Юг России отметил два военных юбилея, связанных с событиями 1943 года, — сначала 70 лет победы под Сталинградом (2 февраля), а потом — освобождения Ростова-на-Дону (14 февраля). Трудно найти два более разных праздника, хотя, на первый взгляд, — они об одном. И дело даже не в том, что о Сталинграде знает весь мир, а о военном Ростове плохо знают и в самом Ростове. Самая больная тема, навеянная этими юбилеями, состоит в том, что наше общество умеет отмечать торжества первого рода и совсем не знает, что делать с датами типа ростовской. У нас есть язык монументальных символов и мифов, который хорош для государственных задач, но почти не работает на уровне минимальных ячеек общества, будь то семья или компания из бывших одноклассников в пивной.

Главные инструменты для работы с тонкой материей истории в нашей стране до сих пор по-советски масштабны. Подход к истории как части идеологии, казалось бы, рухнувший вместе с СССР, на деле сидит очень глубоко — а потому, если вслушаться, в какой форме к нам возвращается тема памяти и национальной истории, на время совершенно выпавшая из узкополитической публичной сферы, то налицо оказывается узнаваемая магистральная линия государственной, необъяснимо централизованной политики. И нельзя сказать, что бразды истории ныне в крепких государственных руках: любой россиянин видит, что страна скорее не дорабатывает во внедрении национального ракурса взгляда на мировые события — и в результате мы оказываемся чуть ли не последними в списке победителей Второй мировой войны. Одновременно действует и противоположный международный лагерь записных борцов с тоталитарным прошлым, быстро доходящих в логической цепочке ниспровержений до разоча­рования в самом русском народе, который мог принять такую тоталитарную заразу, как сталинизм. И в этой битве ещё долго не будет компромиссов. И вообще надо понимать, что это не память — это битва, в ней противники ищут одного — уничтожить друг друга. Ну, хорошо, а обывателю тогда что остаётся? Взбираться на высоты государственной или антигосударственной мысли и становиться во фрунт? Биться на внешнем фронте? Но ведь там всегда главный игрок — государство, с него и спрос. Проблема в том, что история нужна и для внутреннего пользования, нужна обывателю — не в виде скелетов идеологии, а в виде мяса конкретных судеб.

Так случилось, что военная история Ростова — один из заваленных углов отечественной истории войны. Всё символическое и национальное, что в ней было — первый отбитый в ноябре 1941 года советский город, первая в истории второй мировой уличная рубка при несопоставимо более проигрышном, чем под Сталинградом, соотношении сил, можно при желании найти ещё много того, что произошло здесь впервые — всё это ещё во время войны было перечёркнуто знаменитым сталинским приказом №227, позорящим город, не оказавший должного сопротивления врагу, и утверждавшим лозунг «Ни шагу назад!», которому выпало быть реализованным в Сталинграде. А ведь был ещё казачий кавалерийский корпус, который ушёл под знамёна вермахта. Долгое время военной истории Ростова, вычеркнутого из числа претендентов на национальную гордость, для государства как будто не существовало; и недавнее получение звания города воинской славы не успокоило. Потому что за этим званием, которого уже удостоились около полусотни городов России, судьбы военного Ростова не разглядеть.

А я помню, как впервые услышал историю о зенитной батарее, состоявшей из девушек по 17–19 лет. В июле 1942 года, когда Ростов бомбили две недели перед наступлением, когда люфтваффе совершало 1200 вылетов в сутки, они на отдельном участке в какой-то момент приняли на себя основной удар немецкой авиации. Рассказывают, что от страшных перегрузок они просто отключились, уснули у орудий. Они погибли все — последних задавили танками отборной эсэсовской дивизии «Викинг». Писали, что, когда фашисты увидели, с кем они воевали, они позаботились, чтобы их похоронили, — воздали почести. Но до сих пор никто не знает их имен. Список бойцов 734-го зенитного полка утрачен. В Ростове есть мемориал — зенитное орудие, смотрящее стволом в небо, но — не насыщает меня этот памятник.

Есть и история и о том, что главный удар в Ростове приняли морские пехотинцы, — о том, что они вообще были здесь, почти ничего не известно, официальная история следов не сохранила. А их стояло 14 тысяч, они были плохо вооружённой частью единственной 56 армии, оборонявшей Ростов. Это против 18 немецких дивизий, 4 из которых — танковые. В Сталинграде 4 армии отбивались от 11 дивизий, при этом с обеих сторон были танки. В Ростове советских танков не было вообще. Двое суток эти матросы держали фронт на зубах и винтовках — как это можно сделать, вообще объяснить немыслимо. В месте высадки этих моряков на берегу Миуса около Матвеева Кургана стоит огромный якорь. Не насыщает меня этот якорь.

Таких историй тьма. Это не мелочи — только два года назад была впервые издана работа о Миус-фронте, который фашисты оборудовали на Юге, а его история — это три первых года войны. Сталинград — национальное достояние, воплощённое монументом Родины-матери. Ростов таким достоянием стать не сможет никогда. И в его положении находятся большинство российских городов. И если эти города не найдут языка, посредством которого можно говорить со своими жителями об истории, мы будем перманентно пребывать в состоянии ощущения исторической несправедливости, в сердцевине которого — чувство неисполненного долга. Сегодня эта, местная, история держится силами фанатов — отдельных учёных, краеведов, археологов-поисковиков. Как правило, даже внешний вид их исследований красноречиво говорит о том, насколько тема востребована. Разные тома ценнейшего исследования Михаила Вдовина о военном Ростове, например, изданы с перерывом в несколько лет, в разных форматах, плохом качестве, с отвратительной корректурой и явно за частные деньги. А это — настоящее достояние, которым типовой российский город пока не умеет распорядиться.