«Меченосец» - новая картина продюсера Сергея Сельянова и режиссера Филиппа Янковского. Я видел, как Сельянов приходил в гости к телеведущей Тине Канделаки вместе с исполнителем главной роли Артемом Ткаченко. Начинающий актер сильно стеснялся, Сельянов же, напротив, храбрился: «Мы хотим победить всех!» Видимо, в смысле коммерции.
В тульском долби-кинотеатре, где я более менее-регулярно отсматриваю свежее кино вот уже два с половиной года, нас, зрителей, было то ли пятеро, а то ли шестеро: мало, как никогда. Что-то, видимо, не сложилось? Народ не хочет, не ходит. Несмотря на серьезнейшие рекламные усилия. И чего они так рекламируют свои полуфабрикаты, кого они хотят обмануть?! Впрочем, разбираться с фильмом интересно.
Меченосец – это же популярная домашняя рыбка, помню с детского сада. «Пресноводные живородки. Мирные, стайные. Неприхотливы, выносливы, подходят для содержания в общих аквариумах. Самцы имеют на хвосте удлинение, напоминающее меч, из-за которого им дали название. Самцы мельче самок, но более активные. На одного самца сажают 3-4 самки. При разведении выбирают самца самого крупного, с длинным мечем…» Абстрагироваться от этой вот коннотации невозможно. Получается, авторы сознательно закладывали в название «идеологию аквариума», то бишь нескучного, но и безопасного наблюдения за «чужими»?
Вот именно, нам предлагают заведомо ненастоящий мир, и даже не сказку. Первый же план-кадр - демонстративно подводный: герой с героиней погружаются, как и положено меченосцам, в пресную речную воду, вместе с мотоциклом. В гостях у Тины Канделаки Сельянов неслучайно вспоминал Человека-амфибию…
Вода, неуют, а твои ноги, между тем, в теплых шерстяных носочках. На твоих коленях кот и, может быть, даже ребеночек. Наливаешь себе то ли коньячку, то ли чаю, изучаешь мокрых немых чужих через стекло. По идее должно быть декоративное изящество, торжество формы, что-то вот такое. Правила игры понятны, принимаются. Ну, допустим.
…Снова возвращаемся к телевизору. Совсем недавно там бурно обсуждали возможный развод олигарха Абрамовича. В одном из ток-шоу вопрос был поставлен ребром: «Деньги, которые наверняка попытается отсудить олигархова супруга, на самом деле принадлежат всем нам!» То бишь коллективному постсоветскому телу. Я не большой специалист в денежных вопросах, промолчу. Но что, если переформулировать проблему применительно к символическому капиталу? Существуют ли общеупотребительные ценности, которые объединяют вне зависимости от цвета кожи и толщины кошелька?? Кстати, ключевой вопрос отечественной современности.
Вспоминаю замечательный эпизод из первой «Фабрики звезд» (тоже ведь, кстати, застеколье-зазеркалье). Так вот, продюсер и композитор Игорь Матвиенко занимался с юными дарованиями техникой композиции. Мальчики, но особенно девочки, были крайне амбициозны, до неприличия. Они понапридумывали песен со сложными гармониями и плохо опознаваемыми мелодическими ходами. Матвиенко выбивал из них дурь прямо у нас на глазах, говорил примерно такое: «Новая песня должна напоминать о некоей хорошей старой…» Он изменял три-четыре аккорда, и – о, чудо! - к неудовольствию очередной самонадеянной недоучки ее песня становилась до боли похожа на трудно опознаваемый шлягер прошлых лет. Автоматически цеплялась и за ухо, и за душу.
Таким образом Матвиенко оставлял прямо в теле песни ссылку на контекст, заякоривал ее. Массовое, да и немассовое искусство тоже должны быть с вмонтированной культурной памятью. Задача песенника или режиссера в том, чтобы уравновесить коллективный инвентарь своими персональными новациями. Прочитал рецензию, где «Меченосец» рассматривается как неудавшаяся попытка «авторского кино». К постановке вопроса и к диагнозу присоединяюсь, однако, кое-что уточню.
Не так давно я хвалил Сельянова-продюсера, и не отрекаюсь. Существуют, однако, некоторые проблемы. Позднесоветская борьба интеллигенции против обезлички, но за самовыражение, глубоко понятна, вызывает уважение. Плохо, однако, если давнишняя борьба деформировала сознание настолько, что спустя много-много лет, в совершенно новых условиях сознание это начинает тиражировать прежние комплексы с архаическими образами. Сколько перестроечных и постперестроечных сюжетов про уникума из Урюпинска, про гения из Зажопинки вспомнил я во время просмотра «Меченосца»? Много, господа, слишком много, и при этом один претенциознее другого! Назову лишь те, которые лежат в поле притяжения продюсера Сельянова. «Посвященный» Арабова-Тепцова, тоскливый фильм с похожей социальной фактурой, с аналогичной печатью избранности на челе главного героя. «Юноша бледный со взором горящим», ага. Или же «Духов день» самого Сельянова, где Юрий Шевчук взрывал взглядом все, на что ни посмотрит.
Вдобавок в финале «Духова дня» многочисленные Христофоровы уходили в леса, то бишь подальше и от цивилизации, и от ее вызовов, подальше от ответственной социальности. Молчаливый герой «Меченосца» из этих же - из оголтелых уникумов позднесоветского разлива. Неприятно.
То есть глядите, культурная память здесь есть, но она особого рода. «Меченосец» актуализирует не массовое искусство, но весьма претенциозные поделки-недоделки и сопутствующую провинциальную поэтику. Подлинный масскульт способен превратить в золото любой подножный мусор, первую попавшуюся железяку, вроде холодного оружия, ножа, попавшего под руку авторам «Меченосца», скорее всего, по чистой случайности. Здоровый масскульт работает по «правилу Матвиенко», то есть не стесняется никакого исходного материала, ибо всюду жизнь, и всюду смысл, только верь и только работай. Элитарщики сосредоточены единственно на себе, на своем, блин «богатом внутреннем мире», и поэтому проваливают все реальные художественные возможности. В то, что смысл случается под ногами, ни за что не поверят.
В этом смысле о «Меченосце», об инспирировавшем его типе сознания можно написать диссертацию. Здесь и сейчас лишь пара вопиющих примеров. Итак, в детстве у мальчика проявилась аномалия: из ладошки выдвигается острое-преострое лезвие. Хорошо, аттлично, принимается, нет проблем! Не хотите объяснять, почему лезвие из ладошки? Ладушки, перетерпим. Но тогда с утроенной, с удесятеренной энергией следует варьировать тему холодного оружия и мотив железа, по определению отрицающего мягкую человеческую ткань, но все-таки в этой ткани поселившегося!! Благо, для развития этого мотива в нашем времени и в нашем же пространстве есть миллион социокультурных оснований: слобода советского типа, подворотня, социализация по принципу нож на нож и так далее, и тому подобное.
Посмотрите, как делаются успешные и даже полу-успешные западные жанровые картины: целеустремленное сквозное действие, мотив варьируется на разные лады, тысячу раз, так настойчиво, чтобы зритель считывал мотив не головой, а всем телом и подкоркой. Что у нас? Убогие, коротенькие, стыдные, недодуманные ретроспекции, призванные, обозначив детство героя, укоренить там его загадочный талант. И при этом вопиющие ошибки. Допустим, маленький мальчик, герой, строгает ножичек из дерева. Из дерева!! Однако, в основе фильма, нанизанного на одну единственную метафору, должна лежать поэтическая интуиция с сопутствующей точностью мышления. Если сталь появляется из ладошки, из живого тела, и если эта сталь может принимать любые формы, достигает любых размеров, если она способна рубить даже вековые деревья, значит, «деревянный ножичек» - нонсенс, ошибочная образность.
Сталь, сталь, сталь; острое, острое, острое; длинное, масштабное, масштабное – нужно было пластически и темпоритмически внедрять-отрабатывать именно эти вот смыслообразующие категории. Разбрасывать детали такого рода по всей картине, набивать ими фильм под завязку. Однако, и это очень важно понимать, человек с элитарным сознанием не знает «массовидности» как смыслообразующей категории. Он «воспитан», он «зайка», и он поэтому «не повторяет двадцать пять раз одно и то же».
Такой человек, такой художник (а на деле ритор!) рассчитывает не на массового человека, сформированного XX веком, но на внимательного дворянина века XIX, дворянина, сосредоточенного на себе. Я уже писал об этом, но повторю еще раз: Россия будет проигрывать Западу по всем параметрам, вчистую, пока не осуществится элементарная переакцентировка мышления, пока на смену типу мышления «по барски» не придет тип подлинно демократический. Сельянов, да и, полагаю, Янковский-младший мечтали о коммерческом эффекте, но работать на этот эффект капризно отказались.
Так случилось, вчера открыл книжечку поэта Юрия Кузнецова на стихотворении, которое удивительным образом срифмовалось с демократически ориентированной речью голливудского образца, но оттолкнулось от речи новорусской, предъявленной, допустим, провальным «Меченосцем». Смотрите, как грубо - на грани черного юмора - делается страшно-выразительно-героический образ:
Его повесили враги
На уцелевшей ветви.
И память стерли как могли,
Что был такой на свете.
Не знали люди ничего.
Но лист кружился рядом
И говорил:
- Я знал его,
Он был мне сводным братом.
И лист, и герой «повисели» на одном и том же дереве, на одной и той же ветке, вот и породнились. Даже я, человек иного поколения, помню, как доставалось Кузнецову от литературных критиков за будто бы «цинизм» и будто бы «примитивизм». Между тем, Кузнецов невероятным образом предвосхитил многое и многое в современном западном искусстве.
В другом стихотворении, «Дуб», речь долго-долго идет о том, что внутри громадного заслуженного дерева «поселилась нечистая сила». Нам рассказывают и рассказывают, что «нечистый огонь из дупла обжигает и долы и воды», что Дуб морально разложился, кончился. Кажется, вот это и есть объективная картина мира, однако, последнее четверостишие все переозначивает, маркируя историю Дуба как элементарную клевету трусливого подонческого Куста:
Изнутри он обглодан и пуст,
Но корнями долину сжимает.
И трепещет от ужаса куст,
И соседство свое проклинает.
Когда это написано? В те времена, когда Голливуд даже не подступался к поэтике субъективно окрашенной речи, которая в наше время характерна для многих и многих шедевров западного кинематографа.
Пафос этой колонки, вот он: в головах наших нынешних мастеров искусств все безнадежно перепуталось. Они хотят быть коммерческими, но тиражируют сюжеты «из жизни аквариума», из жизни, к которой невозможно подключиться психически здоровому человеку с улицы. Они хотят быть прихотливыми и модными, но не умеют повествовать в сложноустроенном диалоговом режиме.
Артем Ткаченко произвел сильное впечатление на встрече с Тиной Канделаки: очень выразительные, магнитные глаза, биологическая мощь, пр. Однако экран выявил, что он не актер кино, во всяком случае, не герой первого плана. Он не держит кадр сам по себе, одновременно напоминает Карена Бадалова из театра Петра Фоменко, Михаила Боярского из «Старшего сына» и Кирилла Пирогова. Такой тип и такая конституция. Тот же Бадалов великолепен в театре, но невозможен в кино, кроме как в эпизодах. Провалить кастинг в жанровой картине, где ослаблены причинно-следственные цепочки, и где все должно держаться на нерассуждающей вере, на безукоризненной выразительности, значит провалить все.
Страшно смотреть на замечательного актера Алексея Жаркова, которому в одном эпизоде предложена бытовая работа а ля «Лапшин» (кухня, сковородка), а в другом – нечто острое, жанровое (узнать преданного сына, сыграть предсмертное, но сыграть в жанровом ключе). Жарков справляется со сковородкой, но не знает, что делать в другом случае: нервно и бессмысленно двигает бровями, губами, щеками, не справляется. Я снова о том, что сознание авторского коллектива – разорванное, а мышление – неточное. Нет заданий ни для себя, ни для актеров…
Несмотря на вопиющие однотипные провалы, наше новое кино выходит теперь в неслыханных количествах. Никто ничего не корректирует. Потомственные кинематографисты и те, кто прорвался в перестроечную эпоху, вываливают свои комплексы и свои проблемы в неотрефлексированном виде, в режиме сравнительно большого бюджета. Что называется, кто смел, тот и съел. Но тот, кого вырвало, будет здоровее.
