. В 1973 году произошел всплеск мировых цен на нефть, а через три года он повторился. В страну пошли нефтедоллары. Это дало возможность не то чтобы насыщать, но, по крайней мере, существенно улучшить жизнь людей с точки зрения потребления импортных товаров. Ну и конечно, в семидесятые–восьмидесятые совершенно невероятных размеров достигла армия, ее численность тогда была около шести миллионов человек.
С другой стороны, с начала второй половины 1980 годов произошло «обрушение» нефтяных цен на целых 15 лет, экономика СССР провалилась. А рост экономики России начался с ростом доли нефтегазовых доходов в бюджете страны. Удача сопутствовала президенту Путину.
«Мы далеко не все проели»
— Складывается впечатление, что нынешние власти хотят повторить советские военные рекорды.
— В принципе, мы уже близки к советским расходам на военно-промышленный комплекс. И мы очень быстро его нарастили. Владимир Владимирович [Путин] употребил такое выражение: «За последние 10 лет оборонно-промышленный комплекс возродился как птица Феникс». Но этот Феникс очень любит клевать бюджетные средства. Ведь он только потребляет.
— Усиливая оборонно-промышленный комплекс, разве власть не повторяет старых ошибок? Ведь это очень дорогое удовольствие, настоящее бремя для бюджета, а он сейчас у нас социально ориентированный.
— То, что мы начали серьезно относиться к своему военно-промышленному комплексу, думаю, это правильно. И как минимум до 2025 года это направление будет развиваться. Хотя, вы правы, для экономики страны рост военных трат — это тяжелая нагрузка. Но ОПК — это лишь одно из направлений, на развитие которых сегодня делает акцент федеральный центр.
Второй «кит» — топливно-энергетический комплекс. При любой цене на нефть других подобных ему источников валюты у нас просто нет.
Третью позицию занимает АПК и четвертую — транспортные услуги. В совокупности эти четыре позиции дают более 60 процентов несырьевого экспорта.
Если «снять» нефтепродукты, которые продаются по цене, приближенной к цене сырой нефти (или ниже ее, как, например, мазут), то на первой позиции в несырьевом экспорте останется металлургия. Ее доля в несырьевом экспорте в три раза меньше доли ТЭК.
В этих комплексах сосредоточена значительная часть занятого населения страны, и это те направления, где мы имеем потенциал для развития. Если их правильно «запрячь», то мы сможем выехать, и не только из кризиса. России нужны высокие темпы экономического роста, не менее 3,5–4,5 процента. Пока же у нас падение ВВП на 3,7–3,8 процента. Для того чтобы при существующей модели экономики выйти на желательный уровень роста, стоимость нефти на мировом рынке должна быть 75–85 долларов за баррель. В этом случае доллар упадет до 45–50 рублей. Но эффект этого реверса неочевиден.
Напомню, что в 2000 году доля нефтегазового комплекса в доходах бюджета страны была на уровне 8–9 процентов, потом, на пике, была 52–53 процента, а сейчас — на уровне (по плану) 40 процентов. Ситуация, когда курс национальной валюты был в пределах 30 рублей за доллар, продолжалась практически 15 лет. И кто бы что ни говорил, мы далеко не все проели, что-то народ отложил. Все-таки у нас появился средний класс. Только посмотрите, какой у нас парк автомобилей, масштабы индивидуального жилищного строительства...
— Куда логичней было бы тогда, в тучные, годы заниматься реиндустриализацией, чем сейчас. Тогда страна зарабатывала огромные деньги на нефти и газе, был доступ к дешевым и длинным западным финансовым ресурсам…
— Сказать, что мы совсем не занимались реиндустриализацией, будет неправильно. Но масштабы, конечно, были совершенно не те, в которых нуждалась страна. Самые большие потери понесла станкостроительная отрасль. Более 90 процентов станков — это импорт. А что такое станкостроение? Нет станкостроения — нет промышленных технологий.
«В кризисе мы, а не мир»
— Почему Россия не вынесла уроков из кризиса 2008–2009 годов?
— Кризис 2009 года — совершенно незаметный элемент в истории экономической действительности страны. Цена на нефть тогда упала до 41 доллара за баррель, но продолжалось это всего шесть или семь недель, а потом стоимость сырья снова пошла вверх. Среднегодовой показатель стоимости нефти в 2009 году был под 90 долларов за баррель. Если в 2009 году ВВП страны упал на 7,8 процента, то в 2010 вырос на 4,5 процента. Главное отличие того, что происходит в российской экономике сейчас, от того, что происходило в 2008–2009 годы, очень простое — тогда был мировой экономический кризис. Просели США, Европа, Азия. Начала восстанавливаться их экономика, подтянулись и мы. Поэтому и никаких уроков из того кризиса извлечь нельзя. Сейчас же совершенно другая ситуация: в кризисе мы, а не мир. Среднемировые темпы экономического роста положительны. Проблема заключается в том, что никто не знает, когда мы из этого состояния выйдем. Несмотря на то, что цены на нефть немножко подросли, трудно сомневаться в том, что они долго продержатся на уровне 45–55 долларов за баррель.
Мы плохо знаем окружающий нас мир, особенно развитой. Запад на самом деле достаточно насыщен предметами потребления. Он имеет огромные резервы, поэтому не очень-то боится мигрантов, с которыми готов поделиться накопленными материальными ресурсами. Окружающий нас мир достаточно устойчив, именно поэтому может позволить себе быть по отношению к нам агрессивным, вводить и расширять санкции. Ведь одни нищие не могут другим нищим объявить санкции. Только имущие могут ухудшить положение неимущих.
— Но чтобы выдержать санкции, у страны должны быть ресурсы. А их в реальности нет. Существующие ставки по банковским кредитам неподъемны для промышленности.
— Когда затрагивается вопрос ресурсов, мне вспоминается древнегреческий баснописец Эзоп. У него был хозяин по имени Ксанф. Зная, что Эзоп — человек умный, Ксанф охотно с ним советовался. Однажды он спросил у Эзопа: «Я хотел бы выпить Эгейское море. Как думаешь, осилю?» Тот подумал, и говорит: «Осилишь, но только перекрой впадающие в него реки». То есть, нужно зафиксировать некое состояние, а потом уже пить. То же и с нашей экономикой. Пока не решим проблему оттока капитала, эффект от вложения денег в экономику всегда будет недостаточен. Если то, что втекает в экономику, мы знаем, то что по самым разным каналам вытекает — можем только догадываться. И решением этого вопроса мы недостаточно занимаемся. Уверен, у нас есть ресурсы, просто мы нерационально их тратим. Но так было всегда. Особенно грустно, что деньги нерационально тратятся на уровне государственных структур — банков и корпораций. Сегодня они вправе распоряжаться бюджетными деньгами как им вздумается.
Однако нужно понимать, что реиндустриализация требует даже не столько вообще инвестиций, сколько конкретных технологий. И многих важнейших технологий у России нет, включая оборудование, без которого не решить многие задачи оборонно-промышленного комплекса. Да, почти любую технологию можно купить, но в новых условиях за нее придется переплатить раза так в три–четыре.
«Там человек не привязан к месту»
— Россия — чрезвычайно централизованное государство. Центр аккумулирует ключевые налоги, высокодоходные отрасли нередко находятся в государственной собственности, влияние госкорпораций — увеличивается. Очевидно, что эта система не ведет к процветанию территорий. Если региональные центры в Сибири худо-бедно развиваются, то малые города и села — деградируют. Не является ли сложившаяся система распределения доходов анахронизмом, нуждающимся в корректировке?
— Не везде плохо. Посмотрите московскую агломерацию, там все вполне приемлемо. Или возьмите Татарстан, Санкт-Петербург и Ленинградскую область.
— А что мешает тому, чтобы цивилизация пришла в маленькие города Сибири? Ведь в той же Европе все по-другому: маленькие города зарабатывают, и люди в них живут более чем благополучно.
— Я изучал ситуацию в европейских городках. Прежде всего, на Западе решена проблема коммуникаций между городами и селами. До каждого населенного пункта проложена прекрасная дорога. Там человек не привязан к месту, он может работать в обычном режиме за 100 км от дома и более. Мы же совершенно не занимается инфраструктурой. И это, конечно, результат государственной политики. Вы говорите про малые города, а посмотрите на новосибирский Академгородок. Его построили в 1950 — первой половине 1960 годов. И он сегодня такой, каким был шестьдесят лет назад, в развитие его инфраструктуры никто не вкладывает. Так это научный центр! Думаю, что главная проблема слабых коммуникаций в Сибири между городами — это большие пространства. Вот Транссиб, вот города вдоль железной дороги, и почти никаких других развитых транспортных связей между ними.
— Зато укреплялись научные связи между сибирскими регионами и городами.
— Да, и продолжается это по сей день. Научно-образовательный комплекс и инновационная экономика в Сибири начала развиваться со второй половины 1950 годов. В 1957 году возник новосибирский научный центр, еще через несколько лет — научно-производственный комплекс в Кольцово, потом появился научно-исследовательский комплекс ВАСХНИЛ в Краснообске, далее — сибирское отделение медицинских наук, затем — узел наукоемких производств в Бердске. И все они имели тесную кооперацию с наукой Томска, Красноярска, Иркутска. СО РАН всегда играло системообразующую роль. И технопарки, которые сегодня активно развиваются, проросли именно из институтов и лабораторий Сибирского отделения Академии наук. И этому развитию, безусловно, способствовала высокая стоимость нефти на мировом рынке. Без нефтедолларов, боюсь, сибирский научно-производственный комплекс не выстоял бы в те годы.
Именно за научно-инновационным комплексом будущее регионов Сибири и, прежде всего, Новосибирской области, где нет больших запасов сырья, но все очень хорошо с учеными и инноваторами. Инновационная промышленность — это настоящая зона опережающего развития.
— Но пока в этом регионе большее развитие получили лишь торговля и логистика.
— Вектор меняется. Если в конце 1980 годов, при плановой экономике, доля высокотехнологичной промышленности в валовом региональном продукте Новосибирской области составляла порядка 35 процентов, а торговли — 10 процентов, то к 2014 году ситуация стала с точностью до наоборот: промышленность — 18–19 процентов, торговля — 35 процентов. Но уже в 2015 году мы увидели прирост продукции ОПК и спад объема торговли. На фоне сжатия платежеспособного спроса доля ОПК и инновационного сектора будет нарастать. По нашим расчетам к 2022–2025 годам инновационный сектор в регионе догонит торговлю, и его доля в ВРП достигнет 30 процентов. Уже сегодня в инновационном комплексе Новосибирской области занят не один десяток тысяч человек, а его темпы роста близки к двузначным цифрам.
«Нужна политическая воля»
— На развитие инновационного комплекса как раз нацелена провозглашенная губернатором региона Владимиром Городецким программа реиндустриализации, в разработке которой принимал участие Институт экономики СО РАН. Насколько эта программа реализуема в нынешних экономических реалиях?
— Реализация девяти флагманских проектов, которые определены программой реиндустриализации экономики, в совокупности требует десятки миллиардов рублей. Вопрос, решение которого вполне по силам региону. Причем проекты не требуют разовых вложений, их реализацию можно растянуть на несколько лет. Уверен, такие возможности у бюджета есть (при поддержке федерального центра). А эффект будет значителен. Эти проекты увеличат долю промышленности в ВРП Новосибирской области на 3–4 процента. Всего же в программе реиндустриализации значатся около 100 проектов, большая часть из которых уже развивается, есть коллективы, есть понимание направления движения. Их нужно просто поддержать.
— То есть, с оптимизмом смотрите на перспективы реиндустриализации региональной экономики?
— Если бы требовалось 300 миллиардов рублей или более, то я, возможно, скептически смотрел бы на будущее этой программы, но 30 или 50 миллиардов… У нас есть шанс на годы обеспечить стабильный и высокий рост валового регионального продукта, создать новые высокотехнологичные рабочие места. Будет ошибкой, если мы им не воспользуемся. Тем более что у нас большой опыт в создании и развитии успешных инновационных проектов. В 2008 году создан Технопарк новосибирского Академгородка, в 2010 — Биотехнопарк, в 2012 — Медицинский технопарк, в 2015 — Центр биомедицинских исследований. Значимость таких проектов власть понимает и поддерживает.
— Насколько благо для экономики сибирских регионов рост гособоронзаказа, который мы наблюдаем в последние годы?
— В экономике сибирских регионов ОПК не играет решающей роли. Вся выручка предприятий ОПК в Новосибирской области в 2015 году составила около 60 миллиардов рублей, ее доля в ВРП — считанные проценты. Главных продуцентов ОПК в Сибири можно перечислить по пальцам одной руки. Это Чкаловский завод в Новосибирске, производственное объединение «Полет» — в Омске, Авиазавод «Иркут» — в Иркутске. ОПК совершенно оторван от гражданской экономики, занятые в нем корпорации работают по своим законам. Но ОПК создает рабочие места.
— Каким вам видится будущее нефтегазодобывающей промышленности в Сибири в условиях низких цен на углеводороды?
— Сибирь со времен Ермака воспринимается российской властью исключительно как минерально-сырьевая база. Сначала здесь добывали пушнину, потом — элементы таблицы Менделеева. Железная дорога позволила вывозить сырье быстрее и в больших количествах. Все крупные проекты, которые сейчас реализуются на этой территории с участием федеральных денег — или сырьевые или транспортные. И подход к Сибири, увы, не меняется.
Если посмотреть панораму стратегических проектов на территории Сибири до 2025 года, то это проекты «Русской платины», «Норникеля», «Газпрома»… В это же время в европейской части реализуются масштабные проекты в АПК и ОПК, строятся современные скоростные магистрали, а Дальний Восток определен в качестве территории опережающего развития.
Формально роль нефтедобывающей промышленности в валовом региональном продукте сибирских территорий будет снижаться. Но это очень развитый сектор экономики и стабильный источник валюты, поэтому отказываться от него никто не будет. Напомню, что за 10–12 лет роста мировых цен на нефть Россия получила доход более чем три триллиона долларов. У нас все еще хорошие запасы углеводородов и приемлемая стоимость их извлечения. Очевидно, что цена на нефть начнет расти и к 2020–2022 году может превысить 70 долларов за баррель. Это будет способствовать инвестициям в этот сектор и реализации новых проектов.
К тому же есть хорошие перспективы для развития нефтехимии. И с некоторых пор это направление активно развивается в стране.
— Каким вам бы хотелось видеть отношение Кремля к Сибири?
«Сибирь нужно рассматривать в качестве резервной территории. У этого региона должна быть совершенно другая структура экономики. Благо, человеческий потенциал для этого есть. Но нужна политическая воля федеральной власти. Однако ее нет»
— Сибирь — срединный макрорегион, и отношение к нему должно быть соответствующее. Помимо сугубо экономического должен быть и политический взгляд на эту территорию. Смотрите сами, после распада СССР граница страны оказалась отодвинута на 500–800 километров на восток, к Москве. Прижали дальше некуда. А на востоке страны — Китай, и как он будет вести себя по отношению к российскому Дальнему Востоку — большой вопрос. Только ВРП двух пограничных провинций Китая — Хэйлунцзян и Гирин — триллион долларов. Это половина ВВП России! И население в пограничных провинциях под 100 миллионов человек, а у нас — менее семи миллионов. Поэтому Сибирь нужно рассматривать в качестве резервной территории. У этого региона должна быть совершенно другая структура экономики. Благо, человеческий потенциал для этого есть. Но нужна политическая воля федеральной власти. Но ее нет.
«Непонятен вектор развития»
— Как сибирская промышленность выглядит на фоне европейской России? В чем сильные и слабые стороны промышленности Сибири? В каких отраслях мы конкурентоспособны, а в каких — проигрываем?
— Исторически в Новосибирске большое количество предприятий — это эвакуированные в годы войны заводы из европейской части страны. Но после окончания войны все отправленные в Сибирь предприятия были восстановлены в Центральной России. И, конечно же, технологически они оказались новее эвакуированных предшественников. И уже только поэтому сибирская промышленность отстала. К тому же большая часть репараций — станочный парк из Германии и Италии — осела на новых заводах. Перед европейской частью страны Сибирь имеет преимущество лишь в производстве цветных металлов — алюминия, никеля, меди, палладия. А вот гражданским машиностроением Сибирь, увы, похвастаться не может. Это направление не развивалось в советские годы, не развивается и сейчас.
— Сейчас обсуждается «Стратегия-2030». Насколько вы погружены в эту дискуссию? Какие ключевые направления в экономике Сибирского региона должны получить приоритет в развитии к 2030 году? Какие правила игры нуждаются в серьезной корректировке?
— Никто ее толком не обсуждает. Непонятно и то, кто ее будет разрабатывать. Пока одни вопросы.
— Это ведь далеко не первая стратегия, были и другие. Насколько государство последовательно в своих стратегических решениях?
— Действительно, прежде чем принимать новую стратегию экономического развития, нужно подвести итоги прежней: провести анализ достигнутого уровня и сложившихся тенденций. Но этого нет. Практика другая: разработали стратегию — отложили, будем разрабатывать новую. Сейчас, например, никто не вспоминает «Стратегию социально-экономического развития Сибири до 2020 года».
Разработка «Стратегии-2030» — дело сложное и ответственное (политически и экономически). Непонятен вектор развития страны и ее место в мировой экономике. Академическая наука должна сосредотачиваться на технологических стратегиях опережающего развития, не зависящих от того, какая команда управляет страной.
— Но все-таки у нас уже 25 лет одна и та же команда.
— Не скажите. Происходит замещение, может быть, малозаметное, но процессы идут. Единственно успешные (при господдержке) проекты в нашей стране — имиджевые. Это Олимпиада в Сочи, саммит АТЭС во Владивостоке, Универсиада в Казани, присоединение Крыма и тому подобное. Все это весьма неоднозначные вложения. Хоть и утверждают, что Сочи забит туристами 12 месяцев в году, но это не так. Только в инфраструктуру на острове Русский во Владивостоке вложили более 600 миллиардов рублей. Характерно, что реализовав имиджевые проекты, государство сократило и госинвестиции.
— Насколько власть склонна прислушиваться к академической науке в оценке ситуации и подходах к решению возникающих экономических проблем?
— Чтобы власть прислушивалась, нужно во власти присутствовать.
— А Академия наук не присутствует?
— В явном виде нет.
— Как вы оцениваете подходы власти к малому бизнесу? Сколько нужно времени, чтобы этот сегмент экономики окреп и стал равноправным игроком для банков и крупного бизнеса?
— Помимо торговли и строительства малый бизнес — это инновационные предприятия. И этот сегмент прогрессирует. Желательно, чтобы он прогрессировал и в промышленности, но дальше стройматериалов и пищевки он пока не идет. И, конечно же, это теневой бизнес.
Если смотреть пример Запада, то там давно отработана система, когда крупные корпорации сотрудничают с массой малых предприятий. Очевидно, что нечто подобное хотела бы видеть и российская власть, обязывая корпорации размещать заказы на предприятиях малого бизнеса. Но это решение — обуза для крупного бизнеса, да и малый к ней не готов. Одно дело, когда предприниматель приходит в корпорацию и говорит: «Вот моя продукция, я знаю, что она вам нужна», и совсем другое — когда он не предлагает, а просит: «У меня есть идея, дайте мне денег, я все организую, и через три года мы начнем плодотворно сотрудничать». По второму сценарию работает большинство малых предприятий Сибири и страны.
Конечно, малый бизнес нуждается в поддержке. У государства должна быть серьезная и последовательная стратегия развития этого сегмента рынка. Но если вы начнете задавать эти вопросы региональным или муниципальным чиновникам, они вам с удовольствием расскажут о десятках программ поддержки бизнеса… Я все-таки предпочитаю работать с крупными объектами, это фундамент: понятно, что производят и зачем нужны.
