В 1941 году малолетний Роман Полански чудом спасся из краковского гетто - отец протолкнул его через колючую проволоку. Его мать погибла в Освенциме, сам он всю войну скитался по польским деревням, получая приют у добросердечных католических старушек. Теперь семидесятилетний классик польского, английского, французского и американского кино решил совместить ужасы своего детства с режиссерским опытом. Последний фильм Полански "Пианист" - экранизация воспоминаний Владислава Шпильмана, польского еврея, чудом выбравшегося из варшавского гетто и дожившего практически до наших дней. Фильм получил немыслимое количество международных призов - от "Пальмовой ветви" в Каннах до трех "Оскаров". В России выход "Пианиста" в прокат практически совпал с Международным днем холокоста, который отмечают как раз в годовщину восстания в варшавском гетто.
Юмор в газовой печи
Катастрофа еврейского народа в годы второй мировой, как ни странно, нечасто находит отражение в кинематографе. Видимо, возможности кино не безграничны - есть ужас, который не умещается даже на широком экране. Одно дело - разрисовывать компьютерными демонами условный ад в детских ужастиках типа "Спауна" и совсем другое - изображать реальную преисподнюю, просочившуюся в 40-е годы наружу на территориях концлагерей и гетто. Фильмов о кошмарах войны, с добросовестным воспроизведением смерти, крови и вытекающих из глазниц мозгов, за последние шестьдесят лет набралось немало. Фильмы о еврейской Катастрофе можно пересчитать по пальцам. Интересно, что среди них немало комедий. Похоже, нельзя разглядывать ад без зрительного фильтра, не боясь ослепнуть, - как не стоит смотреть на солнце без черных очков. Именно таким фильтром для многих режиссеров служит юмор. В веселых комедиях типа французской "Ас из асов" - с Бельмондо в главной роли - остроумные евреи выставляют эсэсовцев совершенными олухами и счастливо избегают газовых камер, которые, разумеется, остаются за кадром. Поскольку материал слишком уж трагичен, комический фильтр приходится максимально уплотнять - в результате чего за ним зачастую и не разглядишь никакого холокоста. Именно так и случилось с картиной "Жизнь прекрасна" Роберто Бениньи: нечеловеческий ужас он превратил отчасти в "Ералаш", отчасти в рождественскую сказочку.
Однако на безрыбье даже фильм Бениньи оказался одним из двух главных киносвидетельств о холокосте, за что и получил "Оскара". Вторым - и до сих пор основным - был "Список Шиндлера" Спилберга. Символ современного Голливуда не нуждается в спасительном остроумии - сохранить отстраненный взгляд ему всегда помогала неистребимая эпическая интонация. Спилберг умудряется сделать эпос из любого подручного материала - от американской истории до прилета инопланетян, от похождений развеселого мачо-археолога до холокоста. С торжественностью нового Гомера Спилберг невольно отодвигает трагедию еврейской нации куда-то в мифологическое прошлое, поближе к Амману и Эсфири. Погрузиться в холокост с головой, не прячась за киноусловностями, не осмеливался пока никто. Полански оказался первым, кто на это решился.
Составная часть зла
Еще недавно никто бы не предположил, что такое может прийти в голову одному из главных хулиганов мирового кинематографа. В творчестве Полански можно найти что угодно - только не стремление к бесстрастной документальности. Все его фильмы до сих пор представляли собой странное соединение жанров, где мистика перемешивалась с черными комедиями, а получившаяся неразбериха разбавлялась эротическими триллерами. Полански, как никто, избегал прямого высказывания, заменяя его изворотливой фантасмагорией, пронизанной к тому же очевидной симпатией к дьяволу. Похоже, трудная биография наложила странный отпечаток на духовную жизнь Полански - у него полностью отсутствует традиционная морально-этическая дихотомия. Недаром, снимая "Девятые врата", он столь кардинально переработал литературный источник - роман Переса-Реверте "Клуб Дюма". Загадочная подруга главного героя из спустившегося с небес ангела превратилась в доподлинного антихриста, хотя и снабженного многочисленными ангельскими чертами. Другой антихрист Полански - ребенок Розмари из одноименного фильма 1968 года - по совместительству оказывался еще и трогательным младенцем, нуждающемся в материнской заботе. Добро у Полански - составная, факультативная часть зла. Как супружеская любовь в "Горькой луне" (1992) - часть общечеловеческого садизма. Всю свою карьеру, во всех странах, где он работал, Полански занимался изучением близкородственных, едва ли не инцестуальных отношений между противоположными этическими категориями - и в параноидальном "Отвращении" (Великобритания, 1965), и в голливудском псевдосоциальном триллере "Чайнатаун" (1974), и в экзистенциальном шпионском боевике "На грани безумия" (Франция, 1988).
Тем страннее на первый взгляд кажется обращение Полански к теме холокоста - где вроде бы все ясно, проблемы моральных оценок не существует, изучать ничего не нужно. На самом деле, возможно, для создания долгожданного фильма-свидетельства как раз и нужен был такой этический провокатор - выработавший иммунитет ко злу, не цепенеющий при виде обратной стороны европейской социальной гармонии, имеющий мужество взглянуть беспросветному мраку в глаза.
Ожившая кинокамера
Впрочем, Полански не сам глядит на холокост - эту роль он поручает своему главному герою, еврею-пианисту Владеку Шпильману, который на протяжении фильма делает лишь две вещи: нажимает клавиши рояля и наблюдает. На Варшаву падают бомбы - он играет в радиостудии шопеновский ноктюрн, с недоумением глядя на мечущегося звукооператора. Евреев перемещают в гетто, где они начинают вымирать от голода, - Шпильман продолжает музыкальную деятельность. По улицам, на которых лежат умирающие дети, он идет играть все того же Шопена в дорогое кафе для спекулянтов и членов юденрата, сотрудничающих с немецкими властями. Из поезда, идущего в Треблинку, Шпильмана вытаскивает большой поклонник его таланта - еврейский полицейский, без особых угрызений совести отгружающий человеческий материал для газовых камер. В том числе - все семейство пианиста. В гетто начинается восстание, но Шпильман с помощью друзей-подпольщиков сбегает и смотрит из окна пустующей квартиры, как этих друзей сжигают и расстреливают эсэсовцы. Из другого окна он наблюдает безнадежное польское восстание в Варшаве. Вплоть до прихода советских войск он кочует по развалинам, охотясь на банки с огурцами и в прострации наигрывая на воображаемом рояле воображаемые мазурки и полонезы.
Добросовестно изображая хаос, голод и смерть, Полански на самом деле снял довольно авангардное кино. В старом фильме Дзиги Вертова "Человек с киноаппаратом" главным героем оказывалась кинокамера. В "Пианисте" ситуация, по сути, противоположная. Протагонист сам исполняет роль кинокамеры - глядит на мир, бесстрастно фиксируя происходящее, но никак в нем не участвуя. С человеческой точки зрения Шпильман - обычный маленький человек, категорически не годящийся на роль героя, интересный лишь своим музыкальным талантом. С художественной - живой механизм, специально разработанный для съемок ада. При всем своем опыте общения с пограничными человеческими состояниями Полански все же не решился сам погрузиться в страшные детские воспоминания. Как в батискафе, режиссер в образе пианиста спускается в гетто своего детства, чтобы вынести оттуда уникальные съемки. Вот нацисты выкидывают с балкона дедушку-инвалида. Вот горящий еврейский партизан выбрасывается из окна. Вот толпа евреев в трагическом смирении ожидает поезда в концлагерь. Полански воссоздает картины варшавского гетто с документальной аккуратностью, иногда даже в точности повторяя хронику тех лет, сцены с фотографий. Однако подлинного документа не вышло. Слишком длинная получилась цепочка - картинка, передаваемая от Шпильмана к Полански, а от него - к зрителю, где-то на полпути потеряла энергию и безнадежно выцвела.
Полански всегда умел пугать правильно и виртуозно - не показывая самого предмета страха. Мы не видим на экране ни разложившиеся трупы в "Отвращении", ни сатанинского ребенка Розмари.
Но на этот раз все ужасы перед нами как на ладони - и это совсем не страшно. Мастер триллеров снял свой самый прилизанный и спокойный фильм. Возможно, потому, что до сих пор он редко выходил за пределы культурных мифов. Одно дело - приключения антихристов и совсем другое - реальные кровь и страдания. А возможно, потому, что Полански просто не решился вернуться в гетто. Он установил камеру слишком далеко от колючей проволоки, сквозь которую когда-то пролез. Вновь оказаться в детстве мужества великому провокатору не хватило. Едва ли его можно в этом упрекать. Равно как и Владислава Шпильмана - в том, что он предпочел Шопена героической смерти.
