Алексей Фадеечев, главный балетмейстер Ростовского государственного музыкального театра, народный артист России, взял на себя несколько лет назад роль благодарную, но многотрудную — создать здесь балет как вид профессионального зрелища. И это — в городе, знавшем ранее балет скорее в формате художественной самодеятельности. Терпеливое взращивание собственной школы стало приносить плоды. Премьера балета «Гамлет» в Ростове — новый предмет гордости местных жителей. Она явно смещает привычные акценты в портрете города, складывающемся из экономической предприимчивости, коммуникабельности, временами избыточной, и приверженности поп-культуре. У Ростова есть шанс стать театральной столицей юга России — здоровую конкуренцию ему составляет лишь Краснодар, с его балетной труппой, «вышколенной» мэтром Юрием Григоровичем.

Новое прочтение «Гамлета» актуализирует сталинскую эпоху как фон: марширующие спортивные дети, улыбающиеся «вожди» и — пытающийся не потерять себя герой, искренний максималист, романтик. Спектакль вводит зрителя в гармонично выстроенное действо, в котором классический танец «разбавлен» модерновой эксцентрикой, а мизансцены выстроены предельно лаконично и жёстко. Жёстко — значит, ничего лишнего. На пресс-конференции Алексей Фадеечев пообещал журналистам «жестокого» «Гамлета». Если учесть, что Офелия вешается на глазах у публики в самой кульминации балета, а видом катафалка открывается и завершается спектакль, может быть, он и прав. Однако общее впечатление другое. Состоялась классическая постановка ХХ века — резюме целой эпохи и констатация созревшей традиции.

Как складывалась мозаика

— Алексей Николаевич, как возникла идея поставить балет «Гамлет» — ведь музыкального эквивалента такого балета вообще не существует?

— Постановка «Гамлета» явилась органическим итогом развития нашей репертуарной политики. В арсенале театра есть классические балетные постановки — «Дон Кихот», «Лебединое озеро», «Жизель», «Щелкунчик» и другие. Кроме того, у нас идёт балет «Ромео и Джульетта» — трагедия с примирением в финале. Она позволяет зрителю романтично прослезиться над участью героев, любящих друг друга столь сильно. Есть и комедийный балет, праздничный и радостный, «Тщетная предосторожность» — изящное произведение в духе рококо. И в этом жанровом окружении мне показалось интересным для зрителя, о котором я думаю в первую очередь, поставить трагедию «Гамлет». У Николая Оганесова, автора либретто к «Ромео и Джульетте», тоже давно зрел замысел создать шекспировский триптих — две трагедии и один комедийный балет по сюжетам Шекспира. Идею трёхчастного цикла я пока не спешу воплощать, но решил сделать одну вещь — с неканонической хореографией, необычной для балета сценографией.

— Почему для постановки была выбрана музыка Дмитрия Шостаковича?

— Вначале я связывал «Гамлета» с музыкой Густава Малера, австрийского композитора прошлого века, современника Шостаковича и Прокофьева. Но идеального совмещения его симфонической музыки и шекспировского сюжета у меня не произошло. А Шостакович оказался в моём представлении наиболее подходящим для воплощения идеи. Его музыка к кинофильму Григория Козинцева «Гамлет» чрезвычайно выразительна. Но, к сожалению, её хронометраж едва достигает 20 минут. А музыка к комедийному «Гамлету», поставленному в театре имени Вахтангова в 1932 году, явно выбивалась по характеру из звукоряда к кинофильму. И тогда я начал поиск — стал слушать разные произведения Шостаковича, выбирать то, что соответствовало либретто, вообще моему представлению о хореографическом воплощении «Гамлета». В итоге в музыкальную редакцию балета вошли фрагменты Первой, Пятой, Десятой симфоний и других произведений, одна джазовая сюита.

— Для художественного оформления спектакля вы пригласили московского сценографа Вячеслава Окунева. Чем продиктован такой выбор?

— Мы давно сотрудничаем с ним. Впервые мы ставили с ним спектакль «Дон Кихот» в 1998 году в Токио. Он был первым художником открывшегося в Ростове Музыкального театра, делал сценографию для «Ромео и Джульетты». Я хорошо знаю, как он работает, мне легко с ним находить общий язык. И вот у нас возникла совместная идея создать к «Гамлету» не что-то традиционное — расписанный зад­ник, какие-то деревца, скалы и замки, — а концептуальное пространство, которое даёт простор мысли. Декорации приобрели предельно условный смысл: конструкция не меняется на протяжении спектакля, разъезжаются лишь её модули, а сила воздействия передана цветовому, световому оформлению. Вячеслав Окунев предложил перенести место действия из шекспировского средневековья в эпоху Шостаковича. Эти обсуждения пришлись как раз на начало 2008 года, когда произошёл скандал вокруг выездной парижской экспозиции Третьяковской галереи: пошёл новый всплеск споров об авангардном искусстве, новом соц-арте. Нас как-то спровоцировали, оживили эти споры. Свежее решение, к которому мы пришли, сразу открыло пространство для свободы — в хореографии, не привязанной к стилизации старины, в более современной трактовке героев, в музыкальном материале — мы ввели вальсы из балетных сюит, фокстрот из сюиты для джазового оркестра. А в итоге, по мнению слушавших премьеру профессиональных музыкантов, получилось нечто цельное, органичное.

Впервые в истории балета сделана постановка «Гамлета» на музыку из различных произведений Шостаковича. И мир впервые смог это увидеть на ростовской сцене. Кстати, мы получили официальное разрешение наследников Дмитрия Шостаковича на творческое использование фрагментов музыки композитора.

— На премьере были зарубежные коллеги? Какие отзывы вы получили от них?

— Приехали, например, коллеги из Великобритании. Кейт Хёрберт, музыкальный консультант Королевского оперного театра «Ковент-Гарден», сказала, что это «чистый Шекспир», что это должны увидеть в Европе, тем более в Англии. По её впечатлению, Шекспир прочувствован очень точно, а решение — неординарное. Идея повезти «Гамлета» в Европу у нас уже есть, надеюсь, всё сбудется. Но пока актёры должны сработаться, притереться, обжиться в новом спектакле.

— Какие цели вы ставили, приглашая на главные роли актёров Большого театра? В чём выиграла от этого постановка?

— У меня было несколько целей. Во-первых, это выигрышно для премьеры — балет выглядит впечатляюще, это просто прекрасное эстетическое зрелище. Во-вторых, пригласить профессионалов такого ранга, бесспорно, всегда полезно для труппы. Нашим артистам есть чему учиться, у них, кроме того, усиливается профессиональное рвение — результат уже есть. И, конечно, нельзя забывать о пиар-эффекте приглашения звёзд — публика хочет этого, она это получила. Впоследствии в спектакле будут играть все наши актёры, на них рассчитана постановка, они с ней справятся.

«Я ищу единый язык со зрителем»

— Введение звучащего текста в ваш балет в кульминационных местах, скажем, знаменитое «быть или не быть» — зачем вам это понадобилось как режиссёру?

— Я посчитал важным связать сюжет, которого, увы, сегодня многие просто не знают, особенно молодёжь. Люди мало читают классику. Когда я слышу отклики зрителей, посмотревших «Ромео и Джульетту» — «ну надо же, какая судьба, оба погибли!» — я понимаю, что люди не читали трагедию. Я позволил себе в «Гамлете» заполнить текстом несколько ключевых моментов сюжета.

— Вы согласны, что созданная вашим творческим коллективом постановка — своеобразная классика ХХ века, модерн, превратившийся сегодня в традицию? Вы не пытались создать нечто сверхпровокационное?

— Идти в чистый авангард — рановато для Ростовского музыкального театра. Несомненно, можно было бы сделать и что-то антитрадиционное — сегодня всё возможно, надо только пригласить соответствующих профессионалов. Но здешнему зрителю, по моим оценкам, это пока не нужно. Он подошёл как раз к осмыслению наследия предшествующего века. На его языке он уже готов воспринять сюжет, зрелище, завораживающую картинку и, что самое важное, ощутить сопричастность сценическому событию. Я ищу единый язык со зрителем, но при этом стараюсь использовать острые решения.

— Постановка выдержана в стилистике 1930–1950-х годов. Такое видение объясняется вживанием в мир Шостаковича, попыткой переосмыслить имперский миф, чем-то ещё?..

— Это эпоха Сталина, Муссолини, Гитлера — легендарных диктаторов, и проблема власти, заложенная в «Гамлете», напрямую перекликается с тем временем. Шостакович очень остро чувствовал диссонансы своего времени. Но я не стал бы заострять внимание на историческом фоне. Всё-таки в Шекспире гораздо сильнее вечные истины, чувства, а они могут принимать любые исторические обличья. Несомненно, сегодня непросто ставить трагедию — потому, что трагическое сознание всегда основывалось на незыблемых ценностях. Сейчас осталось мало «незыблемого». Но есть театр — он может и должен позволять себе думать о вечном.