Андрей А. Осипцов, доктор физ.-мат. наук, профессор, директор Центра по энергопереходу и ESG, Сколковский институт науки и технологий
Климатический кризис
Проблема глобального климатического кризиса действительно существует. Ученые-климатологи едины во мнении, и это зафиксировано в оценочных докладах Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК, или IPCC), в которую в том числе входят ведущие представители российской физической климатологии. Есть консенсус: беспрецедентные изменения климата и повышение среднегодовой температуры за последние 150 лет вызваны антропогенным фактором. Климатоскептики указывают, что среднегодовая температура атмосферы вблизи земной поверхности менялась и ранее в широких пределах и это не первое глобальное потепление в истории («Эксперт» представлял и такое мнение). Согласимся, не первое, однако тут стоит заметить, что эти изменения происходили миллионы лет назад, когда человек в его нынешнем виде еще не существовал, и гораздо дольше протяженные во времени. Если же рассмотреть интервал последних ~10 тысяч лет, на котором доступны достаточно достоверные палеоклиматические данные, то да, климат на Земле менялся, но никогда эти изменения не происходили с такой скоростью. В предыдущие эпохи температура менялась медленно, на величины порядка 0,7 градуса Цельсия за 1000 лет (что позволяло жившей в те времена популяции человека адаптироваться), в то время как в нынешнюю индустриальную эпоху температура выросла на 1,3 градуса всего за 150 лет. Современные климатические модели позволяют однозначно установить, что этот рост вызван именно антропогенным, а не иными природными факторами.
Чрезвычайно важно подчеркнуть, что угрозу представляет не собственно рост среднегодовой температуры вблизи земной поверхности, а потеря устойчивости сложной климатической системы «атмосфера-океан-криосфера». Следствием нарушения динамического равновесия в этой системе является увеличение частоты и тяжести последствий катастрофических климатических явлений (ураганы, ливни, наводнения, волны жары и засухи), что все мы наблюдаем в течение последних десятилетий.
Сложность публичной дискуссии о климате и энергопереходе состоит в следующем: ученые-климатологи всех стран едины во мнении об антропогенном характере нынешнего климатического кризиса, однако любые выводы из этого утверждения имеют выраженную политическую окраску. В этом состоят одновременно и вызов, и возможность для научной и энергетической дипломатии: от данной проблемы нельзя отмахнуться, и всем странам придется участвовать в ее решении, причем в конкурентных условиях.
Энергопереход 4.0
Предлагаемое решение климатического кризиса, четвертый энергопереход, состоит в постепенном переходе от ископаемых видов топлива к возобновляемой энергетике и водороду как способу электрохимического хранения электроэнергии. Очевидно, что США и ЕС имеют амбиции лидировать в технологической гонке и навязать остальному миру в определенном смысле дискриминационные механизмы внешней торговли с пошлиной на углеродный след продукции (CBAM в EC), которая в итоге приведет к сдерживанию экономического роста развивающихся стран. В этом смысле страны «золотого миллиарда» фиксируют и даже усугубляют разрыв в уровне жизни между странами «первого» и «третьего» мира: их индустриализация уже завершилась (это их CO2 сейчас находится в атмосфере и создает парниковый эффект), а индустриализация в странах Юго-Восточной Азии и Латинской Америки только начинается, в большой мере она опирается на использование ископаемого угля, поэтому порядок, основанный на новых правилах, призван сдержать развитие стран третьего мира.
Если смотреть на проблему климатического кризиса глобально, то вариантов решения, увы, не так много: сокращение потребления, сокращение населения, развитие технологий энергоперехода и комбинация этих трех опций. Более полувека назад вышла статья участников Римского клуба «Пределы роста», где на основе модельных расчетов был предсказан предел роста численности населения Земли и мирового ВВП примерно к середине XXI в., после чего наступит фаза плавного спада. Недавние публикации и оценки на основе уточненных моделей подтвердили этот вывод, остался вопрос, когда этот пик наступит — в 2030-м или 2040 году плюс минус 10 лет. Еще никогда ранее численность и плотность населения Земли не достигали такого высокого уровня.
Из вышесказанного можно сформулировать первый вывод — если человечество не сократит потребление или не перейдет к более низкоуглеродным энергоносителям, то на Земле возникнут условия нарастания частоты и тяжести последствий климатических катастроф, что может создать угрозу численности населения в наиболее подверженных климатическим рискам регионах.
Обратимся теперь к нашей позиции по энергопереходу, каковой термин понимается очень по-разному в зависимости от образования, политических взглядов и страны пребывания человека, его использующего. Так вот, наш научно обоснованный взгляд на энергопереход, отвечающий суверенным интересам Российской Федерации, можно сформулировать следующим образом.
Энергопереход для России будет состоять в постепенном уменьшении относительной доли нефти, уменьшении доли угля, и росте доли газа и газового конденсата в энергобалансе страны, с попутным наращиванием мощностей низкоуглеродной атомной энергетики при возрастании генерации ВИЭ в пределах доли, обеспечивающей устойчивость энергосистемы в целом. Изменения в энергобалансе должны сопровождаться развитием технологий улавливания и захоронения CO2 (CCS) для декарбонизации тяжелой промышленности, проектов по улавливанию CO2 экосистемами, при поддерживающей функции мер стимулирования (углеродное налогообложение, квоты на выбросы, биржа углеродных кредитов). В этой позиции нет нереалистичных ожиданий по полному отказу от углеводородов или взрывному росту ВИЭ. Смена технологических укладов должна сопровождаться активным внедрением мер адаптации к изменениям климата, которые тем не менее уже происходят.
Судя по выступлениям на международных конференциях по энергетике, подобные взгляды разделяют и ведущие страны-производители углеводородов Ближнего Востока. «С учетом того, что нефть и газ будут востребованы как источники энергии еще десятилетия, то все дороги к углеродной нейтральности идут через нашу [нефтегазовую] индустрию», — заявил CEO Saudi Aramco Амин Нассер на конференции APTC-2024 (кстати, эта компания планирует достичь углеродной нейтральности к 2050 г.). Транспорт составляет всего 15% в структуре общемировых выбросов парниковых газов. Даже полный переход от нефтепродуктов на другие источники энергии (газомоторное топливо, электромобили, водородный транспорт), во-первых, не решит проблему выбросов полностью, а во-вторых, не исключит использование нефти, так как нефть продолжает оставаться основным сырьем для химической промышленности — об этом, кстати, говорят и наиболее консервативные лидеры нефтяных компаний в США, в частности, Chevron.
Для России ключевой энергоноситель и источник электрогенерации со сниженным углеродным следом, используемый как для внутренних нужд, так и на экспорт, — это природный газ. В настоящий момент уже можно измерить количественно катастрофические экономические последствия отказа ЕС от российского газа. Приведем в качестве примера экономику Германии, производство которой наиболее чувствительно к поставкам газа: до 2022 г. доля российского газа в немецком импорте из-за рубежа составляла 55%. Еще в 2022 г. на фоне начавшегося кризиса международные экономические издания, например, The Economist со ссылками на руководство ведущих промышленных компаний Германии указывали, что одномоментный отказ от российского газа приведет к катастрофе: генеральный директор BASF Мартин Брудермюллер предостерегал в апреле 2022 г., что «поставки российского газа были основой конкурентоспособности нашей промышленности». Если они прекратятся в одночасье, это может спровоцировать «самый серьезный экономический кризис со времен окончания второй мировой войны». После отказа от газа из РФ в 2022 г. цены на энергоносители выросли на 29,7% в 2022 г. и еще на 5,3% г/г в 2023 г. Спрос на газ по Германии в целом упал на 20%. Доля ВИЭ в электрогенерации выросла с 50% (2022) до 57% (2023), но при этом потребление электроэнергии в целом упало на 8% г/г.
В марте 2022 г. президент немецкой ассоциации компаний-производителей стали Hans Юрген Керкхоф предупреждал: «Без природного газа из России производство стали в настоящее время было бы невозможно. Немедленный запрет на импорт российского газа приведет не только к остановке производства в сталелитейной промышленности, но и к коллапсу промышленного производства в Германии и ЕС». По итогам 2023 г. производство стали сократилось на 3,9% по сравнению с 2022 г., что, конечно, явилось следствием комплекса факторов, в том числе и отказа от российского газа.
Это наглядная иллюстрация того, к чему привел шоковый отказ Германии от доступного газа из РФ. Тактика поддержки европейского «зеленого курса» в итоге позволила США нарастить импорт в ЕС своего, более дорогого сланцевого газа в форме СПГ и при этом получить ведущие европейские компании в качестве налогоплательщиков в свою юрисдикцию. В подтверждение нашей оценки приведем цитату из совместного заявления президента США Джо Байдена и председателя Европейской Комиссии Урсулы фон дер Ляйен от 10 марта 2023 г: «Год назад Соединенные Штаты и Европейская комиссия запустили новое партнерство, направленное на быстрое снижение зависимости Европы от российского ископаемого топлива и ускорение перехода Европы к „зеленой экономике“. Это партнерство превзошло наши цели, обеспечив поставки сжиженного природного газа из США в Европу более чем в два раза по сравнению с нашими базовыми обязательствами».
При всем желании оставаться беспристрастными мы не можем не видеть некоторого противоречия в этом заявлении — между пожеланием ЕС ускорить переход к зеленой экономике и увеличением экспорта со сланцевых месторождений США сжиженного природного газа, который по определению менее экологичный и имеет больший углеродный след добычи и транспортировки, чем трубопроводный газ из РФ.
Очевидно, что сложившаяся ситуация не отвечает долгосрочным интересам РФ и ФРГ, в то время как США получили рынок сбыта своего газа в ЕС и новых крупных налогоплательщиков на своей территории.
Приоритетные направления низкоуглеродного развития для России
Возвращаясь к оценкам мировых перспектив энергоперехода: КНР совершает большой скачок из угля сразу в ВИЭ, используя газ как переходное топливо, не смиряясь с ролью догоняющего, а действуя на опережение. РФ, судя по основополагающим документам и заявлениям первых лиц, также выбирает путь лидерства в выбранных областях: АЭС — это низкоуглеродная энергия с наименьшим углеродным следом генерации, электрогенерация на природном газе с улавливанием и захоронением CO2 (CCS) дает электричество со сниженным углеродным следом, а сама технология CCS — это возможность для диверсификации бизнеса нефтяных компаний.
Российские леса имеют потенциал улавливания CO2 в несколько гигатонн в год, что при условии активного управления и соблюдения принципа дополнительности может стать основой для крупных лесоклиматических проектов — сеть карбоновых полигонов развернута именно с этой целью.
РФ придерживается концепции технологической нейтральности, согласно которой технологии оцениваются по углеродному следу производимой энергии, а не дискриминируются по источнику, как зачастую происходит в других странах. При этом российские нефтяные компании находятся в лидерах инновационного развития на волне импортозамещения, в частности у российских национальных компаний есть достаточно широкая линейка собственных программных продуктов для цифрового проектирования и оптимизации добычи, она уже включает инструменты для проектирования подземных хранилищ CO2 (пилотные проекты по CCS в России уже проходят стадию детального моделирования для подготовки дизайна и получения инвестрешения). Отечественные проекты по созданию собственных ветроэлектрических (ВЭУ) и газотурбинных установок на метан-водородном топливе также являются перспективными, хотя и находятся пока на стадии НИОКР. Указанные технологические приоритеты позволят России уверенно выстроить свою собственную траекторию суверенного энергоперехода с опорой на национальные конкурентные преимущества для достижения определяемых на национальном уровне вкладов в достижение целей Парижского соглашения и целей углеродной нейтральности к 2060 г.
