«Нищие не могут объявить санкции»

Институт экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения российской Академии наук — ведущий центр анализа и прогнозирования развития макрорегиона Сибирь. Институт известен теоретическими и прикладными исследованиями в области макроэкономики, отраслевой и регио­нальной экономики, экономической социологии и экономики предприятий. Среди главных работ его коллектива — стратегии экономического развития Сибири, принятые в 1998, 2003 и 2011 годах Правительством РФ, энергетическая и транспортная стратегии Сибири, программа реиндустриализации экономики Новосибирской области.

За без малого шестидесятилетнюю историю в стенах Института сформировались четыре известные на всю страну научные школы: академиков Абела Аганбегянаи Валерия Кулешова, АлександраГранберга и ВиктораСуслова, Татьяны Заславской и член-корреспондента РАН Валерия Крюкова

За без малого шестидесятилетнюю историю в стенах Института сформировались четыре известные на всю страну научные школы. Это научные направления академиков Абела Аганбегяна и Валерия Кулешова (экономико-математическое моделирование, анализ, планирование и прогнозирование экономики страны и регионов Сибири), Александра Гранберга и Виктора Суслова (моделирования и анализа долгосрочных перспектив пространственного развития экономики России), Татьяны Заславской («Новосибирская экономико-социологическая школа») и член-корреспондента РАН Валерия Крюкова («Сибирская школа ресурсной экономики»). Отделы и лаборатории института размещены в Красноярске, Томске, Омске, Кемерове и Барнауле. Среди 297 сотрудников института экономики — четыре члена РАН, более 40 докторов и порядка 100 кандидатов наук. Большая часть сотрудников — выпускники Новосибирского государственного университета.

Вот уже четверть века Институт экономики и организации промышленного производства СО РАН возглавляет академик Валерий Кулешов — один из ведущих российских ученых в области планирования и прогнозирования социально-экономических процессов экономики России, Сибири и ее регионов. Вся научная деятельность ученого, автора и соавтора 330 научных работ, в том числе 26 монографий, выпускника московского Института народного хозяйства им. Плеханова, прошла в Институте экономики новосибирского Академгородка. В 1969 году он защитил кандидатскую диссертацию, в 1980 году — докторскую, в 1987 году избран член-корреспондентом АН СССР, в 1997 году — академиком РАН.

В интервью журналу «Эксперт-Сибирь» Валерий Кулешов рассказал о том, почему государственная политика не способствует превращению Сибири в полноценный «срединный регион», о роли ОПК в экономике регионов Сибири и перспективах реиндустриализации в Новосибирской области.

 

«В страну пошли нефтедоллары»

 

— Валерий Владимирович, как бы вы оценили текущее состояние экономики страны — кризис углубляется?

— Сейчас принято рассуждать трендами. А под трендом все-таки понимается вектор экономического развития не в один десяток лет. Так вот, тренд падения экономики и в стране, и в Сибири начался еще в семидесятые годы прошлого века. Тогда экономисты не исчисляли валовой внутренний продукт, а определяли темпы роста нацио­нального дохода, использованного на потребление и накопление. И начиная с девятой пятилетки (1971–1975 годы. — Ред.) нацио­нальный доход страны (темпы его прироста) не­уклонно сокращался. И даже если бы не было коллапса конца 1980 годов, двенадцатую пятилетку (1986–1990 годы. — Ред.) мы бы в лучшем случае закончили с тремя процентами прироста макроэкономического показателя.

— А до наступления нисходящего тренда каким было максимальное значение роста экономики в Советском Союзе?

— Максимальные результаты страна достигла в восьмой пятилетке (1966–1970 годы. — Ред.). Темпы роста нацио­нального дохода были порядка семи процентов. Это время косыгинской реформы. А дальше был совершенно четкий тренд на снижение, из пятилетки в пятилетку темпы экономики падали. Именно этот факт вызвал горбачевскую реформу реиндустриализации. Идея появилась летом 1985 года.

— Знаменитое «Ускорение».

— Да, ускорение на базе полной реконструкции всего народного хозяйства с акцентом на машиностроение. Мы должны были довести долю машиностроения в промышленности с 30 до 40–45 процентов, как в США. Такая была идея. Кроме того, ставилась задача обновить производственный аппарат. И кое-какие подвижки тогда произошли, например, в черной металлургии.

— Большего добиться просто не успели. Началась перестройка.

— Успели или нет — сейчас говорить сложно, потому что начиная с 1987 года экономическая составляющая реформы была свернута, а осталась только политическая. Начался переход к рыночной экономике. Совсем другие процессы пошли в политике. А кончилось это полным коллапсом.

— Считается большой ошибкой, что в 1970 годы власти допустили рост нефтегазовых доходов в бюджете страны, что и привело к тотальной зависимости России от мировых цен на углеводороды. Вы согласны с этим мнением?

— До взлета мировых цен на нефть в начале 1970 годов доля углеводородов в бюджете страны составляла однозначную величину. Зато высокими темпами развивалась обрабатывающая промышленность, в том числе и в Сибири. К началу перестройки в Новосибирской области работало 30 предприятий, которые давали работу более 200 тысячам человек при средней численности работников более пяти тысяч. Такой гигант, как Чкаловский завод (Новосибирский авиационный завод имени В.П. Чкалова. — Ред.), имел 30 тысяч работников, Сибсельмаш — не менее 20 тысяч. И что осталось? Сейчас к разряду пятитысячников в Новосибирской области принадлежит лишь Чкаловский завод. В Иркутской области — это авиазавод «Иркут» и Братский алюминиевый завод, в Красноярском крае — Красноярский алюминиевый завод и Норильский никель.

— Только усиление в экономике страны нефтегазового комплекса привело к снижению темпов развития страны?

— Все развитие страны тогда сосредоточилось на двух комплексах — оборонно-промышленном (тогда он назывался военно-промышленным) и топливно-энергетическом. В 1973 году произошел всплеск мировых цен на нефть, а через три года он повторился. В страну пошли нефтедоллары. Это дало возможность не то чтобы насыщать, но, по крайней мере, существенно улучшить жизнь людей с точки зрения потребления импортных товаров. Ну и конечно, в семидесятые–восьмидесятые совершенно невероятных размеров достигла армия, ее численность тогда была около шести миллионов человек.

С другой стороны, с начала второй половины 1980 годов произошло «обрушение» нефтяных цен на целых 15 лет, экономика СССР провалилась. А рост экономики России начался с ростом доли нефтегазовых доходов в бюджете страны. Удача сопутствовала президенту Путину.

 

«Мы далеко не все проели»

 

— Складывается впечатление, что нынешние власти хотят повторить советские военные рекорды.

— В принципе, мы уже близки к советским расходам на военно-промышленный комплекс. И мы очень быстро его нарастили. Владимир Владимирович [Путин] употребил такое выражение: «За последние 10 лет оборонно-промышленный комплекс возродился как птица Феникс». Но этот Феникс очень любит клевать бюджетные средства. Ведь он только потребляет.

— Усиливая оборонно-промышленный комплекс, разве власть не повторяет старых ошибок? Ведь это очень дорогое удовольствие, настоящее бремя для бюджета, а он сейчас у нас социально ориентированный.

— То, что мы начали серьезно относиться к своему военно-промышленному комплексу, думаю, это правильно. И как минимум до 2025 года это направление будет развиваться. Хотя, вы правы, для экономики страны рост военных трат — это тяжелая нагрузка. Но ОПК — это лишь одно из направлений, на развитие которых сегодня делает акцент федеральный центр.

Второй «кит» — топливно-энергетический комплекс. При любой цене на нефть других подобных ему источников валюты у нас просто нет.

Третью позицию занимает АПК и четвертую — транспортные услуги. В совокупности эти четыре позиции дают более 60 процентов несырьевого экспорта.

Если «снять» нефтепродукты, которые продаются по цене, приближенной к цене сырой нефти (или ниже ее, как, например, мазут), то на первой позиции в несырьевом экспорте останется металлургия. Ее доля в несырьевом экспорте в три раза меньше доли ТЭК.

В этих комплексах сосредоточена значительная часть занятого населения страны, и это те направления, где мы имеем потенциал для развития. Если их правильно «запрячь», то мы сможем выехать, и не только из кризиса. России нужны высокие темпы экономического роста, не менее 3,5–4,5 процента. Пока же у нас падение ВВП на 3,7–3,8 процента. Для того чтобы при существующей модели экономики выйти на желательный уровень роста, стоимость нефти на мировом рынке должна быть 75–85 долларов за баррель. В этом случае доллар упадет до 45–50 руб­лей. Но эффект этого реверса неочевиден.

Напомню, что в 2000 году доля нефтегазового комплекса в доходах бюджета страны была на уровне 8–9 процентов, потом, на пике, была 52–53 процента, а сейчас — на уровне (по плану) 40 процентов. Ситуация, когда курс нацио­нальной валюты был в пределах 30 руб­лей за доллар, продолжалась практически 15 лет. И кто бы что ни говорил, мы далеко не все проели, что-то народ отложил. Все-таки у нас появился средний класс. Только посмотрите, какой у нас парк автомобилей, масштабы индивидуального жилищного строительства...

— Куда логичней было бы тогда, в тучные, годы заниматься реиндустриализацией, чем сейчас. Тогда страна зарабатывала огромные деньги на нефти и газе, был доступ к дешевым и длинным западным финансовым ресурсам…

— Сказать, что мы совсем не занимались реиндустриализацией, будет неправильно. Но масштабы, конечно, были совершенно не те, в которых нуждалась страна. Самые большие потери понесла станкостроительная отрасль. Более 90 процентов станков — это импорт. А что такое станкостроение? Нет станкостроения — нет промышленных технологий.

 

«В кризисе мы, а не мир»

 

— Почему Россия не вынесла уроков из кризиса 2008–2009 годов?

— Кризис 2009 года — совершенно незаметный элемент в истории экономической действительности страны. Цена на нефть тогда упала до 41 доллара за баррель, но продолжалось это всего шесть или семь недель, а потом стоимость сырья снова пошла вверх. Среднегодовой показатель стоимости нефти в 2009 году был под 90 долларов за баррель. Если в 2009 году ВВП страны упал на 7,8 процента, то в 2010 вырос на 4,5 процента. Главное отличие того, что происходит в российской экономике сейчас, от того, что происходило в 2008–2009 годы, очень простое — тогда был мировой экономический кризис. Просели США, Европа, Азия. Начала восстанавливаться их экономика, подтянулись и мы. Поэтому и никаких уроков из того кризиса извлечь нельзя. Сейчас же совершенно другая ситуация: в кризисе мы, а не мир. Среднемировые темпы экономического роста положительны. Проблема заключается в том, что никто не знает, когда мы из этого состояния выйдем. Несмотря на то, что цены на нефть немножко подросли, трудно сомневаться в том, что они долго продержатся на уровне 45–55 долларов за баррель.

Мы плохо знаем окружающий нас мир, особенно развитой. Запад на самом деле достаточно насыщен предметами потреб­ления. Он имеет огромные резервы, по­этому не очень-то боится мигрантов, с которыми готов поделиться накопленными материальными ресурсами. Окружающий нас мир достаточно устойчив, именно поэтому может позволить себе быть по отношению к нам агрессивным, вводить и расширять санкции. Ведь одни нищие не могут другим нищим объявить санкции. Только имущие могут ухудшить положение неимущих.

— Но чтобы выдержать санкции, у страны должны быть ресурсы. А их в реальности нет. Существующие ставки по банковским кредитам неподъемны для промышленности.

— Когда затрагивается вопрос ресурсов, мне вспоминается древнегреческий баснописец Эзоп. У него был хозяин по имени Ксанф. Зная, что Эзоп — человек умный, Ксанф охотно с ним советовался. Однажды он спросил у Эзопа: «Я хотел бы выпить Эгейское море. Как думаешь, осилю?» Тот подумал, и говорит: «Осилишь, но только перекрой впадающие в него реки». То есть, нужно зафиксировать некое состояние, а потом уже пить. То же и с нашей экономикой. Пока не решим проблему оттока капитала, эффект от вложения денег в экономику всегда будет недостаточен. Если то, что втекает в экономику, мы знаем, то что по самым разным каналам вытекает — можем только догадываться. И решением этого вопроса мы недостаточно занимаемся. Уверен, у нас есть ресурсы, просто мы нерацио­нально их тратим. Но так было всегда. Особенно грустно, что деньги нерацио­нально тратятся на уровне государственных структур — банков и корпораций. Сегодня они вправе распоряжаться бюджетными деньгами как им вздумается.

Однако нужно понимать, что реиндустриализация требует даже не столько вообще инвестиций, сколько конкретных технологий. И многих важнейших технологий у России нет, включая оборудование, без которого не решить многие задачи оборонно-промышленного комплекса. Да, почти любую технологию можно купить, но в новых условиях за нее придется переплатить раза так в три–четыре.

 

«Там человек не привязан к месту»

 

— Россия — чрезвычайно централизованное государство. Центр аккумулирует ключевые налоги, высокодоходные отрасли нередко находятся в государственной собственности, влияние госкорпораций — увеличивается. Очевидно, что эта система не ведет к процветанию территорий. Если регио­нальные центры в Сибири худо-бедно развиваются, то малые города и села — деградируют. Не является ли сложившаяся система распределения доходов анахронизмом, нуждающимся в корректировке?

— Не везде плохо. Посмотрите московскую агломерацию, там все вполне приемлемо. Или возьмите Татарстан, Санкт-Петербург и Ленинградскую область.

— А что мешает тому, чтобы цивилизация пришла в маленькие города Сибири? Ведь в той же Европе все по-другому: маленькие города зарабатывают, и люди в них живут более чем благополучно.

— Я изучал ситуацию в европейских городках. Прежде всего, на Западе решена проблема коммуникаций между городами и селами. До каждого населенного пункта проложена прекрасная дорога. Там человек не привязан к месту, он может работать в обычном режиме за 100 км от дома и более. Мы же совершенно не занимается инфраструктурой. И это, конечно, результат государственной политики. Вы говорите про малые города, а посмотрите на новосибирский Академгородок. Его построили в 1950 — первой половине 1960 годов. И он сегодня такой, каким был шестьдесят лет назад, в развитие его инфраструктуры никто не вкладывает. Так это научный центр! Думаю, что главная проблема слабых коммуникаций в Сибири между городами — это большие пространства. Вот Транссиб, вот города вдоль железной дороги, и почти никаких других развитых транспортных связей между ними.

— Зато укреплялись научные связи между сибирскими регионами и городами.

— Да, и продолжается это по сей день. Научно-образовательный комплекс и инновационная экономика в Сибири начала развиваться со второй половины 1950 годов. В 1957 году возник новосибирский научный центр, еще через несколько лет — научно-производственный комплекс в Кольцово, потом появился научно-исследовательский комплекс ВАСХНИЛ в Краснообске, далее — сибирское отделение медицинских наук, затем — узел наукоемких производств в Бердске. И все они имели тесную кооперацию с наукой Томска, Красноярска, Иркутска. СО РАН всегда играло системообразующую роль. И технопарки, которые сегодня активно развиваются, проросли именно из институтов и лабораторий Сибирского отделения Академии наук. И этому развитию, безусловно, способствовала высокая стоимость нефти на мировом рынке. Без нефтедолларов, боюсь, сибирский научно-производственный комплекс не выстоял бы в те годы.

Именно за научно-инновационным комплексом будущее регионов Сибири и, прежде всего, Новосибирской области, где нет больших запасов сырья, но все очень хорошо с учеными и инноваторами. Инновационная промышленность — это настоящая зона опережающего развития.

— Но пока в этом регионе большее развитие получили лишь торговля и логистика.

— Вектор меняется. Если в конце 1980 годов, при плановой экономике, доля высокотехнологичной промышленности в валовом регио­нальном продукте Новосибирской области составляла порядка 35 процентов, а торговли — 10 процентов, то к 2014 году ситуация стала с точностью до наоборот: промышленность — 18–19 процентов, торговля — 35 процентов. Но уже в 2015 году мы увидели прирост продукции ОПК и спад объема торговли. На фоне сжатия платежеспособного спроса доля ОПК и инновационного сектора будет нарастать. По нашим расчетам к 2022–2025 годам инновационный сектор в регионе догонит торговлю, и его доля в ВРП достигнет 30 процентов. Уже сегодня в инновационном комплексе Новосибирской области занят не один десяток тысяч человек, а его темпы роста близки к двузначным цифрам.

 

«Нужна политическая воля»

 

— На развитие инновационного комплекса как раз нацелена провозглашенная губернатором региона Владимиром Городецким программа реиндустриализации, в разработке которой принимал участие Институт экономики СО РАН. Насколько эта программа реализуема в нынешних экономических реалиях?

— Реализация девяти флагманских проектов, которые определены программой реиндустриализации экономики, в совокупности требует десятки миллиардов руб­лей. Вопрос, решение которого вполне по силам региону. Причем проекты не требуют разовых вложений, их реализацию можно растянуть на несколько лет. Уверен, такие возможности у бюджета есть (при поддержке федерального центра). А эффект будет значителен. Эти проекты увеличат долю промышленности в ВРП Новосибирской области на 3–4 процента. Всего же в программе реиндустриализации значатся около 100 проектов, большая часть из которых уже развивается, есть коллективы, есть понимание направления движения. Их нужно просто поддержать.

— То есть, с оптимизмом смотрите на перспективы реиндустриализации регио­нальной экономики?

— Если бы требовалось 300 миллиардов руб­лей или более, то я, возможно, скептически смотрел бы на будущее этой программы, но 30 или 50 миллиардов… У нас есть шанс на годы обеспечить стабильный и высокий рост валового регио­нального продукта, создать новые высокотехнологичные рабочие места. Будет ошибкой, если мы им не воспользуемся. Тем более что у нас большой опыт в создании и развитии успешных инновационных проектов. В 2008 году создан Технопарк новосибирского Академгородка, в 2010 — Биотехнопарк, в 2012 — Медицинский технопарк, в 2015 — Центр биомедицинских исследований. Значимость таких проектов власть понимает и поддерживает.

— Насколько благо для экономики сибирских регионов рост гособоронзаказа, который мы наблюдаем в последние годы?

— В экономике сибирских регионов ОПК не играет решающей роли. Вся выручка предприятий ОПК в Новосибирской области в 2015 году составила около 60 миллиардов руб­лей, ее доля в ВРП — считанные проценты. Главных продуцентов ОПК в Сибири можно перечислить по пальцам одной руки. Это Чкаловский завод в Новосибирске, производственное объединение «Полет» — в Омске, Авиазавод «Иркут» — в Иркутске. ОПК совершенно оторван от гражданской экономики, занятые в нем корпорации работают по своим законам. Но ОПК создает рабочие места.

— Каким вам видится будущее нефтегазодобывающей промышленности в Сибири в условиях низких цен на углеводороды?

— Сибирь со времен Ермака воспринимается российской властью исключительно как минерально-сырьевая база. Сначала здесь добывали пушнину, потом — элементы таблицы Менделеева. Железная дорога позволила вывозить сырье быстрее и в больших количествах. Все крупные проекты, которые сейчас реализуются на этой территории с участием федеральных денег — или сырьевые или транспортные. И подход к Сибири, увы, не меняется.

Если посмотреть панораму стратегических проектов на территории Сибири до 2025 года, то это проекты «Русской платины», «Норникеля», «Газпрома»… В это же время в европейской части реализуются масштабные проекты в АПК и ОПК, строятся современные скоростные магистрали, а Дальний Восток определен в качестве территории опережающего развития.

Формально роль нефтедобывающей промышленности в валовом регио­нальном продукте сибирских территорий будет снижаться. Но это очень развитый сектор экономики и стабильный источник валюты, поэтому отказываться от него никто не будет. Напомню, что за 10–12 лет роста мировых цен на нефть Россия получила доход более чем три триллиона долларов. У нас все еще хорошие запасы углеводородов и приемлемая стоимость их извлечения. Очевидно, что цена на нефть начнет расти и к 2020–2022 году может превысить 70 долларов за баррель. Это будет способствовать инвестициям в этот сектор и реализации новых проектов.

К тому же есть хорошие перспективы для развития нефтехимии. И с некоторых пор это направление активно развивается в стране.

— Каким вам бы хотелось видеть отношение Кремля к Сибири?

«Сибирь нужно рассматривать в качестве резервной территории. У этого региона должна быть совершенно другая структура экономики. Благо, человеческий потенциал для этого есть. Но нужна политическая воля федеральной власти. Однако ее нет»

— Сибирь — срединный макрорегион, и отношение к нему должно быть соответствующее. Помимо сугубо экономического должен быть и политический взгляд на эту территорию. Смотрите сами, после распада СССР граница страны оказалась отодвинута на 500–800 километров на восток, к Москве. Прижали дальше некуда. А на востоке страны — Китай, и как он будет вести себя по отношению к российскому Дальнему Востоку — большой вопрос. Только ВРП двух пограничных провинций Китая — Хэйлунцзян и Гирин — триллион долларов. Это половина ВВП России! И население в пограничных провинциях под 100 миллионов человек, а у нас — менее семи миллионов. Поэтому Сибирь нужно рассматривать в качестве резервной территории. У этого региона должна быть совершенно другая структура экономики. Благо, человеческий потенциал для этого есть. Но нужна политическая воля федеральной власти. Но ее нет.

 

«Непонятен вектор развития»

 

— Как сибирская промышленность выглядит на фоне европейской России? В чем сильные и слабые стороны промышленности Сибири? В каких отраслях мы конкурентоспособны, а в каких — проигрываем?

— Исторически в Новосибирске большое количество предприятий — это эвакуированные в годы войны заводы из европейской части страны. Но после окончания войны все отправленные в Сибирь предприятия были восстановлены в Центральной России. И, конечно же, технологически они оказались новее эвакуированных предшественников. И уже только поэтому сибирская промышленность отстала. К тому же большая часть репараций — станочный парк из Германии и Италии — осела на новых заводах. Перед европейской частью страны Сибирь имеет преимущество лишь в производстве цветных металлов — алюминия, никеля, меди, палладия. А вот граж­данским машиностроением Сибирь, увы, похвастаться не может. Это направление не развивалось в советские годы, не развивается и сейчас.

— Сейчас обсуждается «Стратегия-2030». Насколько вы погружены в эту дискуссию? Какие ключевые направления в экономике Сибирского региона должны получить приоритет в развитии к 2030 году? Какие правила игры нуждаются в серьезной корректировке?

— Никто ее толком не обсуждает. Непонятно и то, кто ее будет разрабатывать. Пока одни вопросы.

— Это ведь далеко не первая стратегия, были и другие. Насколько государство последовательно в своих стратегических решениях?

— Действительно, прежде чем принимать новую стратегию экономического развития, нужно подвести итоги прежней: провести анализ достигнутого уровня и сложившихся тенденций. Но этого нет. Практика другая: разработали стратегию — отложили, будем разрабатывать новую. Сейчас, например, никто не вспоминает «Стратегию социально-экономического развития Сибири до 2020 года».

Разработка «Стратегии-2030» — дело сложное и ответственное (политически и экономически). Непонятен вектор развития страны и ее место в мировой экономике. Академическая наука должна сосредотачиваться на технологических стратегиях опережающего развития, не зависящих от того, какая коман­да управляет страной.

— Но все-таки у нас уже 25 лет одна и та же коман­да.

— Не скажите. Происходит замещение, может быть, малозаметное, но процессы идут. Единственно успешные (при господдержке) проекты в нашей стране — имиджевые. Это Олимпиада в Сочи, саммит АТЭС во Владивостоке, Универсиада в Казани, присоединение Крыма и тому подобное. Все это весьма неоднозначные вложения. Хоть и утверждают, что Сочи забит туристами 12 месяцев в году, но это не так. Только в инфраструктуру на острове Русский во Владивостоке вложили более 600 миллиардов руб­лей. Характерно, что реализовав имиджевые проекты, государство сократило и госинвестиции.

— Насколько власть склонна прислушиваться к академической науке в оценке ситуации и подходах к решению возникающих экономических проблем?

— Чтобы власть прислушивалась, нужно во власти присутствовать.

— А Академия наук не присутствует?

— В явном виде нет.

— Как вы оцениваете подходы власти к малому бизнесу? Сколько нужно времени, чтобы этот сегмент экономики окреп и стал равноправным игроком для банков и крупного бизнеса?

— Помимо торговли и строительства малый бизнес — это инновационные предприятия. И этот сегмент прогрессирует. Желательно, чтобы он прогрессировал и в промышленности, но дальше стройматериалов и пищевки он пока не идет. И, конечно же, это теневой бизнес.

Если смотреть пример Запада, то там давно отработана система, когда крупные корпорации сотрудничают с массой малых предприятий. Очевидно, что нечто подобное хотела бы видеть и российская власть, обязывая корпорации размещать заказы на предприятиях малого бизнеса. Но это решение — обуза для крупного бизнеса, да и малый к ней не готов. Одно дело, когда предприниматель приходит в корпорацию и говорит: «Вот моя продукция, я знаю, что она вам нужна», и совсем другое — когда он не предлагает, а просит: «У меня есть идея, дайте мне денег, я все организую, и через три года мы начнем плодотворно сотрудничать». По второму сценарию работает большинство малых предприятий Сибири и страны.

Конечно, малый бизнес нуждается в поддержке. У государства должна быть серьезная и последовательная стратегия развития этого сегмента рынка. Но если вы начнете задавать эти вопросы регио­нальным или муниципальным чиновникам, они вам с удовольствием расскажут о десятках программ поддерж­ки бизнеса… Я все-таки предпочитаю работать с крупными объектами, это фундамент: понятно, что производят и зачем нужны.